Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович

Обыск дома Шеймана, как и ожидалось, ничего не дал. Ни одно из заявленных украшений в доме не нашлось. Потому Александр Павлович подобрал себе наряд на вечер: синие шаровары в тонкую полоску, заправленные в смазные сапоги, малиновую рубаху с косым воротом, жилет да синий кургузый пиджачишко – и ровно в семь стоял напротив жестяной вывески «Кочерга». Посмотрел по сторонам, поправил картуз, одернул из-под пояска рубаху и решительно спустился по ступенькам. Внутри было сумрачно, пахло кислой капустой и потом. Верхнего освещения не было вовсе, над стойкой висела керосиновая лампа с прикрученным почти до самого минимума фитилем, да в центре каждого из десятка столов тлело по свечке, пристроенной на перевернутой оловянной кружке.

Свиридов подошел к стойке, поманил трактирщика, вполголоса спросил:

– Мальчик не заглядывал?

Трактирщик, продолжая натирать не самым чистым полотенцем стакан, равнодушно ответил:

– Чего тут мальчикам делать? Мужчинское заведение. – Но тут же осекся под суровым взглядом. – Вам по какой нужде Мальчик-то потребен? Он абы с кем балакать не станет.

– Со мной станет. Как появится – на меня укажи. Понял? – И положил на стойку для верности пятиалтынный.

Трактирщик ловко смахнул монету полотенцем, услужливо оскалился:

– Покушать чего изволите? Али чаю хотя бы.

– Чаю.

Александр Павлович уселся в углу, с сомнением посмотрел на принесенный стакан, отодвинул в сторону. В трактир понемногу тянулись люди, кто-то сразу плюхался на лавки, кто-то подходил к трактирщику, но нужного человека все не было. Свиридов все-таки решился, сделал осторожный глоток. Чай оказался на удивление душистым.

Федька Мальчик объявился только на третьем стакане чая. Маленький, узкоплечий, словно и вправду подросток, развинченной пружинистой походкой делового человека подошел к стойке, что-то тихо сказал трактирщику. Тот так же тихо ответил. Оба засмеялись. Мальчик вытянул руку, в ней моментально материализовался тонконогий лафитничек с какой-то темно-рубиновой жидкостью. Деловой выпил, занюхал шарфом. Трактирщик перегнулся через стойку, зашептал что-то медвежатнику на ухо, ткнув пальцем в Александра Павловича. Федька моментально сузил глаза, засверлил взглядом сидящего в углу Свиридова. Потом стукнул легонько ладонью по стойке, ухватил за горлышко появившуюся бутылку того же рубинового цвета, другой рукой подцепил две рюмки, медленно подошел к полицейскому. Вблизи он на мальчика уже не походил – и складки от носа к уголкам рта прорезались уже намертво, и борозда между бровей прочерчена глубоко, и лучики в уголках прищуренных глаз поселились навечно. Федька ногой подпихнул под себя табурет, сел, не говоря ни слова, наполнил две рюмки, взял одну. Свиридов тоже молча поднял вторую. В тишине выпили. Жидкость оказалась наливкой, да такой приторной, что захотелось запить водой.

– Нравится? Для меня держат.

Свиридов молча протянул записку. Мальчик прочел, спрятал в карман.

– Чего надобно?

– Меня зовут Александр Павлович. Прокатимся?

Мальчик откинулся на спинку, заломил на затылок картуз.

– А ежели я занят?

– Ежели занят, то прокатимся в другое место.

Федька помолчал, потом решительно закупорил бутылку, сунул в карман, поднялся и нарочито громко сказал:

– Ну поехали, побалакаем за твоего медведя [10]!

И первым двинулся к выходу.

Через полчаса в коляске тряслись уже трое – заехали по дороге за стариком Шейманом. Тот дрожал не столько от езды, сколько от соседства с человеком явно бандитской наружности, но молчал, лишь шевелил губами. То ли молился, то ли проклинал весь этот несправедливый и жестокий мир. Возле лавки долго возился с замком, гремел ключами, но подсветить себе так и не разрешил. Наконец справился, впустил гостей, вошел сам, зажег свет и встал черной согбенной тенью в углу, со скорбным видом наблюдая за происходящим.

Медвежатник осмотрелся, подошел к окну, подергал рамы, заглянул во вторую комнату, внимательно изучил вентиляционную отдушину и только после всего этого подошел к сейфу. Присел на корточки, сунул нос в скважину, буквально понюхал что-то, достал из кармана часовой монокуляр, долго разглядывал дверцу снаружи и изнутри. Наконец, поднялся, повернулся к Свиридову:

– Птички где?

