Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи

– О! – восклицаю я.

На улице быстро стемнело, и в комнате воцарился полумрак. Я включаю прикроватную лампу и подношу листок к свету. Вот оно – в левом верхнем углу. Пятно.

– Как же ты любишь игры, – бормочу я и бросаюсь в ванную.

Хватаю мочалку, сую ее под струю воды и выжимаю, чтобы она стала только слегка влажной. Положив пустую страницу на кварцевую поверхность раковины, я провожу намоченной махровой тканью по пятну. И под воздействием влаги на бумаге проступают слова:

Я затаиваю дыхание и провожу мочалкой по остальной части страницы, стараясь не слишком намочить ее. На бумаге проступают слова, написанные изящным почерком бабушки. Ее последние слова.

Я хватаюсь за раковину, чтобы не упасть, стараясь запомнить все слова, изгиб букв, представить сделанную на заказ ручку в ее руке с выступающими венами. Все это накрепко отпечатывается в мозгу. Но главное: в нем снова и снова крутится последняя строчка. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.

Это загадка. Загадка, которую бабушка придумала, зная, что разгадать ее смогу только я, ведь я всю жизнь играла в ее игры. И я точно знаю, про какое место она говорит.

Загвоздка в том, что теперь вход туда мне воспрещен. По ее приказу.

Если я хочу отправиться туда, то это обязательно надо сделать ночью. Я знаю, что камера видеонаблюдения есть только у парадных ворот, но, возможно, там все еще находятся Фрэнк и те две женщины или еще какая-то охрана. И дядя Арбор тоже может быть там. Так что возвращаться в Роузвуд-Мэнор сейчас не вариант. Я не хочу, чтобы меня поймали, когда я попытаюсь незаконно проникнуть в собственный дом.

В одном бабушка права – я действительно рассержена. И напугана, и растеряна, и испытываю еще множество эмоций. Ничто не могло подготовить меня к такому. К тому, что последние слова бабушки, адресованные мне, представляют собой что-то вроде подсказки.

И если это действительно так… Может, Дэйзи права? Неужели состояние и правда где-то спрятано?

Я не знаю, что и думать. Я так устала, что не могу мыслить ясно. Горе сродни болезни, оно забирается под кожу, проникает в кости. Оно давит, как утяжеленное одеяло. Оно тянет меня вниз. И оно мне знакомо, так неизбывно знакомо. Оно – мой старый враг.

Но это письмо подобно солнечному лучу, прорезавшему тьму. И, может быть, это мне и нужно, чтобы горе не захватило меня всю.

Я беру письмо и, вернувшись из ванной в комнату, снимаю черное платье и скидываю с ног туфли на высоких каблуках, так что они отлетают в угол. На прошлой неделе дядя Арбор прихватил кое-что из моей одежды, зная, что какое-то время я поживу здесь, но этих шмоток хватит не больше чем на пару следующих дней. К тому же, как это всегда бывает с мужчинами, играющими роли отцов, он понятия не имел, что мне нужно, и взял самые старые и безликие вещи и пару белых хайтопов, которые я не носила с десятого класса.

Хотя это и немодно, я рада, что могу натянуть мягкие лосины и поношенную футболку. Я выключаю свет и ложусь в кровать, положив письмо рядом.

– Что ты пытаешься мне сказать? – шепчу я, уставившись в темноту усталыми глазами. Ее слова – это просто черная вязь на плотной бумаге цвета слоновой кости.

Я могла бы незаметно пробраться на территорию особняка через просвет в живой изгороди. Я знаю, как нужно двигаться, чтобы не попадать под лучи прожекторов и чтобы меня было не видно из окон. Когда я окажусь в садике, где цветет все, кроме роз, никто не сможет меня увидеть.

Или же я могу остаться здесь. Проспать ночь, приготовиться к траурной мессе, поминкам и похоронам, которые состоятся завтра во второй половине дня. Продолжать ждать, надеяться, молиться, чтобы мое положение изменилось. Чтобы, когда я проснусь, все это оказалось просто ужасным кошмаром, и я смогла посмеяться над ним вместе с бабушкой, поедая пирожные, испеченные из крупчатки с орехами кешью и пряностями, и разглядывая новые фасоны.

Мне больно от осознания того, что я потеряла не только бабушку, но и лучшую подругу.

Наконец музыка в комнате Дэйзи стихает, домой возвращается дядя Арбор, шагая тяжело, как человек, потерпевший поражение, затем дверь его комнаты закрывается, тихо щелкнув. Я смотрю, как в окне по небу медленно движется луна, одновременно поглядывая на время на телефоне. Почти три часа. Вокруг тихо. Мир спит.

Мне тоже следовало бы спать. Но я не могу. В вечер своей смерти бабушка хотела мне что-то сказать. Она хотела, чтобы я что-то узнала, а при нынешнем положении дел мне все равно нечего терять.

«Что бы ты ни пыталась мне сообщить, – думаю я, сбрасывая с себя одеяло, – я готова выслушать».

Глава 6

Я смотрю на Роузвуд-Мэнор, залитый лунным светом и незабываемо прекрасный. Хотя он был построен в начале XX века, прежде он никогда не казался мне старым. Ведь он совсем не такой, как эти жутковатые особняки в фильмах, полные тайных проходов и мстительных привидений. Он всегда был полон жизни и восхитительных ароматов, доносящихся из кухни, и музыки, и голосов гостей во время вечеринок. Он никогда не бывал ни пустым, ни страшным.

Но теперь, когда я смотрю на него с подножия холма, ведущего к воротам, сердце пронзает страх. Он выглядит жутко, его белые кирпичные стены похожи на кость на фоне темно-синего неба. Я знаю расположение комнат наизусть: на верхнем этаже находятся двенадцать спален и восемь ванных, к западному крылу примыкает детский домик, где мы с Дэйзи, когда были маленькими, проводили часы, потому что там было полно всевозможных игрушек, любых, какие мы только могли пожелать. Взгляд останавливается на окне комнаты бабушки, и я ясно представляю ее кровать под балдахином. Когда мы с Дэйзи ночевали в особняке, то вбегали к ней по утрам, прыгали на кровать, чтобы разбудить ее, а затем бежали к стенному гардеробу, чтобы поиграть в показ мод. Этот гардероб был размером со среднюю спальню, и мы зависали в нем часами, надевая шикарные платья, спотыкаясь в туфлях на высоких каблуках и смеясь, пока у нас не начинали болеть животы. У каждой из нас есть собственная комната, моя находится всего через несколько дверей от комнаты бабушки, и в ее углу до сих пор стоит швейная машинка «Зингер», которую она подарила, когда мне исполнилось десять лет. Дэйзи тогда получила точно такую же, но, в отличие от меня, никогда не пользовалась ей.

Я знаю этот дом как свои пять пальцев. Знаю, какие клавиши западают на рояле в парадной гостиной. Знаю люк в буфетной, где бабушка всегда пряталась, когда мы играли в прятки. Знаю восьмиугольную библиотеку на третьем этаже, где отец читал мне сказки, сидя перед огнем, пылающим в камине холодными зимними вечерами, когда высокие окна от пола до потолка покрывали узоры инея.

«Он не будет стоять пустым, – мысленно обещаю я себе. – Я не допущу, чтобы он стал похож на фабрику, заброшенную и забытую».

Хотя дядя Арбор живет всего в паре миль отсюда, мне понадобилось полчаса, чтобы добраться сюда, и еще пять минут, чтобы подняться на холм, держась подальше от камеры на воротах. Когда я подхожу к живой изгороди, ее зеленая стена кажется непроницаемой.