Элизабет Редферн - Музыка сфер
Звезды были страстью Александра Уилмота. Он не знал счастья превыше, чем в подобную ясную ночь, не без труда, неуклюже выбравшись на окруженную парапетом крышу своего маленького жилища, тесно примыкающего к таким же домикам слева и справа сразу за Сент-Джонс-сквер, свободно повернуться спиной к дыму и саже города к югу, как и к темным полям, уходившим к Ислингтону на севере; свободно поднять свой взгляд и вместо них созерцать блистающий балдахин полуночного неба. Он проводил тут много часов с телескопом под рукой, опустившись в удобное деревянное кресло, покоящее его пухлое, довольно-таки короткое туловище, и с теплым пледом, оберегающим его колени от цочного холода. Когда-то Александр плавал штурманом на судах, бороздивших южные океаны. Много ночей проводил он в дреме на открытой палубе, а над мачтами свершали круг великие звездные скопления Магеллановых Облаков, будто серебряные покрывала на глубокой бархатной синеве неба. Хотя он бережно лелеял воспоминания об их красоте, ему осталось и другое, менее нежащее напоминание о времени, проведенном в морях, ибо свирепые зимние ветры Атлантики оставили ему на память ноющее окостенение суставов, и облегчение ему приносили только ласковые руки Дэниэля, юного слуги и милого товарища, бережно и умело его растиравшие. И еще он совсем ослеп на правый глаз — судьба многих штурманов, которые слишком долго определяли положение солнца в разгар дня.
Однако, если погода была слишком скверной для наблюдения за звездами или небо закрывали облака, Александр продолжал свои астрономические занятия внутри дома. Ведь он был незаурядным математиком, и этот дар в совокупности с его осведомленностью в звездах принес ему некоторую приятную известность среди тех, кто разделял его интересы. Поселившись в Кларкенуэлле восемь лет назад, Александр занялся изучением теорий эльзасского ученого Иоганна Генриха Ламберта, которому удалось незадолго до смерти математически описать движение Юпитера и Сатурна. Александр сам тоже по-новому взглянул на орбиты планет-гигантов и возмущений, на них воздействующих. Эти труды мало-помалу привлекли к его имени внимание других более прославленных астрономов.
Самым же прославленным астрономом из них и в Англии, и во всем мире был Вильям Гершель, великий ганноверский наблюдатель небес и изготовитель телескопов, который вместе со своей сестрой и помощницей Каролиной поселился в Англии навсегда. Четырнадцать лет назад Гершель открыл небесное тело, которое наименовал Георгианской планетой в честь своего короля. С тех пор астрономы по всей Европе пытались определить ее необычный небесный путь. Александр изложил собственные теории о ее орбите в научных журналах, и, к великому своему удивлению и тихому восторгу, вступил в переписку с самим великим Гершелем. Гершель в опубликованной статье признал полезность предположений Александра. А это, в свою очередь, привело к обмену идей со знаменитым французским ученым Лапласом. Для скромного бывшего штурмана корреспонденты поистине великие.
И все же, несмотря на такие математические достижения, прямое наблюдение за звездами оставалось главной любовью Александра. Всякий раз, когда он собирал телескоп и ласковыми пальцами нацеливал его в небо, им овладевала тайная мечта, в которой он едва осмеливался признаться самому себе, не говоря уж о ком-либо другом: что, быть может, и он, подобно Гершелю, когда-нибудь станет известен как открыватель новой планеты.
Он был отнюдь не единственным с такой мечтой. По всей Европе астрономы после открытия Гершеля искали в небе еще одну планету, объединенные убеждением, что неоткрытое небесное тело, если оно существует, должно находиться в непропорционально большом промежутке между Марсом и Юпитером. В начале семнадцатого века Кеплер указал на огромное расстояние между этими планетами; а менее тридцати лет назад профессор математики Виттенбергского университета Иоганн Тициус подтвердил эту гипотезу, представив график, демонстрирующий, что средние расстояния планет от Солнца являют поразительную числовую последовательность, причем между Марсом и Юпитером один член этой последовательности явно отсутствовал.
«Если взять расстояние Земли от Солнца за 10, то расстояния других планет — от самой ближней, Меркурия, до самой дальней, Сатурна, — будут примерно соответствовать следующим числам:
Если вычесть число четыре из каждого, то результатом явится последовательность: 0, 3, 6, 12, 48 и 96 — поразительный, хотя и очень простой ряд (кроме начальной цифры) удвоений, тем более примечательный из-за нежданного пробела, где следовало бы стоять числу 24; оно, несомненно, должно знаменовать позицию планеты, исчезнувшей между Марсом и Юпитером».
