Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс
— Присаживайся, Влас Дмитриев, — Путилин шевельнул бровями, указав на роскошный обитый бархатом стул перед своим столом.
Подозреваемый сел на краешек стула. Он явно робел и выглядел ошарашенным обстановкой важного кабинета: императорским портретом в полный рост, лепниной по стенам и потолку, гардинами с золотой бахромой по краю.
— Разговор у нас будет длинный, — важно начал Иван Дмитриевич, поглаживая свои длинные седые бакенбарды. — Или не очень. Это как ты сам захочешь. Знаешь меня?
— Вы… — Влас запнулся. — Вы — градоначальник?
— Хуже, намного хуже. Я начальник Сыскной полиции, действительный тайный советник Путилин. Иван Дмитриевич. А где мы находимся, знаешь?
— Увольте, ваше высокоблагородие, не знаю.
— Это мой кабинет на Гороховой улице. Это самое высокое здание в Петербурге. Из окна за моей спиной видно даже Нерчинские серебряные прииски. Приглядись получше, не видишь часом?
— Не-е-ет…
— Кхе… — только и крякнул Иван Дмитриевич. — А я вот вижу. Я вижу тебя прикованным к тачке. В России нераскаянных убийц на рудниках приковывают к пятипудовой тачке. Знаешь для чего?
— Нет.
— Если крепкого мужика просто заковать в кандалы, то он может драться кандальной цепью как кистенём, к нему не подойти, штыком колоть приходится, либо стрелять. Поэтому телесно крепких убийц обычно приковывают к тачке, а тачка весит пять пудов, ею не больно помахаешь…
— И что?
— Вот я вижу тебя прикованным к такой тачке… На Нерчинской каторге.
— За что, ваше высокоблагородие?
— А ты, стало быть, греха за собой не знаешь, да?! — пытливо спросил Путилин, возвысив голос.
— Помилуй Бог, ваше высоко… благородие..! Кто ж без греха из нас? Да только вы об чём? — подозреваемый робел всё более. Он старался держаться с достоинством, но всё более бледнел и терялся. — О каком таком грехе вы говорите?
— А ты не понимаешь, стало быть? Хочешь узнать, что мы об тебе знаем?
Неожиданно Дмитриев упал на колени и осенил себя крестным знамением:
— Истинный крест, не пойму я вас… Да вы только скажите, об чём разговор, ваше высокоблагородие, я ж повинюсь, я ж не стану камня за пазухой держать!
— Сядь на стул и не паясничай, — сурово приказал Путилин. — Не люблю я божбы напрасной. Когда преступник дело чёрное делает, то Бога не помнит, а как в каземат попадёт, то тут начинается представление… Я жду от тебя правдивого рассказа о твоих отношениях с Надеждой Толпыгиной!
— Да на что вам далась Надежда? Вот и господин, меня заарестовавший вчера, упомнил… Ну… какие отношения? Да самые обыкновенные… знакомая моя. Полюбовница. Что случилось-то? Что вы на меня насели? — Влас говорил торопливо, глотая окончания, и взгляд его метался с Путилина на Гаевского, с Гаевского на Путилина.
— А то случилось, что её вчера нашли убитой, зарезанной, — внушительно заявил Путилин. — Кто-то ей голову почти отрезал.
Дмитриев вмиг ссутулился, схватился руками за голову и беззвучно закачал ею из стороны в сторону, моментально сделавшись похожим на старика. Секунд десять он безмолвно качался на стуле, затем, взяв себя в руки, выпрямился:
— Вы думаете, это я…? Ну да, конечно думаете… Но я этого не делал. Слышите?
— Расскажи, когда виделся с нею последний раз.
— Было это… Господи, когда же это было? Сбился, надо же! Третьего дня это было, часа в три пополудни. Она пришла на рынок в галантерею, ну и ко мне в магазин заглянула. Проведать, значит… — голос его дрогнул. — Разве ж я знал, что вижу её в последний раз, э-эх?!
— А если б знал, то что? — Путилин тут же ухватился за обронённую фразу.
— Плохо мы с ней расстались. Я ведь попенял ей, что на работу ко мне пришла — у нас хозяин этого не любит. А она так весело мне — "а пусть завидуют". Оладьев с мёдом принесла, да.
— Какие у вас с ней были отношения? Вы не ссорились?
— Да чего ж нам ссориться? Женщина ладная, красавица, молодец во всём… Нет, мы пожениться хотели в будущем году.
— А почему в будущем? Почему не сейчас? Ведь в грехе жить — душу губить.
— Так-то оно так, но для женитьбы капитал надо какой-никакой скопить, а то что это за жизнь, когда жена у одних хозяев служит, а муж у других, и видятся только по воскресеньям да праздникам? Не-ет, это не жизнь… Жена должна дома сидеть, детей растить, за мужем ходить. Я планировал на будущий год из приказчиков уйти, прикупить булочную, братьёв из деревни выписать, семейное дело закрутить, ну, тут и жениться. Да, видите, Ваше высокоблагородие, как всё обернулось.
— А что ты делал вчера? Опиши весь день.
