Бюро темных дел - Фуасье Эрик

Валантен помрачнел. Ему не понравился властный тон, которым вдруг заговорил его собеседник. Довернь обращался к нему, как к своему подчиненному. Но что задело еще больше, так это то, что парламентарию, похоже, и в голову не приходило, что инспектору это может быть неприятно. Судя по всему, Довернь считал для себя вполне естественным вот так, свысока, выдавать указания представителю сил охраны правопорядка.

– К сожалению, при подобных обстоятельствах правосудие всегда оказывается бессильным: привлечь виновника к суду не удастся, – позволил себе Валантен нескромное удовольствие напомнить о законе.

Депутат встал, обозначив тем самым, что аудиенция окончена. Он снова заговорил, и на сей раз в его голосе звучала отвратительная смесь надменности и гнева:

– У правосудия в нашем мире много способов себя проявить. Поверьте мне, смерть Люсьена не останется безнаказанной!

Когда они вышли в вестибюль, дождь опять поливал с новой силой. По оконным стеклам вода стекала сплошным потоком. Валантен с некоторой досадой подумал, что из-за своей забывчивости окажется в этом буйстве стихии без зонта и его идеальный наряд будет испорчен. Тут он заметил у окна юную особу лет шестнадцати-семнадцати, поглощенную созерцанием дождевых ручьев на стекле. Барышня была полненькая, с добрым и печальным личиком.

– Это моя дочь Фелисьена, единственное оставшееся у меня дитя, – представил барышню Довернь, сделав ей знак подойти. – Что вы здесь делаете, душа моя?

– Я услышала от Гюстава, что к вам пришел с визитом полицейский, папенька, и подумала, что ему, наверное, понадобится защита от такого ливня. – Когда девушка обернулась к ним от окна, оказалось, что она прижимает к груди большой черный зонт.

Валантена такая забота тронула, и он благодарно улыбнулся девушке.

– Теперь вы можете себе представить, дорогой месье Верн, как мне посчастливилось: в столь жестокий час я окружен вниманием и поддержкой, – сказал Довернь. – Ну что же вы робеете, дитя мое? Подойдите к нам! Инспектор не собирается надевать на вас напалечники! [26]

Фелисьена, шагнувшая было к ним, неуверенно остановилась, а когда отец обратился к ней, зарделась от смущения, торопливо приблизилась и протянула зонт Валантену, целомудренно потупив взор.

Когда их пальцы соприкоснулись, молодой человек вздрогнул, и ему понадобилось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не выдать удивления. Потому что, передавая зонт, Фелисьена одновременно сунула ему в ладонь аккуратно сложенную записку.

Глава 7. «Три беззаботных коростеля»

Валантен опустил руку, в которой держал записку, перечитанную в десятый раз. Он стоял напротив питейного заведения, которое даже отсюда, с другой стороны улицы, казалось ветхим и обшарпанным. Над входом под кенкетом [27] висела корявая жестяная вывеска, на которой были изображены три пернатые тушки неопределенного рода и племени. Стену фасада из смеси соломы с глиной покрывали пятна плесени и сажи; посередине красовалась дверь и два окна с крестовыми рамами, сквозь бутылочно-зеленые стекла которых ничего не было видно.

Кабак «Три беззаботных коростеля» притулился у подножия холма Святой Женевьевы, на пересечении улиц Аррас и Траверсин. Весь квартал провонял вареной капустой и лошадиным навозом. Завсегдатаями здесь были неряшливо одетые студенты и бродячие торговцы, точильщики, зеленщики, водоносы. Валантен пришел сюда вскоре после открытия заведения и спрятался под аркой крыльца дома напротив, метрах в тридцати от цели, чтобы спокойно, никому не попадаясь на глаза, понаблюдать за теми, кто входит в кабак и выходит оттуда.

Первые клиенты потянулись к «Трем беззаботным коростелям» с десяти часов. В основном это были ремесленники, решившие передохнуть в разгар трудового утра. На первый взгляд там не происходило ничего любопытного, но молодой инспектор решил все же собрать какие-никакие сведения, прежде чем самому переступить порог кабака. Ему нужно было для начала определить, что за клиентура облюбовала это местечко и можно ли ожидать внутри какой-либо угрозы.

