Рита Мональди - Secretum
Он указал на несколько растений, которые действительно выглядели по-особенному. Это были белоснежные гвоздики с четырьмя цветками, которые росли из одного стебля, клонившегося к земле под тяжестью своей прекрасной ноши.
– Смотрите, вот рецепт спасения Эскориаля. Эти цветы необычайно устойчивы к изменениям температуры и климатических условий. Я сам создал их. Это мои тетракионовые гвоздики.
– Вы хотите сказать… – пролепетал Атто, неожиданно побледнев и слегка покачнувшись, – что ваш тетракион… вот это растение?
– Да, синьор, досточтимый аббат Мелани, – ответил Ромаули, несколько удивившись разочарованию Атто, которое даже ему было заметно. – Они настолько благородны, эти растения с четырьмя цветками, что я хотел дать им изысканное имя Тетракион, от древнегреческого «tetra» что означает «четыре». Но скорее всего, вы не разделяете моего мнения и моих надежд относительно Эскориаля. Если так, то прошу вас непременно сказать мне об этом, чтобы я не надоедал вам больше. Возможно вас порадует моя работа с цветочными эссенциями. Я сам мог бы все показать. Вы же еще придете сюда на днях, да?
* * *Разговор с Транквилло Ромаули привел нас в мрачнейшее расположение духа.
– На кой черт мне нужны ты и твоя жена! – напал на меня аббат Мелани, не успели мы отойти даже на пару шагов. – Она обещала сообщить бог знает какую интересную информацию, которую ей якобы сообщили женщины, когда она произнесла пароль. И вот теперь мы стоим здесь с пустыми руками.
Опустив голову, я молчал: Атто был прав. Втайне у меня возникло подозрение, что Клоридия, после того как я устроился на службу к Атто и таким образом поставил свою жизнь на карту, с самого начала вместо обещанной помощи тайком приняла другое решение: не давать мне впредь никаких сведений или почти никаких, чтобы не подвигнуть меня на безрассудные геройства. Разумеется, я ничего не сказал аббату о своих подозрениях.
– Без сомнения, этот садовник вообще не имеет никакого отношения к известному женщинам паролю, – ответил я. – Но, тем не менее, он дал нам полезную информацию. Тетракион означает «состоящий из четырех».
– Можешь ли ты, черт возьми, сказать мне, какое отношение это имеет к чаше Капитор? – закричал Мелани и истерически засмеялся.
– Я думаю, что никакого, синьор Атто. Но повторяю, что теперь мы, по крайней мере, знаем значение этого слова.
– Для того чтобы узнать, что «tetra» по-гречески означает «четыре», мне совсем не нужен твой садовник, – оскорбленно ответил аббат.
– Но то, что тетракион просто значит «четыре», вы не знали… – настойчиво возразил я.
– Я просто забыл, принимая во внимание мой возраст. В конце концов, я не библиотекарь, как Бюва, – поправил меня Атто.
– Возможно, что на чаше Капитор изображено нечто состоящее из четырех частей.
– Как я тебе уже говорил, на чаше изображены Посейдон и Амфитрита, которые несутся на колеснице по волнам.
– А вы уверены, что там больше ничего не было?
– Это все, что я видел. Кажется, ты принимаешь меня за полного безумца, – совсем рассердился Атто. – В любом случае мы сможем убедиться в этом лишь в том случае, если найдем все три подарка Капитор. И ты прекрасно знаешь, что мы должны их найти.
Итак, уставшие и разочарованные, мы в который раз добрались до дороги, ведущей к таинственной вилле «Корабль», построенной Эльпидио Бенедетти. И лишь теперь я вспомнил, что забыл спросить у аббата Мелани кое-что очень важное: кем была графиня Суассонская, которая посеяла раздор между Марией и королем? Допустим, она была той таинственной графиней С., отравительницей, о которой мадам коннетабль высказалась так сдержанно. Я почувствовал, как мое плохое настроение еще больше ухудшилось: аббат Мелани все еще ни словом не обмолвился в моем присутствии о наследовании испанского престола, в то время как в письмах, адресованных мадам коннетабль, только и говорил об этом. Это были две Испании: та, о которой мне рассказывал Атто, и та, что была на пятьдесят лет старше, – Испания Хуана, внебрачного ребенка, и Капитор, с ее загадочными подарками Мазарини. А были ли эти две Испании как-то между собой связаны? Наверняка существовало какое-то общее звено, и оно заключаюсь в этом таинственном тетракионе.
– Ты очень задумчив, мой мальчик, – заметил Атто, сам еще несколько мгновений назад витавший мыслями очень далеко даже дальше, чем я.