Так писал Тициус, а Иоганн Элерт Боде, назначенный в 1772 году директором берлинской обсерватории, сделал очень много, чтобы привлечь внимание к числам Тициуса. «Возможно ли поверить, — вопрошал он, — что Творец Вселенной оставил бы позицию между Марсом и Юпитером пустой? Разумеется, нет».
А затем — открытие Гершеля. Если удалось обнаружить одну планету впервые с дней античности, так почему бы и не еще одну? Более того: Георгианская планета Гершеля, орбита которой находилась за орбитой Сатурна, с ошеломляющей точностью укладывалась в закон Тициуса — Боде. Было установлено, что она обращается вокруг Солнца на расстоянии, в 19,6 раз превосходящем расстояние от него до Земли. Число это, умноженное на десять с вычетом четырех, равнялось 192, то есть следующему числу арифметического ряда Тициуса.
И потому повсюду наблюдатели неба возобновили свои розыски в разрыве между Марсом и Юпитером, мечтая объявить своим какое-нибудь новое небесное тело. Грезил об этом и Александр, причем с большими основаниями, чем другие, так как чуть менее двух лет назад он две ночи подряд словно бы видел ее.
Сначала он было подумал, что это неяркая звезда восьмой величины, в одну ясную октябрьскую ночь светившаяся низко в Рыбах. Но им овладело сомнение, так как это была не та звезда, которую он видел там прежде. Он сверился со своими каталогами, но не сумел ее определить. Он тщательно отметил ее позицию и на следующую ночь ждал ее. И увидел, что она движется. Значит, это была не звезда, и он тут же обнаружил, что ее края слишком четкие, слишком ясно очерчены для кометы.
Он старался сохранять спокойствие, но неизбежно в его памяти всплыли прославленные заметки Гершеля после первого наблюдения Георгианской звезды:
«В Квартилии вблизи Зеты Тельца, в нижнем из двух находится любопытная либо Туманная звезда, либо, быть может, Комета…»
Александр нетерпеливо ждал следующей ночи, чтобы проследить путь неведомого объекта. Но его постигло тяжкое разочарование: небо было затянуто тучами и оставалось затянутым еще несколько последующих ночей, а затем прибывающая луна лишила его заветной добычи. И таким образом, когда небеса вновь прояснились, он потерял зодиакальный путь таинственного небесного тела.
Однако он навеки запомнил ту упоенную минуту восторга, когда поверил, что открыл исчезнувшую планету. И продолжал грезить, что в одну прекрасную ночь вновь ее найдет.
Нынче же он намеревался наблюдать небо с куда более скромной целью: он надеялся, что безлунный мрак позволит ему заняться Лебедем, на его взгляд, самым примечательным созвездием небес в начале лета, увенчанным сверкающим алмазом Денеба. И потому Александра поджидала ночь тихой радости — он намеревался вести наблюдения, пока через два часа после полуночи на юго-востоке не взойдет Юпитер. Небо обещало оставаться ясным, и даже прохладный ночной ветерок против обыкновения задувал откуда следовало, принося с собой душистое дыхание лугов на севере вместо смрада дымящих печей, обжигающих кирпичи в Холлоуэе. Однако тихая умиротворенность длилась недолго.
Услышав шаги Дэниэля, торопливо взбегающего по узкой железной лестнице, ведущей на крышу, он в удивлении оглянулся: Дэниэль редко отрывал его от телескопа.
— К вам пришли, — сказал мальчик, вцепившись в железные перила и неуверенно шурясь во тьму крыши.
— Кто?
— Не знаю…
В голосе Даниэля звучал страх. Страх охватил и Александра, потому что ночные посетители навещали его и прежде. Он неуверенно поднялся из своего кресла. Двенадцатый час. Кто мог прийти к нему в такое время?
С тяжелым сердцем он закрыл зеркало телескопа, заметив, как вздрагивают его руки. И попытался успокоиться.
— О, Денеб, — прошептал он, — Алголь, звезда-демон, и красавица Капелла! Подождите меня. — Затем он машинально проверил, не сбился ли на сторону его парик и что на лацканах его потертого сюртука не осталось пятен вина или соуса: дух щегольской элегантности давался Александру Уилмоту нелегко, а особенно в подобные минуты, когда его сердце бешено колотилось, а во рту пересохло от страха.
