Фиделис Морган - Неестественный свет
— Он такой красивый мужчина и ничего плохого нам не сделал. Мне страшно, ваша светлость. Может, мы потеряли его не просто на эту ночь, а навсегда.
Глава третья
Оживление
Возвращение умерщвленного объекта к жизни, или его восстановление.
Когда перепачканные женщины вернулись домой, Годфри, уютно устроившись, сидел у жарко пылавшего огня, с головой уйдя в книгу.
— Я так и не знаю, что мы скажем его жене, — проговорила Элпью. — Надо было мне прийти ему на помощь.
— Горячего молока с сахаром для всех троих, Годфри, — со вздохом распорядилась графиня, тяжело плюхаясь в кресло.
— Ну лучше ли хорошего горячительного? — с надеждой предложила Элпью. — Мне кажется, мы все же могли бы попробовать его спасти.
Вполголоса заворчав, Годфри нехотя отложил книгу. Элпью посмотрела на графиню, качавшую головой: не обращай внимания.
— Перед нами стоит простой вопрос. — Графиня сняла короткие белые перчатки и протянула руки к огню. — Что делать? Должны ли мы сообщить констеблю? Поднять с постели мирового судью?
— А как мы все это объясним? — вздохнула Элпью. — Что мы делали в «Эльзасе»? Зачем следили за Бо Уилсоном?
— Да, да. Куда его увезли и кто? Предвижу, что если мы расскажем обо всем ночной страже, они подумают, что мы не в своем уме.
— Особенно если узнают, что нас только вчера выпустили из тюрьмы.
Элпью приподняла юбки и протянула ноги к огню.
— Но мы должны рассказать об этом его жене, — сказала графиня, почесывая в затылке. — Бо Уилсону, несомненно, грозит смертельная опасность.
Годфри пробрался к очагу и с лязгом снял с крюка котелок горячего молока.
— Если он вообще еще жив. — Элпью втянула щеку. — А что касается визита в дом миссис Уилсон, то мне там делать нечего, разве что вы пойдете. Эта женщина дала совершенно четкие указания. Мы не должны к ней приходить. А сейчас, ночью, нам вообще не откроют и уж тем более не станут слушать, что мы хотим сообщить. Нас примут за пьяных бродяжек.
— Но… — Графиня приняла из рук Годфри чашку с дымящимся напитком и подула на него. — Какое же наслаждение выпить перед сном горячего молока!.. У нас, вероятно, очень мало времени.
Годфри неверной походкой вернулся к котелку с молоком и снова подвесил его над огнем.
— Хотела бы я знать, кто его увез. — Элпью почесала в голове. — И почему.
Графиня пожала плечами.
— Вероятно, муж или любовник этой потаскухи. Она потянула напиток через трубочку чашки-поильника. Потом передала сосуд Элпью.
Годфри снова уселся в низкое кресло перед очагом.
Так, в молчании, троица просидела несколько минут: Элпью с некоторым разочарованием посмотрела на чашку, прежде чем отпить и передать Годфри.
Мысленно она перебирала все возможности. Бо, например, могли увезти за долги или какое-то другое преступление. Или, скажем, похититель работал на мужа этой проститутки. А может, он был ее сутенером?
— Что ты читаешь, Годфри? — спросила заскучавшая графиня, поворачивая к себе корешок книги, чтобы увидеть название. Годфри вырвал книгу и повернулся к хозяйке спиной.
— Боже мой! — от возмущения у графини перехватило дыхание. — Посмотри, что читает этот замшелый пень! «Безнравственность и богохульство на английской сцене» Джереми Колльера![25] — И она фыркнула.
— Я согласен со всем, что он говорит, — прошамкал Годфри, размахивая книгой. — Достаточно посмотреть, какое влияние оказывают эти новые пьесы на молодежь. Прелюбодеяние! Насилие! Ни к чему хорошему это не приведет.
— Ты тайный пуританин, Годфри, и я не позволю, чтобы в моем доме провозглашали подобные идеи. — Она снова фыркнула. — Я примирилась с тем, что ты читаешь Квэрлза[26] и Принна и прочие книги, оскорбляющие мою чувствительность, но всему есть предел. Ты, того гляди, вступишь в Общество по исправлению нравов вместе с теми ревнивыми женами, которые и ругаться со своими мужьями не желают, и порезвиться на стороне беднягам не дают.
Вздрогнув, Элпью выпрямилась. А не может ли за всем этим стоять его жена? Какой суровой она выглядела, когда говорила о своем желании никогда больше не видеть Бо, если он окажется виновным.
А что, если это она организовала его похищение!
Элпью снова откинулась на спинку кресла. Нет. Если за похищением стояла миссис Уилсон, зачем ей было нанимать их в качестве свидетелей своего же преступления?
