Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс
— Согласен. Скорее всего, он держал её за шею, поэтому не мог сразу ударить в горло, — кивнул Иванов. — Сначала ткнул ножом в грудь, потом убрал руку с шеи и ударил уже по шее.
— В любом случае, кровь должна была проступить через ковёр. Кровищи-то вон сколько, много больше штофа! Вылей-ка столько воды на ковёр, она обязательно проступит на пол.
— Но на полу кровавых пятен не было, за исключением того места, где лежала Толпыгина.
— И это значит…
— И это значит, что убийца замыл кровавое пятно под ковром. Либо постелил поверх него другой ковёр, а этот унёс в кладовку, — резюмировал Агафон Иванов.
— Как бы там ни было, нам важно следующее: а) преступник желал сколь можно долее сохранять убийство втайне и б) он располагал временем для совершения довольно сложных манипуляций с телом. Что скажешь, Агафон? — полюбопытствовал Гаевский.
— Согласен.
Вскоре вчерашняя мизансцена в этой злосчастной квартире повторилась снова: появился полицейского врач, тот же, что и накануне; под окнами остановилась чёрная карета-труповозка, именуемая жителями столицы "холерным экипажем" (в память о холерной эпидемии 1830 г., когда таковые повозки появились впервые) с тремя мрачными всегда пьяными возницами; вновь явились давешние дворники, опять назначенные понятыми; наконец, в дверном проёме возникли светло-синие мундиры с двумя рядами неприлично блестящих латунных пуговиц, принадлежавшие чиновникам Министерства юстиции — товарищу прокурора окружного суда Эггле и делопроизводителю прокуратуры. Вслед за ними, буквально четвертью часом позже подъехал и сам Иван Дмитриевич Путилин.
— Что ж, господа агенты, — заложив руки за спину начал с самого порога действительный тайный советник. — Дело получается из ряда вон! Вместо брутального убийства женщины-простолюдинки на бытовой почве у нас оказывается двойное убийство… обе жертвы женщины, причём одна из них является весьма нерядовым членом общества. Ну-с, показывайте мне и господину Эггле, что вы тут отыскали!
Доклад Иванова был выслушан в полном молчании.
— Судя по тому, как было обставлено убийство, и с какой тщательностью преступник спрятал тело хозяйки квартиры, — принялся рассуждать вслух Путилин, — а так же принимая во внимание тот факт, что в комнатах были задёрнуты шторы, я склоняюсь к выводу, что убийце было важно создать видимость того, будто хозяйка уехала на какое-то время. Но зачем, как Вы думаете, господин Иванов?
— Полагаю, ваше высокоблагородие, что преступник предполагал вернуться в квартиру, дабы забрать нечто, что было тут оставлено, либо закончить то, что было начато, — бодро оттарабанил Агафон.
Путилин только головой покрутил, да усмехнулся:
— Эк мудрёно завернули, Агафон Порфирьевич! Но по существу верно. Попытка проникновения в квартиру, которую вы обнаружили сегодня, свидетельствует о том же. То, что находится здесь в квартире, очень важно для понимания сути происшедшего, ведь для того, чтобы полезть в опечатанную полицией квартиру, надо иметь очень веские основания. Ну, а раз преступник намеревался ЭТО найти, то и мы займёмся тем же. Надо здесь всё осмотреть. Дос-ко-наль-но, слышите! Простучать всю плитку, стены, тщательнейшим образом проверить полы и плинтуса, искать тайники. Отодвинуть всю мебель, проверить все клееные швы на предмет возможной разборки. Давайте, за работу! Чует моё сердце, в этой квартире должно быть много интересного. Попутно в адресном столе надо отыскать родню хозяйки, пригласить сюда. Пора познакомиться с родственниками.
Начинать было решено с осмотра кабинета. Сыскные агенты резонно рассудили, что именно в этой части квартиры могут храниться деньги и ценные бумаги, которые можно было бы без труда обратить в деньги. Кроме того, тут могли находиться письма и дневники, которые могли бы пролить свет на обстоятельства жизни хозяйки.
В кабинете Александры Васильевны стояло бюро красного дерева и массивный секретер со множеством ящичков, полочек, с коробочками и шкатулками, которые почему-то так нравятся женщинам. Ни секретер, ни бюро не были заперты на ключ, и это была одна из обращающих на себя внимание деталей, ведь обычно, уезжая, хозяева стараются запереть документы и деньги.