Аббат посмотрел на мое мрачное лицо с чуть заметной тревогой. Как все профессиональные лгуны, он всегда боялся, что его собеседники рано или поздно смогут соединить разорванные нити его полуправд.
– Я думал о тетракионе и сейчас, когда мы почти приблизились к «Кораблю», вспомнил еще и о Марии Манчини, – сказал я глубоко вздохнув.
Разумеется, это была ложь. Хотя я и думал о Марии, но только потому, что мне было кое-что неясно в письмах, которыми они обменивались с Атто и которые я уже неоднократно читал.
– Если быть более точным, я размышлял о том, как гнусно вели себя придворные по отношению к этой девушке, к примеру, та же графиня Суассонская… Кстати, кто она такая? – спросил я с неподдельной наивностью.
– Я вижу, что ты, несмотря на события последних дней, лишившие тебя сна, не забыл того, что я тебе рассказывал, – ответил аббат, довольный тем, что история любовных похождений молодого короля настолько увлекла меня, что я умолял рассказать мне подробности. Разумеется, он только этого и ждал.
Графиня Суассонская, как объяснил мне аббат Мелани, была самой старшей сестрой Марии. Ее звали Олимпия Манчини, и некоторые поговаривали, что она была одной из тех женщин, кто научил молодого короля любви.
Весной 1654 года они часто танцевали на дворцовых праздниках. Ей было семнадцать лет, а Людовику – пятнадцать. И у нее возникли определенного рода надежды…
Однако Мазарини, ее дядя, уже очень скоро пообещал племянницу графу Суассонскому – одному из родственников королевской семьи, жившему в Савойе. В 1657 году ее выдали замуж. – У Олимпии был ужасно завистливый характер, – прошептал Атто, и по всему было видно, что это вызвало у него неприятные воспоминания. – Лицо длинное и заостренное, никакой красоты, кроме Ямочек на щеках и двух живых, но слишком маленьких глаз. Весь двор спрашивал: неужели она была возлюбленной короля?
– И? Она была его возлюбленной? – насел я на него, надеясь, что Мелани выдаст мне какую-нибудь мелочь, которая поможет в моем расследовании.
– Вопрос поставлен неправильно. Какая возлюбленная может быть у пятнадцатилетнего мальчишки? В лучшем случае можно спросить, предавались ли они плотским утехам? И ответ будет звучать так: даже если да, то что здесь такого?
Если верить Атто, можно с уверенностью говорить о том, что времяпровождение с Олимпией – платоническим оно было или нет – не имело никаких последствий, которые тронули бы сердце короля. А когда застучали сердца Марии и Людовика, Олимпия уже ожидала рождения своего первого сына.
– Но, конечно же, беременность не помогла ей освободиться от чудовищной зависти к своей сестре, так как той самым естественным образом удалось то, чего не смогла сделать Олимпия, – завоевать сердце короля.
Зависть к сестре привела к тому, что между первой и второй беременностью Олимпия снова начала кокетничать с королем. Но и в этот раз у нее ничего не вышло. Однако она тайно пользовалась поддержкой матери короля, которая, как известно, опасалась, как бы между Людовиком и Марией не возникло любовное чувство. И Олимпия была занята тем, что плела интриги, признаваясь в письмах к сестре, что мать Людовика против отношений Марии и короля.
– Итак, она была одной из тех, кто оклеветал Марию перед королем, когда тот после испанской свадьбы снова вернулся в Париж! – ошеломленный догадкой, воскликнул я.
Ребенок-подкидыш, выросший без братьев и сестер, я всегда мечтал иметь целую уйму родственников. Всегда представлял себе родных братьев и сестер самыми первыми и надежными друзьями.
– Что тебя удивляет? Это продолжается еще со времен Каина и Авеля, – сказал мне Мелани с надменным выражением лица и продекламировал следующие строчки;
У Зависти есть страшный яд —
Им отравляет брата брат:
Припомним Каина, Исава,
Себя покрывших черной славой;
Сынам Иакова, Фиесту
И многим тут нашлось бы место.
Так Зависть обуяла их,
Что в них и голос крови стих!
Ведь нет вражды неукротимей,
Чем ненависть между своими!
– Как видишь, Себастьян Брант, которого так любит этот Альбикастро, не просто так посвятил братской ненависти один из стихов «Корабля дураков». Но, к счастью, такое поведение не является правилом, бывают и исключения, – добавил аббат. – Ведь другая сестра, Ортензия, наоборот, была очень привязана к Марии.
«Действительно, – подумал я, – разве сам Атто не был живым примером братской любви? Вся его жизнь являлась образцом родственных связей». Я знал об этом, потому что еще много лет назад слышал от одного из гостей «Оруженосца», что братья Мелани действуют «всегда стаей, как волки».
