К. Сэнсом - Соверен
— Вам следует благодарить мастера Ренна, — отрезал я. — Он заплатил за вашу каюту.
— Возможно, вы будете настолько любезны и передадите ему мою благодарность? — спросила Тамазин, взявшись за ручку двери.
«Эта особа не знает, что такое стыд, — отметил я про себя. — Может статься, это служит подтверждением ее высокого происхождения. Ведь, по слухам, при дворе принято удовлетворять собственные похоти, не обременяя себя приличиями».
— Хорошо, я поблагодарю его за вас, — кивнул я.
— Прошу вас, сэр, не держите на меня обиды, — вкрадчиво продолжала Тамазин. — Знали бы вы, как я сожалею о том, что была с вами излишне резка. Но смерть мистрис Марлин стала для меня сильным ударом… Мне трудно было поверить, что она совершила столько зла. Но я знаю, это так.
— Да, она совершила много зла. И лишь благодаря мастеру Ренну я не стал ее жертвой. Не первой жертвой, заметьте.
— Я все понимаю. И прошу вас простить меня.
— Я вовсе не сержусь на вас, Тамазин. А сейчас, простите, я должен идти.
И я двинулся по коридору, вынудив Тамазин отступить в сторону. Должно быть, девушка сделала неловкое движение, ибо она потеряла равновесие и схватилась за стену, чтобы не упасть. Какой-то предмет, который она прятала под платьем, упал на пол.
— Простите, — пробормотал я, хотя даже слегка не задел девушку. — Позвольте, я подниму.
Нагнувшись, я увидел, что на полу лежат четки, самые обычные дешевые четки, истертые от долгого употребления деревянные бусины на толстой леске.
Лицо Тамазин залилось пунцовым румянцем, когда я протянул четки ей.
— Теперь вы знаете мою тайну, сэр, — прошептала она одними губами.
Взяв четки, она зажала их в кулаке. «Должно быть, она носит их на поясе нижней юбки», — догадался я.
— А Бараку известно, что вы католичка? — спросил я, окинув взглядом коридор. — Как-то раз я спросил у него, каковы ваши религиозные убеждения. И он ответил, что у вас их попросту нет.
— Я вовсе не католичка, сэр, — заявила она, взглянув мне прямо в глаза. — Но моя старая бабушка, которая родилась и выросла задолго до реформ, с молодых лет привыкла перебирать эти четки. Она всегда говорила: они помогают ей успокоиться. И я храню их в память о ней.
— Подобные успокоительные средства ныне находятся под запретом, — отчеканил я. — И вам это прекрасно известно. Иначе вы не стали бы прятать четки.
— Да что же дурного, сэр, в том, чтобы перебирать бусины и мысленно повторять молитвы? — с вызовом произнесла Тамазин. — Я делаю это с детства, и это меня успокаивает. А вы сами знаете, сейчас мне есть о чем переживать. Я боюсь, что чужая тайна, в которую мы невольно проникли, причинит горе всем нам. И я грущу о мистрис Марлин.
Взглянув на руку Тамазин, сжимавшую четки, я заметил, что ногти ее обкусаны.
— Ну, если вы перебираете четки лишь для того, чтобы обрести душевное равновесие, в этом нет ничего страшного, — пошел я на попятный.
— Клянусь, сэр, я делаю это лишь по привычке. Хотя сама понимаю, что от этой привычки лучше отказаться. Что до моих религиозных убеждений, они всегда будут в полном согласии с теми, что исповедует король, — не без горечи добавила девушка. — Пусть даже он потребует менять эти убеждения каждый год. Конечно, мне, как всем простым людям, все эти перемены в диковинку. Но пусть король и Господь решают между собой, правда?
— Вполне согласен с вашим мудрым суждением.
Тамазин повернулась, однако не вошла в комнату, где ждал ее Барак, а двинулась по коридору. Несколько мгновений спустя я услышал, как она спускается по лестнице. Я медленно направился тем же путем, про себя размышляя о том, насколько искренна была Тамазин на этот раз. Я знал: ей ничего не стоит измыслить любую историю, и, может статься, она прячет четки не только в память о бабушке. Я вновь осознал, что эта женщина хранит множество секретов.
На следующее утро дождь зарядил вновь, и я отправился в библиотеку. Сняв в холле мокрый плащ и передав его слуге, я заметил брата Дэвиса, с озабоченным видом спускавшегося по лестнице. Под мышкой он держал большой кожаный портфель.
— Доброе утро, брат Шардлейк! Решили посетить нашу библиотеку? Надеюсь, вы найдете там то, что вас интересует. А я, к сожалению, должен идти. На сегодня назначено слушание дела, которое я веду по поручению Городского совета.
— Скажите, а какова плата за пользование библиотекой?