На первый взгляд везде царил порядок. Бумаги не были перевернуты или скомканы. Толстые тетради, содержавшие многолетнюю отчётность управляющего имением, лежали отдельно и занимали целый ящик стола. Гаевский почитал записи последней из тетрадей: они датировались 1887 годом. Управляющий фиксировал свои расходы и денежные поступления, как-то: оплату заготовки леса, распил на принадлежавшей Барклай паровой пилораме дюймовых досок и их последующую продажу, перекладку печником дымоходов в оранжерее и тому подобное.
— Вероятно, именно эту отчётность собирался проверять с хозяйкой полковник Волков, — решил Гаевский.
В дальнем отделе верхнего ящика лежала небольшая стопка ассигнаций, перетянутая синей атласной лентой.
— Двести пятнадцать рублей, — пересчитал деньги Иванов.
— А вот именные облигационные билеты Ассигнационного банка, — Гаевский вытащил из другого ящика внушительную пачку ярких красно-синих облигаций размером с книжную страницу каждая и принялся их считать. — На три тысячи семьсот рублей. Да, у госпожи Барклай водились деньги!
Повторный осмотр квартиры превратился в настоящий обыск: просматривалась каждая бумажка, каждая деталь обстановки, простукивалась мебель, стены, печные изразцы. Корзины, коробки, постельные тюфяки и одеяла тщательнейшим образом прощупывались в целях обнаружения вшитых предметов или мешков. Всё, что оказывалось найдено — драгоценности, деньги, бумаги — должным образом описывалось в протоколе и укладывалось в специальные коробки. За такой рутинной кропотливой работой полиции прошёл не один час.
Среди многочисленных бумаг покойной — разного рода счетов, именных облигаций, отчётов управляющего имением за разные года, писем и открыток Агафон Иванов обнаружил преинтересный документ. Это была записка на листе с угловым штампом столичного "Общества взаимнаго поземельного кредита", датированная девятнадцатым апреля сего года, то есть написанная буквально за пять дней до убийства Александры Васильевны Мелешевич, в которой приводилось описание её имения в Рождественском, и рассчитывалась ориентировочная оценка его стоимости. Наличие подобного документа указывало на то, что владелица собиралась либо продавать имение, либо брать кредит под его залог. Ни то, ни другое не казалось чем-то необычным. Самое интригующее заключалось в визитной карточке, подколотой английской булавкой к листу с расчётами: карточка эта принадлежала юридическому консультанту «Общества» Алексею Ивановичу Шумилову.
Человек этот был хорошо знаком Иванову, как, впрочем и множеству других жителей столицы, связанных родом своей профессиональной деятельности либо стечением жизненных обстоятельств с сыском и судопроизводством. Раньше, лет десять тому назад, молодой Шумилов служил в прокуратуре окружного суда, но в ходе расследования скандального дела Мариэтты Жюжеван отважился пойти против корпоративного братства официальных «законников», принял меры к защите напрасно обвинённой в ходе расследования гувернантки, за что и был вынужден уйти из Министерства юстиции. Последующие годы Шумилов помимо официальной службы юрисконсультом в чрезвычайно богатом "Обществе взаимнаго поземельного кредита" постоянно занимался чем-то вроде частных расследований по самым разным поводам, на чём приобрёл немалую славу весьма специфического свойства. Он не был человеком публичным, как иные писатели или артисты, но знакомых имел массу и, в принципе, был хорошо известен в Санкт-Петербурге. К нему регулярно обращались адвокаты, знакомые и просто люди, попавшие в жернова тяжеловесной и беспощадной полицейской машины, дабы он помог несправедливо обвиненным или заподозренным в совершении преступления доказать невиновность. Шумилов в отличие от адвокатов не просто латал прорехи официального следствия, но зачастую отыскивал подлинного преступника, как это случилось в прогремевшем на всю Россию "деле Мироновича", потрясшем в 1883 году весь Петербург. Посему дорожки сыскных агентов и Алексея Ивановича Шумилова пересекались гораздо чаще, чем того хотелось бы обеим сторонам. Сие обстоятельство не особенно радовало полицию, поскольку Шумилов постоянно обходил Сыскную. Впрочем, это не мешало даже самому Путилину относиться к Шумилову если не с симпатией, то с уважением во всяком случае. Мудрый действительный тайный советник прекрасно понимал, что наличие сильного конкурента подстёгивает агентов и положительно сказывается на конечном итоге сыскной работы. Хотя деятельность Шумилова частенько осуществлялась на грани дозволенного, всё же грубых нарушений закона бывший выпускник Училища Правоведения не допускал и формально не давал повода остановить себя.
