Оливер Пётч - Дочь палача
Одну половину этажа занимали две камеры. В левой безжизненно лежала на куче соломы Марта Штехлин. Стоял резкий запах мочи и гнилой капусты. В тамбур через маленькое зарешеченное окошко лился солнечный свет. Вниз спускалась лестница – в камеру пыток. Куизль хорошо ее знал. Там находились все инструменты, необходимые палачу для допросов с пристрастием.
Для начала он просто покажет орудия пыток Штехлин. Раскаленные щипцы, тиски для пальцев с винтами, вращая которые, можно было оборот за оборотом усиливать боль. Расскажет ей, каково это, когда растягивают стокилограммовыми камнями до тех пор, пока не хрустнут кости и их не вырвет из суставов. Зачастую одного вида инструментов хватало, чтобы подозреваемый стал сговорчивее. Насчет Марты палач не был настолько уверенным.
Казалось, знахарка спала. Когда Якоб подошел к решетке, Марта резко подняла голову. Забренчало. К рукам от колец в стене тянулись ржавые цепи. Штехлин попыталась улыбнуться.
– Заковали, как бешеную псину, – указала она на цепи. – Да и кормежка не лучше.
Куизль усмехнулся.
– Уж не хуже, чем если бы ты осталась дома.
Лицо Марты помрачнело.
– Как там мой дом? Небось, разгромили все, что можно?
– Туда я еще загляну. Но сейчас у тебя есть заботы поважней. Они думают, что это ты. Завтра я приду с секретарем и покажу тебе инструменты.
– Уже завтра?
Куизль кивнул. Затем пристально посмотрел на знахарку.
– Марта, скажи честно, это вправду ты?
– Нет, во имя пресвятой Девы Марии! Никогда я не смогла бы сотворить такое с мальчиком!
– Но он бывал у тебя? И ночью перед убийством?
Знахарка мерзла. На ней была только льняная сорочка, в которой она спасалась от Гриммера и его дружков. Женщина дрожала всем телом. Якоб протянул ей свой длинный потрепанный плащ. Она молча приняла его через решетку и накинула на плечи. Только после этого она начала говорить.
– У меня бывал не только Петер. Несколько других тоже. Им, видимо, недоставало матери.
– Кто эти другие?
– Ну, сироты вроде. София, Клара, Антон, Йоханнес… Это все. Навещали меня, иногда несколько раз в неделю. Мы играли в саду, я варила им мучную похлебку. У них никого больше нет.
Куизль припомнил. Он тоже, случалось, видел детей в саду знахарки. Однако никогда не обращал внимания, что все были полными сиротами.
Палач знал, как жилось уличным детям. Зачастую они собирались кучкой в стороне от всех. Он уже несколько раз вмешивался, когда другие дети сообща набрасывались на сирот и избивали их. На них словно написано было, что это жертва, на которую непременно нужно напасть. Якобу вспомнилось собственное детство. Он рос грязным, нечестивым сыном палача, но у него имелись, по крайней мере, родители. Счастье, которого лишались все больше детей. Большая война у многих забрала близких. Таким бедолагам город назначал опекунов. Чаще ими становились горожане из управления, но иногда и ремесленники, которые при этом прибирали к рукам имущество покойных родителей. В семьях, и без того уже больших, таким детям мало что перепадало. Их принимали, терпели и редко любили. Просто еще один едок, которого подкармливали лишь потому, что нужны были деньги. Куизлю становилось ясно, что эти сироты считали ласковую Штехлин второй матерью.
– Когда они были у тебя в последний раз? – спросил он Марту.
– Позавчера.
– Значит, в день перед ночным убийством. Петер тоже?
– Да, конечно. Такой внимательный был мальчик… – По засохшей крови на лице потекли слезы. – У него не стало матери. Она умерла у меня на руках. Петер и София, все-то они хотели разузнать. Как я стала знахаркой, какие травы беру… Всегда следили, как я растирала порошки… София говорила, что тоже хочет когда-нибудь стать знахаркой.
– И долго они оставались?
– Пока темнеть не начало. Я отправила их по домам, когда меня позвали к жене Клингенштайнера. Я до вчерашнего утра у них оставалась, тому есть свидетели!
Палач покачал головой.
– Тебе от них проку мало. Я вчера вечером еще раз поговорил с Гриммером. Петер, судя по всему, домой не являлся. Йозеф сидел в трактире до самого закрытия, а когда утром пошел будить сына, кровать оказалась пустой.
Штехлин вздохнула.
– Значит, я последняя, кто его видел.
– Так-то, Марта. Дрянь твое дело. Снаружи судачат вовсю.
Марта плотнее закуталась в шаль и сжала губы в тонкую линию.
– И когда ты возьмешься за клещи и тиски? – спросила она.
– Совсем скоро, если верить Лехнеру.
– Может, сразу признаться?
