Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов
— Прошу прощения вашего высочества, — с невозмутимым видом вставил Карнович, — но защита императорской семьи относится к компетенции моего ведомства, и, смею вас уверить, мы превосходно справимся с этой миссией без участия московской полиции и уж тем более без помощи сыщиков-любителей. — Полковник слегка улыбнулся и уже совсем тихо, как бы про себя, прибавил. — Тоже ещё Шерлок Холмес выискался.
— О, полковник, Фандорин — очень даже не любитель, — возразил ему Кирилл Александрович. — Это необычайно способный человек. Если кто и может помочь нам в этом сложном и деликатном деле, то только он. К тому же он что-то знает про этого мерзавца Линда. Немаловажно и то, что, будучи частным лицом, Фандорин совершенно не стеснён в методах. Нет, Ники, без этого человека нам не обойтись. Я даже склонен полагать, что нам его сам Бог послал.
— Чушь! Полнейшая чушь! — Симеон Александрович отшвырнул карандаш в угол и я достал из кармана следующий. — Я решительно возражаю!
Кирилл Александрович, не привыкший к подобному обращению, да и вообще, насколько мне известно, относящийся к младшему брату с нескрываемым презрением, наклонил львиную голову и вперил в генерал-губернатора свой знаменитый испепеляющий взгляд. Симеон Александрович, в свою очередь, упрямо выпятил подбородок, отчего его холёная узкая борода сделалась похожа на корабельный бушприт, и принял самый непреклонный вид.
Возникла тягостная пауза.
— Что же мы решим с этим Фандориным? — жалобно спросил император. — Звать его сюда или нет? Попросить о помощи или арестовать?
Ни тот, ни другой его величеству не ответили, даже взглядом не повели. Тут была давняя, многолетняя вражда, начавшаяся, когда нынешнего государя ещё и на свете не было. Только, как говорят по-народному, жидковат Симеон Александрович против Кирилла Александровича. Не было случая, чтобы он взял верх над старшим братцем.
Георгий Александрович, хотя бы и в силу комплекции, гораздо покойнее и добродушнее обоих, но уж если разгневается — держись. Вот и теперь он вдруг стал наливаться малиновой краской, весь как-то раздулся, так что я испугался, не лопнут ли крючки на воротнике, и стало ясно: сейчас грянет буря.
Его величество не видел этой страшной картины, так как смотрел на Кирилла Александровича и Симеона Александровича. Если бы видел — уж наверняка промолчал бы, а так начал примирительным голосом:
— Дядя Сэм, дядя Кир, выслушайте моё мнение…
Тут-то гром и грянул. Георгий Александрович так хватил с размаху кулаком по столу, что опрокинулось два бокала, треснула кофейная чашка, перевернулась пепельница, а Симеон Александрович от неожиданности подскочил на стуле.
— Помолчи, Ники! — взревел глава Зеленого дома. — И вы оба молчите! Это мой сын похищен, мне и решать! И не забывайте, что лишь благодаря этому, как его, черт, ну этому, на «Ф», спасена моя дочь! Пусть расскажет нам всё, что знает!
И вопрос решился.
Я бесшумно выскользнул из гостиной, чтобы позвать Фандорина. Там сразу за дверью плюшевый занавес, а уж потом коридор, где было велено дожидаться «сыщику-любителю», как его назвал Карнович.
— Ваши усики — прелесть что такое. И щипчиками не обрабатываете? А фиксатуаром? — услышал я нечто странное и на всякий случай выглянул из-за портьеры — посмотреть, кто это изъясняется подобным манером.
Эраст Петрович Фандорин сидел там же, где я его оставил, закинув ногу на ногу, и перебирал в пальцах зеленые нефритовые чётки. Голос принадлежал не ему, а адъютанту генерал-губернатора князю Глинскому, изящному молодому человеку с по-девичьи миловидным личиком. Про таких в народе говорят «жаль не девица, а то хоть жениться». Князь стоял над Фандориным, согнувшись, и внимательно рассматривал тонкие, аккуратные усы отставного чиновника. У самого Глинского — теперь я отчётливо разглядел — усики были напомажены, да и губы, кажется, подкрашены. Впрочем, чему удивляться?
— Нет, сударь, я фиксатуаром не п-пользуюсь, — учтиво ответил Фандорин, глядя на молодого человека снизу вверх и не делая ни малейшей попытки отстраниться.
— Боже, а какие у вас ресницы! — вздохнул адъютант. — Кажется, ничего бы не пожалел за такие длинные, чёрные, изогнутые на концах. Это ведь натуральный цвет?
