Далия Трускиновская - Блудное художество
– Сколько ж их у нас орудовало?
– Хрен их знает. Где пертовый маз?
– Остался у шавозки, - отвечал Устин, - а басу вот бряйка.
И, достав из-за пазухи, сунул сквозь кусты незнамо куда калач.
При необходимости и он умел выражаться не хуже бывших мортусов. Греха в этом, кстати, не находил и даже на исповеди байковское наречие не упоминал, хотя в список своих прегрешений мог включить даже минутную злость на угодившего в щи таракана.
– Не шебурши, - повторил Федька. - Что ты там тычешься?
– Калач прими…
– Где он?
Федька со своей стороны принялся шарить в лопухах и выдернул из Устиновой руки продовольствие.
– Это славно! Ступай, доложи, а я тут буду…
Более Устин ни слова не дождался. Изголодавшийся Федька яростно жевал калач.
Как и предполагал Архаров, Устин вышел к берегу и встал, ожидая, пока к нему подбежит Левушка.
– Тут, что ли?
– Тут, ваша милость. К тем двум еще один прибавился и еще кого-то ждут, собираются уезжать.
– Мы, стало быть, не опоздали! - и Левушка опрометью кинулся радовать Архарова.
Обер-полицмейстер выслушал и задумался.
Неведомый четвертый мог прийти и через час, и к вечеру. Сидеть в засаде дотемна нелепо - в темноте-то злодеям как раз удобнее всего будет убраться.
Следовало брать тех, кто в доме. И сразу. И любыми средствами.
– Стрелять сразу, - сказал Архаров. - Неведомо, сколько их в том доме. Трое, что Федька знает, а, может, и до того кто-то прибежал. Слышал, Петров? Вроде все при оружии… Пошли, Тучков.
Они, оставив Устина там, где злодеи могли выскочить на берег, строжайше приказали ему стрелять, и Архаров сам убедился, что оба его пистолета под старым подрясником заряжены.
– Гляди, зазеваешься - до свадьбы не доживешь, - предупредил Левушка.
Устин ничего не ответил.
Архаров с Левушкой пошли в обход храма, чтобы выйти к Макарке, а он все думал.
Человек, которого предпочтительнее было пристрелить, чем брать в плен, много набедокурил - Устин ходил на отпевание и на похороны Абросимова, видел его вдову, его малых деточек - пожилой полицейский, потеряв в чумное лето семейство, женился вторично, успел родить сынка и дочку. Этого вот Абросимова злодей заколол, да так неудачно, что человек несколько дней промучился, прежде чем отошел. Видел Устин и учителя-француза, которого выкрали и привезли в полицейскую контору завернутым в одеяло. Тоже был, видимо, неплохой человек, грамотный, да и безобидный. И он получил удар стилетом в сердце - точный такой укол… теперь уже не ткнет пальцем в злодея и не скажет: признал я его, этот самый уговорил меня побыть кавалером де Берни да ночью по крыше лазить…
Раненый Канзафаров лежал сейчас у Матвея Воробьева, а уцелел потому, что умеет драться - не позволил ткнуть себя ножом в опасное место, отделался малой кровью.
И Харитон, Харитошка-Яман, уже с того света сумевший повернуть Устинову судьбу и пустить ее в совершенно иом направлении!
Это были не просто знакомцы - друзья, почти родня, за четыре-то года в полицейской конторе и впрямь все сроднились, друг к дружке в гости хаживали, именины праздновали. И все же Устин не был уверен, что в нужную минуту сумеет выстрелить. Вся его душа этому противилась.
Прочие архаровцы внутренне готовились к бою.
Макарка был премного доволен тем, что ему, как взрослому, выдали огнестрельное оружие. Если бы большинство старших не охраняло сейчас Ходынский луг - не торчал бы за Макаркиным поясом пистолет да не был бы спрятан в рукаве немецкий охотничий нож с широким клинком и костяным череном, его собственная добыча в одном бешеном дельце. И парень знал, что будет действовать, как старшие: они начнут стрелять - он тоже выстрелит.
Максимка-попович, как и Устин, не очень хотел пускать оружие в ход. Однако он последний пришел посидеть с Абросимовым. И потому Максимка чувствовал, будто именно он отпустил эту душу с земли в небеса, а душа, хоть и не просила о мести, однако ж чего-то от него ждала.
Михей Хохлов и Сергей Ушаков исполняли службу. Кроме того, Архаров был не просто обер-полицмейстером, а их пертовым мазом, он не издали приказы посылал, а сам сейчас находился поблизости с пистолетом. Хотя они и отреклись от своего разбойного прошлого, какие-то вещи сидели в душах цепко, словно большие растопыристые занозы. Тот, кто пытался укосать пертового маза, - не жилец на этом свете, считай - уже ухленник, что тут еще прибавишь?
