Николай Свечин - Туркестан
– Это было бы кстати!
– После обыска женщины возвращаются на той же арбе.
Подполковник Барч задумался.
– А что? Казий – человек рассудительный. И очень держится за свое место.
– Вы объясните ему, – продолжил Алексей, – что убийство русского бросает тень на весь Джизак. И две тысячи десятин могут отрезать не у аула Кок-Узек, а у города. Если казий не будет нам содействовать.
Барч встал, одернул китель.
– Господин Лыков, прошу извинить меня за клеенку. Виноват!
– Да уж, – вставил Иван Осипович. – У него есть чему поучиться и нам, старым туркестанцам. Ты бы видел, как он в два счета разговорил того ярыжника!
Начальник уезда послал за казием. Пришел франтоватый сарт с хитрыми глазами. Он был в белой чалме из дорогой кисеи и халате из серебристого бикасаба[29], из-под которого выглядывал второй халат, шелковый. На ногах – кожаные ичиги с задниками из зеленой шагрени, а на пальце – перстень с бриллиантом. Поговорив с тюрёй десять минут, он вышел мрачнее тучи. Скобеев и лесопромышленники сидели в дрожках, ожидая, что будет дальше. Судья вскочил на жеребца дивных статей и поехал в туземный город. Рядом с ним бежал пеший конюх, а чуть сзади держались два помощника-мухтасиба. Иван Осипович приказал кучеру следовать за кавалькадой, соблюдая дистанцию в десять саженей.
Они въехали в узкую улочку восточного города. Глинобитные заборы смыкались в сплошную стену, лишь кое-где разреженную пустырями. Ни одного деревца не росло там, зато попадались могилы. Прямо посреди жилых кварталов! Стены домов оказались без окон, но Лыкова не покидало ощущение, что за ними наблюдают десятки глаз. Встречные сарты косились на русских крайне неприязненно. Играющие тут и там худосочные дети были в сплошных болячках. Завидев мужчин, все девочки, даже трех-четырех лет, быстро прятались во дворы.
– Когда им закрывают лицо? – спросил Алексей у полицмейстера.
– Как стукнет десять лет.
Казий ехал, словно на Голгофу… Он то и дело оборачивался на русских и желчно кривился. Встречные туземцы кланялись судье, он же едва им кивал. Иван Осипович обратил на это внимание своих спутников:
– Свод мусульманской морали запрещает желать должности казия. Такое искательство считается преступлением. А этот домогался у Барча целый год! Теперь посмотрите на него.
– И что не так?
– Важничает, сукин сын! Та же мораль обязывает старшего первым здороваться с младшим. А конного – с пешим. На практике, конечно, так делают не всегда, но сегодняшнее высокомерие – это уже слишком!
Через четверть часа они подъехали к дому Юлчи-кусы. Того выводили связанным на улицу. Туземец действительно оказался безбородым, как скопец. Ареста он не ожидал и был растерян. Мухтасибы погнали его куда-то прочь. Скобеев пояснил:
– Тут рядом мехкеме, канцелярия народного суда. В ней уже дожидается военный караул.
Русские сидели в дрожках и ждали. Вскоре показалась арба с пожилым туземцем в седле. Он окинул кяфиров злобным взглядом и прошел в дом. Через несколько минут старик вывел на улицу женщину и маленькую девочку, с ног до головы задрапированных в зеленые халаты с накидками. Усадил их в арбу, сам сел на лошадь и уехал. Тотчас же в воротах появился казий и махнул русским рукой.
Лыков впервые попал в жилище азиатца. Там было довольно чисто. Стены обмазаны алебастром, мебели нет почти никакой, если не считать сундуков. Посреди комнаты – жаровня, вокруг по полу – одеяла. В углу выложена печка для готовки, на ней стоит самовар польского серебра. Где тут может быть тайник? Скобеев с видом опытного сыщика первым делом приподнял джай-намаз, коврик для молитвы. Но ничего под ним не обнаружил… Тогда он взял со стола Хафтияк и Чоркитаб[30], и принялся тщательно их пролистывать. Алексей почувствовал себя лишним. Но надо было что-то предпринять. Он наобум сунул руку в трубу самовара и вытащил оттуда… паспортную книжку. Открыл ее и прочитал вслух:
– «Филистер Богданов Тупасов, крестьянин Троицкого общества Баковской волости Каргопольского уезда».
Полицмейстер посмотрел на Лыкова с суеверным ужасом:
– Алексей Николаевич! Как вы это делаете?
Подбежал казий, осмотрел находку, заглянул в трубу самовара и зацокал языком. Участь Юлчи-кусы с этой минуты была решена…
Дальнейший обыск не дал ничего интересного. Обнаружили бумаги, но они были исписаны арабской вязью. Переписку конфисковали – в Ташкенте разберутся.