— Совершенно натуральный, — все так же благожелательно уверил его Эраст Петрович.
Тут я прервал эту диковинную беседу, пригласив статского советника следовать за мной.
* * *Удивительно, но, оказавшись перед лицом такого количества августейших особ, Эраст Петрович Фандорин не выказал ни малейшей растерянности. Лёгкий, но в то же время почтительный поклон, обращённый вроде бы ко всем присутствующим, но в то же время главным образом к его величеству, сделал бы честь чрезвычайному и полномочному посланнику какой-нибудь великой державы.
Кирилл Александрович, только что превозносивший достоинства Фандорина, без каких-либо приветственных слов, резко и, как мне показалось, неприязненно потребовал:
— Расскажите, что вам известно про доктора Линда и вообще про всю эту историю.
Вошедший наклонил голову, как бы давая понять, что вопрос ему понятен, но сказал совсем не то, чего от него ждали. Взгляд его холодных голубых глаз, скользнув по лицам сидящих, остановился на листке бумаги, лежавшем посреди стола.
— Я вижу, письмо п-получено. Могу ли я ознакомиться с его содержанием?
— Я предупреждал, это наглец, каких мало! — возмущённо воскликнул Симеон Александрович, но Фандорин даже не взглянул в его сторону.
Не обратил внимания на слова брата и Кирилл Александрович.
— Да, Джорджи, прочти письмо вслух. Здесь важно каждое слово.
— Да-да, — подхватил его величество. — Я бы тоже послушал ещё раз.
Георгий Александрович брезгливо взял со стола листок и стал читать послание, написанное на французском:
Господа Романовы,
Предлагаю выгодную сделку: маленького принца Романова весом в 10 килограммов на маленького графа «Орлова» весом в 190 карат. Обмен состоится завтра, и не вздумайте подсунуть подделку — у меня свой ювелир. Если согласны, ровно в полдень дайте ответ с семафора Александрийского дворца. Если нет, принц будет вам немедленно возвращён. Частями.
Искренне ваш, Доктор Линд.P.S. Прилагаю шифр для светового сигнала.
Я как раз собирался подлить его величеству кофе, да так и застыл с кофейником в руках, причём от потрясения даже пролил на пол несколько капель, чего со мной никогда в жизни не случалось. Чудовищность письма превзошла самые мои худшие опасения. Его высочество — частями? Боже, Боже…
— Что за семафор? — вот единственное, что заинтересовало в этом кошмарном послании Фандорина.
Задавать вопросы в присутствии его величества непозволительно, однако государь не только снисходительно отнёсся к такому вопиющему нарушению этикета, но и с всегдашней своей любезностью ответил сам:
— Старинный, световой. Установлен на крыше дворца ещё при моем прадеде, а в царствование деда оборудован электрическими огнями для тёмного времени и пасмурной погоды. С семафора можно посылать световые сигналы, которые видно почти из любой точки города.
Вместо того, чтобы верноподданнейше поблагодарить его величество за милостивое разъяснение, Фандорин лишь задумчиво покивал и уточнил:
— «Орлов» — это, надо полагать, т-тот самый алмаз, которым украшен императорский скипетр?
— Да, — кротко подтвердил государь. — Тот самый, купленный графом Орловым в Амстердаме в 1773 году по поручению Екатерины Великой.
— Невозможно, совершенно немыслимо, — отрезал Симеон Александрович. — Ни о каком обмене не может быть и речи. Это же реликвия!
— Невозможно, — согласился Кирилл Александрович. — Через пять дней торжественный вынос государственных регалий, ещё через два дня — коронация. Без скипетра церемония не состоится. Любые деньги — пускай, но «Орлова» ни в коем случае.
Все, словно сговорившись, обернулись к Георгию Александровичу, чьё мнение, мнение отца, имело здесь особенную важность.
И великий князь оказался достоин своего положения и звания. На его глаза навернулись слезы, рука непроизвольно оттянула тугой воротник, но голос его высочества был твёрд:
— Невозможно. Жизнь одного из великих князей, пусть даже… моего сына (здесь голос Георгия Александровича все-таки дрогнул) не может быть выше интересов монархии и государства.
Вот что я называю августейшим величием — это вершина, достичь которой способны лишь те, кто отмечен и избран Богом. Социалисты и либералы пишут в своих газетёнках и листовках, что императорский дом купается в роскоши. Это не роскошь, это сияющий ореол российской государственности, и каждый из членов императорской фамилии во имя России готов пожертвовать собственной жизнью и жизнью тех, кого любит.