Влас на секунду задумался, потом твёрдо, словно даже с каким-то облегчением, стал отвечать:
— Да всё как обычно. Открылись в семь. Почти сразу поехал с грузчиком в пекарню, она там же, на другом конце Апраксина двора, загрузили подовой хлеб, привезли…
— Самовывозом, стало быть берёте? — уточнил Путилин.
— Конечно, самовывозом. Так дешевле, быстрее и не зависишь от скорости их развозки. А то ведь не угадаешь, кому первому пекари хлеб повезут: тебе или кому другому.
— Ясно, давай дальше.
— Сгрузили, значит, два возка…
— Когда грузили, ты где был?
— Тут же, сам и грузил вместе с возницами. Я ж только называюсь приказчиком, а так… и жнец, и на дуде игрец, всё делаю. Да там-то работы крепкому мужику на пять минут всего.
— Ясно, дальше давай. Только не ври, Влас, мы ведь всё проверим!
— Примерно около восьми, стало быть, закончили. Потом в магазине сидел, кассу держал. В девять обычно привозят белую булку. Белый хлеб привозит другой приказчик. Моё дело принять после разгрузки, проследить, чтоб не было недостачи, рассортировать и разложить по поддонам для удобства торговли. Ну и попутно торговать. Всё надо успеть. Так работал до десяти. К этому времени обычно приходит хозяин. Ну, вчера тоже пришёл. Мы с ним ушли в кабинет, правда, это громко сказано: просто закуток позади торгового зала, и я показал ему приходно-расходную книгу. Потом выпили с ним чаю — он завсегда пьёт чай с баранками и липовым цветом.
— Откуда же в апреле липовый цвет?
— Так с лета ещё, засушеный. Целая коробка в закутке стоит специально для Нил Степаныча.
— Так, ясно с чаем. Что дальше?
— Ну вот, потом уже, около одиннадцати, Нил Степаныч уехали, а я пошёл в зал, на подмогу продавцу Фёдору, у него самая торговля пошла.
— То есть ты был в торговом зале? — уточнил Путилин.
— Именно так, выше высокоблагородие. В первом часу пополудни прибежал посыльный из Гостиного двора, там купец Полотенников именины праздновал, так для всех своих служащих заказал кренделей и ватрушек. Я именно его и обслуживал. Да и других обслуживал. Это будет легко проверить. Примерно в два пополудни я пошёл обедать в трактир, знаете, поди, «Самовар» в Апраксином переулке? — продолжил свой рассказ Дмитриев, но начальник сыскной полиции его остановил:
— Ключи у тебя были от квартиры Барклай?
— Ключи??? — опешил Дмитриев. — Отродясь никаких ключей от господских квартир в руках не держал!
— А не слыхал ли ты от Надежды Толпыгиной, что барыня её собиралась уехать на несколько дней?
— Нет, про то мы не разговаривали. Не было у нас обычаев хозяев обсуждать. Меня отец учил: справный работник о хозяине не говорит. Вот и мы с нею о хозяевах не разговаривали. Надя всё про сапожки тараторила, которые в обувной лавке присмотрела, всё звала, чтоб пойти примерить. Но я не мог отлучиться. Хозяин того не любит. Кто ж знал…
— Ладно, Влас, хорошо. Мы твои слова живо проверим. А покуда посидишь в кутузке. Спешить тебе всё равно особенно некуда: сегодня тебя ещё следователь будет допрашивать "под протокол". Если твой рассказ подтвердится, спать отправишься к себе домой.
— А вы что же, правда, подумали, что это я свою невесту убил? — голос Власа задрожал от сдерживаемой обиды. Он возмущенно подался всем корпусом вперед, словно непременно желая заглянуть в глаза Ивану Дмитриевичу.
— Что я подумал, тебе того лучше не знать! — резко ответил Путилин. — Жизнь штука с одной стороны хитрая, а с другой — очень даже простая. Всякое бывает. И ревность, и обида, да и люди тоже все разные.
После того как Дмитриева увели конвойные, Путилин опять откинулся на спинку кресла и задумчиво пробормотал:
— Учить я вас не буду, что делать сами знаете. Слова Власа — проверить. Если окажется, что он действительно всё утро был безотлучно в магазине, то его надо отпускать. Эх, как нас задерживает то обстоятельство, что нельзя поговорить с госпожой Мелешевич.
Едва он успел закончить фразу, как в дверь постучали, и на пороге появился секретарь. На самом деле его должность в "штатной росписи" Управления называлась непонятно и витиевато — "журналист Сыскной полиции", но к литературе его род занятий не имел ни малейшего отношения. Этот человек вёл "журнал происшествий", регистрировал входящие сообщения, готовил сводки и всё это надлежащим образом архивировал; строго говоря, его следовало именовать «референтом» или, на худой конец, «архивариусом». Поскольку все эти профессии для полицейского уха звучали не просто неуместными в этих стенах, а прямо-таки оскорбительными, «журналист» именовал сам себя "секретарём его высокопревосходительства Начальника Управления Сыскной полиции".