Куизль помедлил. Эта женщина принимала роды у его жены, и он был в долгу перед ней. Кроме того, Якоб при всем желании не мог представить себе, чтобы она могла нанести Петеру такие раны.
– Нет, – сказал он, наконец. – Будем тянуть. Лги, сколько сможешь. Постараюсь не причинять сильной боли, обещаю.
– А когда дольше будет уже нельзя?
Куизль вытряхнул потухшую трубку. Потом указал мундштуком на Марту.
– Я отыщу ту собаку, которая сотворила это. Обещаю. Только продержись, пока я отыщу эту тварь.
Затем он резко развернулся и шагнул к выходу.
– Куизль!
Палач помедлили и оглянулся на знахарку. Голос ее теперь перешел в шепот.
– Есть еще кое-что. Возможно, тебе следует знать…
– Что?
– Я держала альраун в шкафу…
– Аль… ты же знаешь, его считают творением дьявола.
– Знаю. В любом случае он пропал.
– Пропал?
– Да, пропал. Вчера.
– А остальное все на месте?
– Не знаю. Я заметила прямо перед тем, как пришел Гриммер с людьми.
Куизль стоял в дверях и задумчиво грыз трубку.
– Занятно, – пробормотал он. – А в прошлую ночь не полнолуние ли было?
Он вышел, не дожидаясь ответа. Дверь за ним с грохотом захлопнулась на замок. Марта завернулась в плащ, легла на солому и беззвучно заплакала.
Палач со всех ног мчался к дому Штехлин. Шаги его гремели по переулкам. Группа крестьянок с корзинами и мешками с изумлением посмотрели вслед гиганту, который так стремительно пронесся мимо них. Потом все до одной перекрестились и продолжили разговор об ужасном убийстве маленького Петера и Гриммере, вдовце и выпивохе.
Якоб еще раз обдумал на ходу то, что сказала ему знахарка. Альрауном называли корень мандрагоры, растения с желто-зелеными ягодами, дурманящими разум. Сам корень выглядел как маленький засохший человечек, потому его часто использовали при заклинаниях. Будучи размолотым, он применялся как составная часть для пресловутой летучей мази, которой ведьмы смазывали свои метлы. Поговаривали, будто он хорошо рос под виселицами, питаемый мочой и спермой повешенных, однако Куизль еще ни разу не видел, чтобы хоть один корешок вырос на висельном холме Шонгау. Доподлинно он знал лишь, что корень этот был замечательным средством для обезболивания и остановки беременности. Если у Штехлин нашли альраун, смертный приговор ей обеспечен.
Но кто же украл у Марты растение? Кто-то, желавший ей зла?
Кто-то, кто захотел, чтобы ее заподозрили в колдовстве?
Возможно, однако, что знахарка просто где-то потеряла запретный корень. Куизль прибавил шагу. Скоро он сам сможет все выяснить.
Через некоторое время Якоб уже стоял перед домом Штехлин. Глядя на разбитые дверь и окна, он уже не надеялся что-нибудь здесь отыскать.
Палач толкнул дверь, и она, слетев со скрипом с петель, провалилась внутрь. Комната выглядела так, словно Штехлин экспериментировала с порохом и сама при этом взлетела на воздух. Глиняный пол покрывали осколки горшков, и символы на них указывали на их прошлое содержимое. Стоял крепкий запах перечной мяты и полыни.
От стола, стула и кровати остались одни обломки, разбросанные по комнате. Котелок с кашей откатился в угол, содержимое его вытекло маленькой лужей, и на ней отпечатались следы, ведущие к двери в сад. На травяных мазях и порошках, размазанных и рассыпанных по полу, тоже можно было разглядеть затертые следы. Выглядело так, будто в гостях у знахарки побывала половина Шонгау. Якобу вспомнилось, что вместе с Гриммером ее дом штурмовали не меньше дюжины человек.
Палач внимательнее присмотрелся к следам и вдруг насторожился. Среди больших были отпечатки и поменьше. Почти затоптанные, но все еще заметные. Детские следы.
Он оглядел всю комнату. Котелок. Поломанный стол. Следы. Разбитые горшки. Что-то в нем яростно рвалось наружу, но он никак не мог понять, что. Что-то такое, что не давало покоя…
Палач пожевал погасшую трубку и в задумчивости вышел из дома.
Симон Фронвизер сидел в гостиной перед очагом и смотрел, как варится кофе. Он закрыл глаза и вдыхал необычный и бодрящий аромат. Симон любил запах и вкус этого экзотического напитка, без которого теперь жить не мог. Год назад аугсбургский торговец привез в Шонгау мешок маленьких жестких зерен. Купец расхваливал его как чудодейственное средство с Востока. Будто турки пили его, чтобы вызвать в себе жажду крови, и что в постели напиток также творил чудеса. Симон не мог сказать с уверенностью, что из рассказанного заслуживало доверия. Он просто знал, что любил кофе и после него мог еще часами просиживать за книгами, не чувствуя усталости.