– Кто?

Мальчик сплюнул:

– Струмент показывай, говорю.

Свиридов кивнул, достал из сумки рогожный сверток, разложил на столе. Федька один за другим брал инструменты, тоже нюхал, одну какую-то железную закорюку даже лизнул, капнул из масленки на желтый ноготь. Наконец, закончил и с этим осмотром, подтащил себе стул и уселся прямо посреди зала.

– Ну что я имею вам сказать за все это непотребство, господа хорошие. Все это фуфел.

Старый еврей в углу охнул и присел еще ниже, Свиридов нахмурился.

– Что значит «фуфел»?

– А то и значит, начальник. Медведь этот… – он кивнул на раскрытый сейф, – медведь этот знатный. Такого на лапу взять акромя меня только два человека смогли бы. Ну ладно, три, ежели Никишку Лаптя за человека считать. Да только никто его брал, шкаф ваш. Ключом он открытый. А железки эти – барахло. Ими только форточки вскрывать. На толкучке кто-то купил и ни разу не пользовался. Вот так-то, граждане легавые да плюгавые.

Александр Павлович сходил в заднюю комнату, принес два стула. На один усадил почти уже сползшего по стене на пол Шеймана, на второй сел сам.

– Так, – пробормотал Свиридов, пытаясь собрать мысли в голове. – Так. А что до того, как вообще сюда забрались?

Мальчик достал из кармана круглую жестянку с монпансье, кинул в рот конфетку, протянул по очереди сыщику и ювелиру, но первый отказался, а второй, казалось, и не заметил этого великодушного жеста.

– А черт его знает, Александр Павлович. Замок-то в двери хоть с виду и хитрый, а знающему человеку ничего, открыть можно. Да ладно, дед, ты только не помри. Таких умельцев – я уже тебе сказал, сколько на столицу. Но вы ж говорите, что его не трогали. Сей момент. – Он подорвался с места, вышел из лавки и почти тотчас вернулся. – Подтверждаю. Замок чистый. Окна под решеткой. В отдушину не пролезть. Есть такие воры, которые мальцов обучают по форткам лазить, но тут и котенку не протиснуться.

Свиридов достал портсигар, раскрыл, но так и не вытащил папиросу.

– Дверь не вскрывали. Сейф не ломали. А драгоценностей нет. От сейфа же ключ не только у вас, Ицхак Эфраимович? Иначе как бы вы торговали.

Шейман поднял взгляд на полицейского, подтянул ноги, кашлянул, покачал головой.

– От сейфа два ключа. Один всегда у меня, второй днем у того, кто в лавке. Утром отдаю, вечером забираю.

Свиридов поднялся, заходил по маленькому залу.

– Так. Ну, уже что-то. Значит, с ключа могли сделать копию.

Ицхак Шейман на стуле охнул и схватился за грудь. Свиридов даже не остановился.

– В лавке работают четверо: вы сами, – только тут он обернулся на хозяина магазина, – ваши сыновья, Лейб и Меир Ицхаковичи, и племянник вашей жены Симонович. И каждый из них весь свой день имеет в распоряжении ключ от сейфа. Да не стенайте вы так, совсем не обязательно, что кто-то из них вас ограбил. Мало ли ловкачей.

– А что? – откликнулся Федька Мальчик. – А очень даже запросто. У меня вот случай был. Купчина один ключ от лавки всегда на пузе носил, на цепке, заместо часов. Так я в коробку от папирос воска натопил, прижался к нему на рынке на един момент – и вот он у меня, точный отпечаток его ключика. Не надо так смотреть на меня, за тот случай я свое уже отстрадал!

Но эти слова не очень успокоили Ицхака Эфраимовича. Тот по-прежнему сидел, держась за сердце и полуприкрыв глаза, и часто дышал. Свиридов кивнул Мальчику – свободен, мол. Когда за Федькой закрылась дверь, он подошел к ювелиру, сел на стул напротив.

– Господин Шейман. Поговорите с родными. Если кто-то из них замешан в ограблении и если выясню это я – поедут по этапу за Урал. Не каторга, конечно, но в тюрьме тоже мало радости. Если же похититель покается и сам вернет украденное, дело можно будет прекратить без дальнейшего разбирательства и всяких последствий.