Накануне вечером Валантен долго обдумывал то, что удалось узнать за день, и чувства его при этом одолевали самые противоречивые. Нельзя было отрицать, что особые обстоятельства гибели Доверня-сына, загадочная блаженная улыбка на лице трупа и скрытый от отца демарш его сестры раздразнили любопытство молодого инспектора. Здесь была некая тайна, вызов его интеллекту – вызов, на который при ином положении дел он откликнулся бы с превеликим удовольствием. Однако разговор с Шарлем-Мари Довернем несколько охладил его пыл. Не могло быть ни малейших сомнений: депутат добился от полиции дополнительного расследования с единственной целью – лично отомстить тому, кто мог довести его сына до самоубийства. А такая манера действий Валантену не нравилась. Более того, она казалась ему в высшей степени отвратительной и недопустимой. Перед тем как лечь спать, молодой человек решил отказаться от дела. Завтра рано утром, сказал он себе, надо будет сразу явиться к комиссару Фланшару и потребовать обратного перевода в службу надзора за нравами, ибо жертвовать отведенным на поиски Викария временем из-за прихоти какого-то богатого выскочки ему нельзя, а иного способа выследить гнусную тварь, чтобы помочь Дамьену, у него нет.

С этими мыслями, утвердившись окончательно в своем решении, Валантен уже засыпал, когда вдруг образ, внезапно возникший в голове, заставил его передумать. Перед мысленным взором Валантена всего лишь возникло румяное личико Фелисьены Довернь. В тот момент, когда девушка украдкой вложила ему в ладонь записку, инспектору показалось, что на ее лице мелькнула отчаянная мольба, на которую нельзя было не откликнуться. И лишь для того, чтобы ответить на этот безмолвный призыв о помощи, он, проснувшись спозаранку, отправился к кабаку с вывеской «Три беззаботных коростеля».

Теперь уже приближалось время завтрака. Прохожих прибавилось. Торговец уличной едой выставил свою жаровню неподалеку от крыльца, где затаился Валантен. По левую руку торговца высилась пирамида из хлебцев, по правую на решетке были выложены вперемежку аппетитной горкой поджаренные во фритюре сосиски, куски кровяной колбасы, свиные котлеты и ломти сала. За два-три су простой люд квартала мог купить себе сытный перекус. Возле торговца уже собралась толпа, так что Валантену стало плохо видно вход в кабак. Тогда-то он и решил войти в заведение. В любом случае там уже настал час наплыва посетителей, и в переполненном зале на него никто не обратит внимания.

Он устроился за одним из немногих свободных столиков, выбрав тот, откуда просматривалось все помещение. Миловидная бойкая официантка подошла принять у него заказ. Должно быть, угрюмый молодой человек ей приглянулся, потому что, вернувшись с заказанным блюдом, она вовсю стреляла в него глазами с весьма многозначительным видом, однако он предпочел не реагировать. Разочарованная девушка скроила обиженную гримаску и, демонстративно пожав плечами, удалилась. Притворившись, что он полностью погрузился в чтение свежего выпуска «Обозрения Старого и Нового Света», Валантен принялся за еду, продолжая при этом внимательно следить за тем, что творится вокруг.

Для наблюдателя менее искушенного ничего особенного в зале не происходило. На первый взгляд кабак «Три беззаботных коростеля» ничем не отличался от множества других парижских заведений подобного толка. Клиентура здесь состояла в основном из завсегдатаев, еда была посредственной, но обильной, спиртные напитки без устали разносили целыми кувшинами, за каждым столиком звучал смех и бодрые перебранки. Но Валантен был наделен особым даром, который можно назвать шестым чувством: оно начинало бить тревогу всякий раз, когда поблизости совершалось нечто необычное или где-то рядом подстерегала опасность. Профессиональное чутье его никогда не подводило. Вот и теперь инспектор быстро приметил занятную кутерьму вокруг владельца заведения.