Клод Изнер - Маленький человек из Опера де Пари
— Вот я и говорю: рождественская индюшка! — возопила Ольги и, усевшись за туалетный столик, нервно взмахнула пуховкой.
Осознание тщеты собственного существования становилось все неотвратимее, и от этого опускались руки, ей казалось, что оцепенение охватывает не только тело, но и душу и что лишь какое-то чудовищное, невероятное событие может вырвать ее из болота апатии, в котором она увязла по самую макушку. Гибель Тони Аркуэ не произвела на нее впечатления — она вообще ничего не почувствовала. Тогда откуда эта опустошенность? Заели серые будни? Или появился страх перед будущим? В свои тридцать два года Ольга Вологда еще ни разу не задумывалась о том, что конец карьеры не за горами, ей и в голову не приходило уйти со сцены, хотя за плечами был долгий путь — двадцать шесть лет на пуантах.
Она пристально изучила свое лицо в зеркале — оттуда на нее смотрела, полуприкрыв темные глаза, эффектная женщина с карминно-алым ртом — и несколькими движениями довела грим до совершенства. Еще немного крема, чуть-чуть пудры, слегка подправить бровь угольным карандашом… Встав со стула, балерина окинула взглядом свое отражение: прекрасное тело гармоничных пропорций, белокурый парик с шелковистыми завитыми локонами… Костюмерша водрузила ей на голову пеструю шляпку с фестонами, на талию повязала передник с оборками и принялась подкалывать подол булавками.
— Забавно… — тихо проговорила Ольга. — Сколько триумфальных ролей, а теперь я должна играть никчемную механическую куклу, которая появляется в балете всего-то пару раз. Смех и грех! Балет называется «Коппелия», а на деле главная партия у Сванильды. Хорошо хоть в первом акте у Коппелии есть вальс, не то я была бы жалкой статисткой при этой Розите Мори!
— Пожалуйста, стойте спокойно, мадам, — взмолилась костюмерша, — а то я случайно вас уколю.
— Подумать только, в восемьдесят четвертом году сам Мариус Петипа поставил «Коппелию» в новой хореографии под названием «Дева с глазами из эмали» специально для Императорского Санкт-Петербургского балета — и я тогда была слишком юна для главной партии! А сейчас я для нее слишком стара… Все потеряно, я старая кляча!
— Как не стыдно клеветать на себя, мадам! Вы во цвете лет!
— К черту вашу лесть, Гортензия!
— Но воздыхателей-то у вас не поубавилось, так и ходят толпами!
— Ах ну да, сейчас лопну от гордости — за мной ходят толпы старых хрычей и пижонистых молокососов!
— Вы преувеличиваете, среди них есть очень достойные господа — тот виконт, например, и еще банкир, они такие представительные и темпераментные… Вам повезло, что месье Розель — мужчина широких взглядов…
— Замолчи сейчас же, бесстыдница! — вскинулась Ольга. — Амедэ Розель — славный человек, он любит меня такой, какая я есть!.. Впрочем, ты права, — помолчав, вздохнула она, — мне не на что жаловаться. И соперничать с Розитой Мори я не стремлюсь — она ведет жизнь затворницы, боится проехаться в открытом экипаже, чтобы не подхватить простуду, и не позволяет себе ни интрижек, ни выходов в свет… Да уж, весело нам живется! Чтобы добиться успеха на сцене, нужно морить себя голодом — отказаться навсегда от борща, закусок, кулебяки, от всякой вкуснятины! Целомудрие и самоограничение во всем — вот два непременных условия, которые позволяют стать прима-балериной. Что до меня, я решила слегка нарушить правила, пока молодость не помахала мне ручкой. И знакомство с Амедэ Розелем стало для меня прекрасной возможностью со всем удобством обустроиться в Париже. Уж лучше быть содержанкой или вовсе удавиться, чем преподавать искусство Терпсихоры этим соплячкам!
— Так чего же вы тогда разворчались?
— Да потому что… потому что в зрительный зал набился весь Париж, а я исполняю второстепенную роль! И потому что у меня голова раскалывается!
— Занавес через полчаса! — донесся из коридора звонкий голос Мельхиора Шалюмо. — Мадемуазель Ольга, для вас посылка — подарок анонимного поклонника!
— Оставьте под дверью! Ну-ка, Гортензия, живо налей мне воды в миску. Моя бедная матушка говорила, что самое верное средство от мигрени — подержать запястья в холодной воде. О черт, куда ты задевала мои кружевные митенки?..
В фиакре Кэндзи всю дорогу любовался сидевшей напротив Джиной — отороченная мехом накидка, которую он подарил ей к Новому году, подчеркивала восхитительную белизну кожи.
На излете авеню, рассеивая ночную темень, переливалась огнями самоцветов гора из мрамора, порфира и бронзы — дворец Гарнье. Джину переполняло чувство полноты жизни. Роскошные магазины, кафе, рестораны проплывали за окном фиакра. Элегантный до невозможности Кэндзи во фраке то и дело нежно касался ее щеки и чуть слышно шептал ее имя…
Улицу Алеви наводнили экипажи. Фиакр пристроился вслед неуклюжей берлине[22] и остановился за ней под аркой правого крыла Академии музыки. Натянув перчатки, Кэндзи выскочил из фиакра и, склонившись у раскрытой дверцы, подал руку Джине.
В вестибюле дворца Гарнье у нее тотчас закружилась голова. Вверх по широкой парадной лестнице, выложенной разноцветным мрамором, текла толпа разодетых дам и господ, волнами накатывали гул голосов и смешанные ароматы дорогих духов. Джину захлестнула эйфория. Застывшие в камне Рамо, Гендель, Люлли и Глюк молча взирали на восхитительное разнообразие роскошных туалетов, равнодушные к суете и толкотне, но казалось, и они разделяют ее экзальтацию. Этот вечер в Опера должен был упрочить узы, связавшие Джину с Кэндзи Мори.
Свет играл на шелках, парче и бархате, дамы, сопровождаемые кавалерами, которые все как один держались с церемонностью распорядителей похоронного бюро, не скупились ни на декольте, ни на благосклонные улыбки, и Кэндзи млел от удовольствия — женщины, юные и зрелые, всегда его завораживали, и, восхищаясь ими сейчас, он чувствовал, что его спутница от этого становится еще желаннее. Джина была прекрасна в вечернем парчовом платье, мужчины глаз с нее не сводили, а Кэндзи это льстило — ему нравилось разжигать зависть в соперниках. Он огляделся в поисках знакомых лиц. Ну конечно, у фонтана со статуей пифии чопорная Бланш де Камбрези, вцепившись в локоть своего супруга Станислава, беседовала с мадам Адальбертой де Бри, та явилась с полковником де Реовилем, вторым мужем. А вот и… Кэндзи поспешно отвернулся, но было поздно: к нему уже устремился сатанинского вида высокий худощавый субъект с остроконечной бородкой и в немыслимом наряде из гранатово-красного бархата:
— Месье Мори дружочек! Мы не виделись целую вечность! Мадам, честь имею. Какое счастье, что мы наконец-то можем насладиться шедевром Лео Делиба, он ведь вернул к жизни симфонический балет как явление, знаете ли. На сей раз его восславят в веках Ольга Вологда и Розита Мори. Кстати о мадемуазель Вологде, мне недавно представили на рецензию либретто оперы-балета ее собственного сочинения, подумайте только — на античный сюжет! Главную балетную партию она писала словно для себя — и будет в ней божественна, могу поклясться. Я твердо намерен убедить директора Опера принять сие чудо к постановке. О, еще раз кстати: вы с Розитой Мори однофамильцы, ну не забавно ли!
— Моя фамилия по-другому пишется,[23] — буркнул Кэндзи и, поскольку ему удалось прервать поток красноречия субъекта, перешел к формальностям: — Джина, позволь тебе представить Максанса де Кермарека. Он антиквар, специализируется на продаже старинных струнных музыкальных инструментов. Мадам Джина Херсон, художница-акварелистка.
— Мое почтение, мадам, — раскланялся Мефистофель в бархате. — Изысканностью и утонченностью ваш туалет превосходит лучшие образцы нарядов восемнадцатого века! Ах, крепон цвета индиго, ох, венецианский гипюр! Шаль просто волшебная. А это что же? О боже, японские узоры! Сама Помпадур позеленела бы от зависти! — Максанс де Кермарек сделал вид, будто залюбовался узорами на шелке, но Джина заметила, что он то и дело косит глазом на Кэндзи, да при том как-то заискивающе.
— Только Помпадур? А что же мадам де Ментенон? — усмехнулась она.
— О нет, дорогая моя, вы достойны сравнения исключительно с Помпадур! — вскричал Мефистофель. — Помпадур и еще раз Помпадур — куда до нее этой благочестивой грымзе Ментенон, на которой наш Король-Солнце женился, когда из него уже песок сыпался! — Он обворожительно улыбнулся Кэндзи: — Ну когда же, когда вы заглянете ко мне на улицу Турнон, дружочек?
— В скором времени.
Максанс де Кермарек поклонился Джине, пожал руку японцу и, задержав его ладонь в своей, шепнул:
— Я припас для вас коллекцию китайского чая. Вы единственный мужчина, с кем я могу разделить свою страсть… к экзотическим напиткам.
— Очень любезно с вашей стороны, непременно наведаюсь к вам на днях. Идемте, дорогая, нам еще нужно отыскать ложу бенуара.