Вечером после трудного дня подполковник Барч устроил пир в честь ловких гостей, которые за один день раскрыли и убийцу, и его сообщника. Скобеев честно передал все лавры лесопромышленнику Лыкову. Барч спросил:
– Алексей Николаевич, а как вы догадались, что надо смотреть в самоваре? Я бы в жизни до этого не додумался!
– Понимаете, Матвей Егорович… На войне и потом, на Кавказе, – где лазутчики прячут секретные донесения? В стволе винтовки. Чтобы в случае чего – раз! – и нет донесения. Вот я и подумал про самовар. В нем удобно быстро сжечь бумагу.
– Эх, Алексей Николаич! Возвращались бы вы снова на коронную службу. Нужны такие люди, как вы, очень нужны. Хоть бы у нас в Туркестане. Дрянь же одна служит, воры да мздоимцы. Вон Иван Осипович взяток не берет и считается поэтому белой вороной.
Гвоздем вечера оказался улар – горная индейка. Эта редкая птица кормится почти исключительно одними орехами и потому очень вкусна. Существует поверье, что тот, кто ест улар, станет богатым. Скобеев истребил усиленную порцию, приговаривая: «Вы, негоцианты, уже при деньгах, а у меня двое детей на одно жалованье…»
Утром следующего дня полицмейстер вызвал Юлчи на допрос. Порасспрашивал без особого успеха и стал вносить беседу в акт дознания. Лыков не выдержал и сказал:
– Иван Осипович, что вы делаете?
– Опять не так?
– Протокол не записывается дословно. Он пересказывается в акте своими словами.
– Да кто вы такой, черт побери! – вскричал капитан. – Признавайтесь сейчас же! Бумажки он со стола на стол перекладывал…
– Я бывший чиновник особых поручений Департамента полиции. А Яков Францевич – бывший начальник Нижегородской сыскной полиции.
Скобеев растерялся.
– Да вы… А я…
– Иван Осипович, давайте мы вам весь акт дознания напишем. Как полагается. Яша, бери перо. Вспомним молодость…
Лыков же настоял на очной ставке между арестованными. И она дала интересное открытие. Барантач подтвердил, что приказ убить переселенца он получил от Юлчи. Причем убить не где-нибудь, а именно на землях аула Кок-Узек! Это было непонятно и требовало объяснений. Однако плешивый негодяй отказался их дать. «Ну ничего, – сказал Иван Осипович, – в Ташкенте он запоет по-другому!»
Как только жара стала спадать, из Джизака выехали две повозки. В тарантасе тряслись прежние четверо путешественников. За ними следовала каретная фура, взятая из инженерного парка и запряженная тройкой. В ней под охраной двух солдат, скованные цепью, сидели пленные.
Хорошая шоссированная дорога вела теперь прямо в столицу края. До нее оставалось всего 185 верст. Последний рывок! Всюду радовали глаз богатые посадки и тучные стада скота, как вдруг все переменилось. После Уч-Тюбе словно злой колдун стер другие краски, оставив одну серую. Голодная степь! Угрюмая равнина без конца и края, без признаков жизни. Зеленая ранней весной, сейчас она сделалась выжженной пустыней, мертвым местом.
Вскоре пейзаж несколько повеселел. Дорогу с обеих сторон обступил густой кустарник. Низкие крепкие стволы, а сверху шарообразная крона. Сколько хватало глаз, всюду виднелись эти странные шары из узких бурых листьев.
– Как много топлива! – обратился Лыков к Ивану Осиповичу. – А вы говорите, один саксаул.
И потянулся за борт, чтобы сорвать ветку. Скобеев мгновенно перехватил его руку.
– Стойте! Это же ассафетида! Потом два месяца не отмоетесь! От нее просто жуткое зловоние!
Действительно, скоро все почувствовали отвратительный запах, от которого кружилась голова и подташнивало. Заросли вонючки тянулись сорок верст, и за все это время людям не попалось ни птицы, ни змеи. Все живое обходило стороной проклятый кустарник. Лишь под вечер снова началась голая степь, и люди облегченно вздохнули.
Заночевали у крохотного озерца, единственного за полдня пути. Солдаты раздобыли сушняка и вскипятили на чахлом костерке чайник воды для зеленого чая. Путники поужинали холодной бараниной, изрядно уже им надоевшей. Рядом пристроились два туземных каравана. Скобеев пояснил:
– В Голодной степи нет-нет да и пошаливают, вот они и жмутся к «белым рубахам».
И правда, ночью поднялся переполох. Какие-то всадники, не видимые в темноте, описывали круги, постепенно сжимая их. Но проснулся капитан, надел фуражку, взял у солдата винтовку и вышел на свет. И как бабахнул в небо! Тут же раздался удаляющийся топот копыт.