— Для гостей из Лондона — никакой, — махнул рукой брат Дэвис. — Но я должен кое о чем предупредить вас, — добавил он, понизив голос. — Сегодня в библиотеку спозаранку явился старый брат Сванн. Представьте себе, ему перевалило за восемьдесят. Разумеется, старик давно уже не практикует. Но сюда приходит постоянно. Говорит, хочет быть в курсе всех последних изменений в законодательстве. А на самом деле просто ищет возможности поболтать.
— Понятно, — кивнул я.
— Минуту назад я заглянул в библиотеку и увидел, что старик дремлет у очага. Так что, если хотите почитать без помех, лучше его не будите.
— Спасибо за предупреждение.
Брат Дэвис кивнул, взял у слуги плащ и вышел на улицу, где бушевало ненастье. Я осторожно отворил дверь в библиотеку. Там было уютно и тепло, в очаге весело горел огонь, золотые буквы на корешках старых книг сверкали в его отблесках. Единственным посетителем был старик в потертой мантии, крепко спавший в кресле. Лицо его покрывала густая сеть морщин, сквозь редкие седые волосы просвечивал розовый череп.
Я на цыпочках приблизился к одной из полок, отобрал несколько сборников, в которых содержались постановления по делам, сходным с делом Билкнэпа, и устроился за столом. Открыв первую из книг, я с удивлением обнаружил, что мне трудно сосредоточиться — сказывался длительный перерыв в работе. К тому же слова Джайлса не выходили у меня из головы.
Вне сомнения, он был прав, когда говорил, что я вступил в схватку с противником, который многократно превосходит меня в силе. Взгляд, который на прощание метнул на меня Рич, не предвещал ничего хорошего. И все же мысль о том, что я представляю серьезную угрозу для всемогущего Рича, льстила моему самолюбию. Вне всякого сомнения, Рич опасался, что я сумею выиграть дело. И мне надо сделать все, чтобы опасения эти подтвердились. Защищать интересы клиентов — мой первейший долг. И если я изменю этому, жизнь моя утратит всякий смысл.
Подняв голову, я увидел, что старик проснулся и с любопытством смотрит на меня удивительно ясными голубыми глазами. Глаза эти превратились в щелочки, когда он улыбнулся.
— Что, брат, похоже, сегодня у вас нет настроения работать?
— Боюсь, вы правы, — со смехом ответил я.
— Мне кажется, я никогда не видел вас прежде. Недавно приехали в Халл?
— Я прибыл сюда вместе с королем и его свитой.
— Ах, вот оно что.
— Позвольте представиться — Мэтью Шардлейк.
С этими словами я встал и поклонился.
— Простите, что я не встаю, — откликнулся старик. — В мои годы это не так просто. Поверите ли, мне восемьдесят шесть лет. Зовут меня Алан Сванн. Барристер высшего разряда. Ныне удалился от дел, — добавил он с усмешкой. — Погода нынче такая, что, хочется нам рыться в книгах или нет, на улицу лучше носа не высовывать.
— Да, осень выдалась на редкость ненастная.
— Разве это ненастье? Вот, помню, в тысяча четыреста шестидесятом разразилась настоящая буря. В тот год еще состоялась битва при Уокфилде.
— Вы помните битву при Уокфилде? — удивился я.
— На память я пока не жалуюсь. Помню как сейчас, в Халл примчался гонец и сообщил, что герцог Йоркский казнен и голова его в бумажной короне выставлена над воротами Йорка. Отец мой был на седьмом небе от радости, он ведь поддерживал Ланкастеров. Да только в конце концов страну все равно захватили представители дома Йорков.
— Я знаю. У меня есть друг, который живет в Йорке. Он рассказывал мне немало историй времен войны двух роз.
— То были тяжелые времена, — изрек брат Сванн. — Очень тяжелые.
Внезапно в голову мне пришла любопытная мысль.
— Наверное, вы помните, как после смерти Эдуарда Четвертого трон захватил Ричард Третий. А дети Эдуарда, так называемые принцы Тауэра, исчезли бесследно.
— Я же сказал, на память я не жалуюсь, — кивнул старик.
— После того как Ричард взошел на трон, по стране поползли слухи, согласно которым брак Эдуарда Четвертого, брата Ричарда, был незаконным, — продолжал я. — Поговаривали также, что появление на свет самого короля Эдуарда было связано с некими туманными обстоятельствами и, возможно, он не имел законных прав на престол.
Я не сводил глаз с брата Сванна. В 1483 году Джайлс был совсем мальчишкой, а этот живой осколок древности — мужчиной лет тридцати. Возможно, его память хранила множество интересных сведений.
Старый законник молчал. Тишину нарушали лишь завывания ветра в трубе да потрескивание дров в очаге. В какое-то мгновение мне показалось, что брат Сванн, позабыв мой вопрос, вновь погрузился в дрему.