— Ты ведь наверняка в молодости ходил в театр, Годфри? — Графиня заглотила брошенную мажордомом наживку. — Возможно, со своими подружками?
— Когда я был молодым, Оливер Кромвель закрыл все театры — и правильно сделал.
— Ну хорошо, — отрезала графиня, присасываясь к трубочке. — Так как же ты все-таки развлекался в добрые старые времена?
— Мы не развлекались. — Годфри обнажил в усмешке беззубые десны. — Это было запрещено.
— По счастью, — вздохнула графиня, — я во время этих «беспорядков» находилась во Франции. — Она кашлянула и выпустила жидкость назад в чашку. — Я тогда была младенцем.
— Да сегодня достаточно просто пройтись по улицам, — проворчал Годфри. — Посмотрите, что творится в этом городе! Все эти шайки юнцов, которые опрокидывают портшезы, трезвонят в двери, оскорбляют женщин. Молодые люди сбиваются в какие-то ватаги — «Дебоширы», «Титиры»[27] и прочие. В мое время ничего подобного не было. А всему виной театр.
— Годфри, дорогой мой, ты не понимаешь сути проблемы, — вздохнула графиня. — Ватаги юнцов всегда будут безобразничать. Молодые люди всегда предавались разгулу и необузданным страстям. И всегда будут. И театр не имеет к этому никакого отношения. Проблема в молодых людях. Pluse sa chonge et все равно plus est la[28] то же самое… или что-то там по-французски, я точно не помню… — успокаиваясь, проговорила графиня, и Годфри вернулся к своей книге. — Пигаль всегда это говорит. — Графиня почесала парик. — Pluse sa chonge, что-то такое, что-то там по-французски.
— Придумала! — вскричала Элпью. — Я стану гугеноткой!
Дернув головой, графиня уставилась на нее.
— Гугеноткой? Ни за что, пока ты находишься под моим кровом.
— Французский язык, — объяснила Элпью. — Утром мы первым делом должны сообщить миссис Уилсон о несчастье, постигшем ее мужа. Тогда она сможет что-то предпринять.
— Прости мне мою тупость, но какое отношение может иметь гугенотка к миссис Уилсон?
— Послушайте: Morbleu! Tettebleu! Ventrebleu! Mort de ma vie! Видите, я знаю все их ругательные словечки. Госпожа Уилсон не захочет видеть ни вас, ни меня, но наверняка подойдет к двери ради молодой француженки, продающей шелковые ленты.
Графиня кивнула Элпью и одним махом осушила остатки молока.
— Умница, Элпью. — Она подала чашку Годфри, чтобы тот снова ее наполнил. — А потом мы сможем спокойно заняться поиском пикантных новостей для «Глашатая».
Лондон еще только просыпался, а Элпью, договорившись с хозяйкой магазинчика, торгующего на Спитлфилдском рынке французскими шелковыми лентами, звонила в колокольчик у двери дома миссис Уилсон.
Через дорогу, у двери какой-то лавки, притаилась в засаде графиня.
Дверь открыл слуга.
— Bon jour![29] — улыбнулась Элпью. — Sacre bleu,[30] я хочу предлагать хозяйка этот дом хороший зделка!
Озадаченный слуга исчез в холле, оставив Элпью на улице. Быстро обернувшись, она подмигнула графине.
Через несколько минут к двери подошла миссис Уилсон, бледная и осунувшаяся. Она в тревоге вздрогнула, когда узнала Элпью.
— Я же сказала, чтобы вы сюда не приходили, — еле слышно проговорила она.
Элпью зачастила, заглушая ее голос:
— Ленты, какие душе угодно, мадам, темно-красные в мотках и вишневые, лимонные и из серебристого газа… — Акцент ее исчез полностью. — Morbleu, — спохватилась она, — они кразивые.
Миссис Уилсон с каменным лицом перебирала ленты в корзинке Элпью.
— Ну так что?
Элпью понизила голос:
— Этой ночью он домой не приходил, верно?
Миссис Уилсон покачала головой.
— И я знаю, почему…
Миссис Уилсон замерла, встретившись взглядом с Элпью.
— Вашего мужа похитили.
— Похитили? — Трясущимися руками миссис Уилсон вытащила серебристую ленточку. — Сколько стоит эта?
— Очень кразивая, правда? Для вас, мадам, три пенза, — громко ответила Элпью. — Его с завязанными глазами посадили в лодку на пристани у Герцогского театра.
— Мне нравится алая, — сказала миссис Уилсон, и на глазах у нее выступили слезы. — Когда?
— Этой ночью, — прошептала Элпью. — Сделал это большой такой мужчина. Крупный. Крепкий.
Внезапно у нее за спиной раздался громкий крик. Графиня во все горло проорала:
