Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина
Меж тем страну раздирали затяжные войны. Лауро нимало не интересовался политикой и знал о происходящем лишь то, что «кто-то снова объединился с кем-то, чтоб кого-то проучить».
Поэтому он был глубоко удивлен, когда мессер Доменико вдруг собрался в самое пекло боевых действий. Пятнадцатилетний же Саверио, вознамерившийся отправиться с отцом, встретил яростный отпор. На сей раз мягкосердечный подросток всем своим видом давал понять, что отступать не собирается. Однако слезы донны Селии и маленькой Фриды оказались сильнее любых отцовских запретов. Саверио сдался, вытребовав взамен разрешение обучиться стрельбе.
Однако у Лауро были иные планы. Дождавшись окончания пылких семейных склок, он явился в кабинет к мессеру Доменико и смиренно попросил взять его с собой на войну в качестве денщика, слуги или кого угодно другого. В первый миг аристократ слегка растерялся, а потом столь же твердо отказал воспитаннику, как недавно отказал сыну. Но Лауро бросился перед благодетелем на колени:
– Мессер Доменико! Я обязан вам столь многим, что никакие слова благодарности здесь не уместны. Но я молю вас, не отвернитесь от меня сейчас, как не отвернулись тогда, три года назад. Дайте мне этот шанс отблагодарить вас за великодушие, хотя бы разделив с вами тяготы войны! Вы отказали сыну – но Саверио достоин лучшего, чем ранняя гибель. Я же… несмотря на ваше благородство, я не могу до самого совершеннолетия висеть камнем на вашей шее. Быть может, на войне я наберусь опыта и сумею принести хоть какую-то пользу. Ну а если случится иначе, я погибну честно, а не умру, как мой несчастный отец, сгубленный неумением стоять на собственных ногах. Прошу вас, мой синьор!
Доменико потер лоб.
– Встань, Рино, – мягко сказал он. – Ты превратно понимаешь ситуацию. Я не военный и не собираюсь участвовать в боях. Крови и так пролито слишком много. Мое дело – попытаться провести переговоры, где я буду представлять… Впрочем, это неважно, ты только запутаешься.
Лауро понял. Он поднялся с колен, поклонился и двинулся к двери, сдерживая слезы. Он уже взялся было за ручку, когда его вдруг настиг оклик:
– Лаурино! Погоди минуту. Возможно, ты в чем-то прав.
…И Лауро оказался в военном лагере близ Милана. Доменико отчего-то сразу отстранился от своего подопечного, мягко, но непреклонно отказавшись от его услуг. Он подолгу пропадал в штабе, ему отдавали воинские приветствия старшие офицеры, и Лауро понял, что его благодетель имеет немалый вес в военных кругах. Воспитанника же Доменико устроил на скромную должность в полевой госпиталь. Там и состоялся судьбоносный поворот в жизни мальчика: Бениньо открыл для себя медицину.
Поначалу поставленный на черную работу, он ничуть не гнушался ею, неутомимо таскал воду, щипал корпию, колол дрова и выволакивал из госпитальных шатров тяжелые корзины отбросов. Но вскоре его приметил один из лекарей. Главным образом потому, что мальчуган отличался редкостно крепким желудком и отсутствием всякой впечатлительности к крови и увечьям.
Бениньо все чаще звали на подмогу при разгрузке подвод с ранеными. Он умел, не бледнея, укладывать на траву человека с развороченным животом и бережно срезать с него дублет. Даже не морщась, держать таз с хирургическими инструментами, когда у него на глазах утробно стонущему человеку перевязывали культю оторванной ядром ноги.
А вскоре Бениньо робко начал задавать вопросы врачам. Чаще эскулапы отмахивались от назойливого мальчишки, занятые потоком страдающих людей, но порой бегло и вскользь поясняли подростку свои действия.
Лауро не ждал, что кто-то возьмет его в ученики. Он сам повсюду совал нос, наблюдая за работой лекарей, по мере сил помогая и пытаясь вникнуть в непонятные ему приемы. Он бросался на любой зов, настойчиво просил научить его менять повязки и следить за пульсом. Чудовищные увечья не вызывали у него отвращения. Мучения раненых будили в Лауро подспудный трепет, словно смерть поднимала над беспомощным человеком свой меч, а лекарь, подобно рыцарю из захватывающих книг Саверио, бросался с обнаженным клинком на защиту умирающего. В этом неравном бою врача со смертью подростку мерещился подвиг, с которым не могли равняться вульгарные драки между людьми, в какие бы доспехи ни рядила их история.
Настойчивый всегда добьется своего. Исполнительный и не знающий устали Лауро быстро стал незаменимым. Его дважды переводили на другие фронты, и в любом новом расположении, едва выдрав башмаки из дорожной грязи, он отправлялся в госпитальный шатер и был готов работать.
Он едва не умер от воспаления легких и оправился не столько по причине хорошего здоровья, сколько от жгучего страха не вернуться к бинтам и ампутационным пилам. Когда же в лагере вспыхнула свирепая эпидемия дизентерии, Бениньо не успел опомниться, как сделался одновременным учеником троих наставников.
Мальчик ни разу не видел своего покровителя за то время, но ему было не до воспоминаний. Занятый работой, он ел на бегу, не спал почти вовсе и уж подавно не размышлял на посторонние темы.
Но, согласно закону бытия, все заканчивается. Закончилась и война. Растерянный Лауро укладывал пожитки в мешок и пытался сообразить, может ли он снова вернуться в дом благодетеля, когда тот, точно по волшебству, появился сам. Изнуренный, будто даже постаревший, он впервые крепко обнял подопечного и велел ему собираться домой.
Еще по пути во Флоренцию Доменико обрушил на своего приемыша оглушительную новость: следующей осенью Саверио едет в Болонский университет изучать право. Лауро едет с ним, его ждет факультет медицины.
Бениньо всегда восхищался благородной сдержанностью своего покровителя и старательно ей подражал. Но тут его самообладание дало глубокую трещину, и двадцать следующих минут он, рыдая, целовал холеные руки ошеломленного Доменико и путано, сумбурно, взахлеб благодарил. Благодетель мягко отстранил смятенного Лауро и спокойно сказал:
– Я уже знаю о твоей работе в госпитале. Тебе повезло, Рино. Не всем дано так рано найти свое призвание. А я не могу позволить твоему таланту пропасть всуе. И еще… Я горжусь тобой, мой мальчик.
Во Флоренцию Лауро вернулся, словно обретя крылья, и уже через полгода они с Саверио готовились в путь.
Университетская жизнь захлестнула Бениньо с головой. Несмотря на юность, Лауро сразу снискал фавор у своих наставников, ибо полтора года военного госпиталя наградили его бесценными практическими знаниями.
Пожалуй, оглянувшись назад, он по праву назвал бы годы студенчества самой светлой порой своей жизни. Омрачало их только одно: Саверио невероятно изменился за время их разлуки.
Прежде открытый и лучезарно-добрый, он угас, будто в нем затушили прежний благодатный огонь. Юноша стал нелюдим и молчалив, учеба не приносила ему былой радости, а на все вопросы Лауро он отмалчивался, ссылаясь на массу надуманных пустяков. Что-то терзало его, медленно и жестоко выедая изнутри. Сначала Бениньо с внутренним трепетом заподозрил, что друг хворает одним из тех ужасающих недугов, о коих он уже немало успел узнать. Но внешних признаков нездоровья Саверио не проявлял, лишь все глубже уходя в какие-то потаенные погреба своей души и все неохотнее возвращаясь оттуда.
Так прошел год. Лауро, своей остропонятливостью и энтузиазмом успевший добиться немалых успехов в науках, предвкушал отъезд на каникулы.
Саверио же день ото дня становился все мрачнее, и Лауро решил, что другу попросту немил факультет, на который отец отправил его против воли. Ведь не за крючкотворскими премудростями Саверио рвался в этот старинный университет… А идти на открытое столкновение с мессером Доменико и самому Лауро казалось чертовски отчаянным решением, которое любого ввергнет в изнуряюще-тягостный страх…
Ночью накануне отъезда Бениньо, не мудрствуя лукаво, вызвал друга на прямой разговор. Он надеялся убедить того, что, покорившись воле отца и став стряпчим, Саверио обретет возможность начать независимую жизнь, и уж тогда ему никто будет не указ.