Что касается Федьки - после бессонных ночей он уже был несколько не в своем уме.
Торопливо жуя калач, он не сводил взгляда с крыльца. В душе пела песни радость - свои успели вовремя! Это было сейчас главное. А голова была пустая и звонкая, казалось - способна отправиться в полет и рассыпаться в небе огнями, как колесо фейерверка.
Федька умел быть счастливым невзирая ни на что. Потому, возможно, что в его мире было все, потребное для души, - строгий и отважный командир, надежные товарищи, тело - готовое исполнить любой приказ, сердце, переполненное любовью, а перед глазами, стоит только пожелать, возникало лицо Вареньки, а в ушах звучал ее взволнованный голосок: «Вы лучший из людей, вы самый смелый, самый благородный! Прощайте, друг мой единственный, прощайте!» И смысл этих слов был вовсе не в прощании…
Замечтавшись, Федька не сразу понял, что нетерпеливое козье мемеканье относится к нему и означает уже матерную ругань.
Он отполз к изгороди.
– Да слышу, слышу…
– Сказано - поджечь дом, - передал Макарка.
– Господи! Так ведь огонь перекинется…
– Не перекинется.
– Почем ты знаешь?
– Пертовый маз сказал.
И точно - Архаров принял это решение, несколько минут глядя на небо. Облака стояли недвижно - день был совершенно безветренный. Искры и клочья горящей соломы с крыши не должны были разлететься по соседним дворам. Опять же - не столь нужен настоящий пожар, сколь дым и шум - чтобы выкурить из дома злодеев.
Федька пополз меж грядок, высматривая, где тут дровяной сарай или хоть поленница у стенки.
Макарка на корточках, гусиным шагом, отправился докладывать и занимать отведенный ему пост.
Архаров встал в тени под старой липой. В Москве он имел липу прямо у себя во дворе, но не такую огромную, Тут же оказался окружен облаком сладкого аромата, и это ему не понравилось. Но и на солнцепек выходить он не хотел, потому что был в тяжелом кафтане с галуном.
Ему казалось неприличным, как Левушка, бегать в одном камзоле - пусть даже в сельской местности. Левушка - молодой вертопрах, да еще в отпуску, а Архаров - обер-полицмейстер при исполнении обязанностей. Его фигура должна иметь солидный и благообразный вид. Без кафтана же как-то нелепо. Вот и парься теперь…
– Ага… - сказал Левушка. - Слышишь?
Они видели из переулка забор того двора, где укрылся «черт» с приспешниками. За тем забором начиналась долгожданная суета.
– Прелестно, - отвечал Архаров. - Сейчас побегут.
Левушка вытянул из ножен шпагу - не щегольскую шпажонку длиной менее аршина, а хороший клинок в вершок с четвертью шириной, от эфеса до острия - аршин и пять вершков, длина для всякого противника несколько неожиданная. Глядя на него, высокого и тонкого, посторонний человек бы усомнился, что это тяжелое оружие ему по руке, но Левушка, будучи одним из лучших фехтовальщиков Преображенского полка, давно уже приучил кисть и пальцы к этой тяжести.
Он глядел, не отрываясь, на ворота - и дождался. Их стали отворять, показалась чья-то спина в грязной рубахе, исчезла, опять возникла - человек пытался вывести испуганного коня, запряженного в телегу.
Архаров ждал. Он должен был увидеть лицо этого человека прежде, чем стрелять. И увидел - оно оказалось бородатым, мужицким. Хозяин дома вряд ли был полноценным сообщником злодеев.
И тут раздался выстрел, другой, третий, и над сонным сельцом зазвенел молодой и радостный Федькин голос:
– Ко мне, архаровцы!
Где-то пронзительно закричали женщины.
Левушку словно шилом в пятки кольнуло - он понесся чуть ли не прыжками, вознеся шпагу над головой, в благородном своем порыве - превосходнейшая мишень для злодея.
Архаров же не двинулся с места. Он знал - и Михей, и Ушаков, и Максимка умеют действовать дружно и не кинутся вместе на одного противника, прочим предоставив полную свободу. Знал он также, что Федька будет яростно добираться до злодея, которого упустил на Ходынском лугу. И только Устин внушал некоторое сомнение.
Судя по стрельбе, и «черта», и Елизарьева, и неведомого третьего подлеца удалось выкурить из дома. Их гоняли по двору, где не должно было остаться мест, недоступных выстрелу, - по крайней мере, так Архаров учил подчиненных распределять силы и находить удобные позиции.
Его собственная позиция была неизменной - и блистательно оправдалась.
Из калитки выскочил человек в желтом полотняном камзоле, а не в простой рубахе, в туфлях, бритый - то бишь, никак не хозяин дома. Он, повернувшись, выстрелил во двор и пробежал шагов с десяток. Архаровская пуля попала ему в бедро, он упал, но еще пытался ползти.
