Джулиан Барнс - Артур и Джордж
Джордж начинает различать определенную систему. Передаваемые вести — утешительные, ободряющие или утешительно-ободряющие — носят очень общий характер. Как и большинство опознаний, во всяком случае — в начале. Но затем следует какая-нибудь завершающая подробность, которую медиум отыскивает не сразу. По мнению Джорджа, очень маловероятно, что эти духи, если они существуют, настолько до удивления не способны определить свою личность без длительной игры в догадки со стороны миссис Робертс. Или предлагаемая проблема передачи между двумя мирами не более чем прием для доведения драматичности — а вернее, мелодраматичности, — до кульминационного момента, когда кто-нибудь в зале не закивает, или не вскинет руку, или не встанет, будто откликаясь на зов, либо не прижмет ладонь к лицу от недоверчивого изумления и радости?
Это может быть просто игра в умные догадки: несомненно, существует статистическая вероятность, что в таком многочисленном собрании окажется кто-то с соответствующим инициалом, а медиум может с такой ловкостью подбирать слова, что они наводят ее на подходящего кандидата. Или же все это может быть прямым обманом: среди зрителей рассажены сообщники, чтобы произвести впечатление на доверчивых, полностью их убедить. А кроме того, есть и третья возможность: те в зале, что кивают, и вскидывают руку, и встают, и восклицают, искренне изумлены и искренне верят в установление контакта; но потому лишь, что кто-то в кругу их знакомых, возможно, фанатичных спиритуалистов, исполненный жажды распространять свою веру даже самыми циничными способами, сообщил организаторам необходимые сведения. Вот так, заключает Джордж, это, возможно, и проделывается. Наиболее действенной, как и сложными показаниями, оказывается умелая смесь правды с вымыслом.
— А теперь весть от джентльмена, очень достойного и корректного джентльмена, который перешел десять лет назад, двенадцать лет назад. Да, я поняла, он перешел в восемнадцатом году, говорит он мне.
В том году умер отец, думает Джордж.
— Ему около семидесяти пяти лет.
Странно, отцу было семьдесят шесть. Долгая пауза, а затем:
— Он был очень духовным человеком.
И тут Джордж чувствует, как по коже у него поползли мурашки — по рукам, плечам и шее. Нет, нет, конечно же, нет! Он чувствует, что приморожен к сиденью; его плечи скованы; он неподвижно глядит на сцену, ожидая следующих слов медиума.
Она поднимает голову и вглядывается в верхнюю часть зала между последними ложами и галереей.
— Он говорит, что первые свои годы провел в Индии.
Джордж вне себя от ужаса. Никто не знал, что он будет здесь, кроме Мод. Может быть, это взятая с потолка догадка или, вернее, абсолютно точная догадка кого-то, кто сообразил, что разные люди, так или иначе связанные с сэром Артуром, по всей вероятности, будут здесь. Но нет, ведь многие из самых знаменитых и респектабельных вроде сэра Оливера Лоджа ограничились телеграммами. Мог ли кто-то узнать его, когда он входил? Ну, это на грани возможного, но как они успели выяснить год смерти его отца?
Миссис Робертс теперь простерла руку вперед и указывает на верхний ярус лож на другой стороне зала. Тело Джорджа зудит все, будто его голым бросили в заросли крапивы. Он думает: я этого не вынесу, это надвигается на меня, и мне не спастись. Взгляд и простертая рука медленно обводят амфитеатр, оставаясь на одном уровне, будто наблюдая, как образ духа вопрошающе следует от ложи к ложе. Все логичные заключения минутной давности ничего не стоят. Его отец вот-вот заговорит с ним. Его отец, который всю жизнь провел священником Англиканской Церкви, вот-вот заговорит с ним посредством этой… неестественной женщины. Чего он может хотеть? Какая весть может быть столь настоятельной? Что-то о Мод? Отеческий упрек сыну за угасание его веры? Ему вот-вот будет вынесен какой-то ужасный приговор? Почти в панике Джордж жалеет, что рядом с ним нет его матери. Но его мать уже шесть лет как умерла.
Пока голова медиума продолжает медленно поворачиваться, пока ее рука все еще указывает на том же уровне, Джордж испытывает даже больший ужас, чем в тот день, когда он сидел в своей приемной, зная, что вот-вот раздастся стук и полицейский арестует его за преступление, которого он не совершал. И теперь он вновь подозреваемый и вот-вот будет обличен на глазах десяти тысяч свидетелей. Он думает, не лучше ли просто встать на ноги и положить конец этому нечеловеческому напряжению, закричав: «Это мой отец!» Возможно, он потеряет сознание и без чувств упадет через поручень в бенуар внизу. Возможно, с ним случится припадок.
— Его имя… он говорит мне свое имя… Оно начинается с «С»…
И все еще голова поворачивается, поворачивается, ожидая увидеть нужное лицо в верхнем ярусе лож, ожидая чудесный миг узнавания. Джордж абсолютно уверен, что все смотрят на него и скоро поймут точно, кто он такой. Но теперь он боится признания, которого желал прежде. Он хочет спрятаться в самой глубокой подземной темнице, в самой гнусной тюремной камере. Он думает: это не может быть правдой, мой отец никогда не повел бы себя так, может быть, я обмараюсь, как тогда, мальчиком по дороге из школы, может быть, он и возвращается для того, чтобы напомнить мне, что я — ребенок, показать мне, что его воздействие продолжается даже и после его смерти, да, это не было уж так не похоже на него.
— Я знаю его имя…
Джордж чувствует, что завизжит. Он потеряет сознание. Он упадет и ударится головой о…
— Это Стюарт.
И тут мужчина, примерно ровесник Джорджа, в нескольких ярдах слева от него, встает и машет в сторону сцены, признавая этого семидесятипятилетнего старика, который вырос в Индии и перешел в 1918 году, и прямо-таки хватая его, будто трофей. Джордж чувствует, что на него пала тень ангела смерти; он оледенел до костей, весь потный, измученный, угрожаемый, полный безграничного облегчения и жгучего стыда. И в то же время какая-то его часть поражена, прониклась любопытством, пугливо прикидывает, а вдруг…
— Теперь со мной дама, ей лет сорок пять — пятьдесят. Она перешла в тринадцатом году. Она упоминает Морпет. Она никогда не была замужем, но у нее весть для джентльмена. — Миссис Робертс переводит взгляд вниз на партер. — Она говорит что-то о лошади.
Пауза. Миссис Робертс снова опускает голову, поворачивает ее вбок, принимает пояснение.
— Теперь я знаю ее имя. Эмили. Да. Она сообщила свое имя как Эмили Уайлдинг Дэвисон. У нее есть весть. Она устроила так, чтобы появиться здесь и передать весть джентльмену. Я думаю, она сообщила вам с помощью планшетки, что будет присутствовать здесь.
Мужчина в рубашке с открытым воротом, сидящий вблизи сцены, поднимается на ноги и, словно сознавая, что он обращается ко всему залу, говорит далеко разносящимся голосом:
— Верно. Она сказала мне, что войдет в контакт сегодня. Эмили — суфражистка, которая бросилась под лошадь короля и умерла от полученных травм. Как дух она мне хорошо известна.
Зал словно испустил общий вздох. Миссис Робертс начинает излагать весть, но Джордж не трудится слушать. Его здравый смысл внезапно восстановился, чистый пронизывающий ветер логики обдувает его мозг. Фокусы-покусы, как он всегда и подозревал. Эмили Дэвисон, только подумать! Эмили Дэвисон, которая била окна, швыряла камни, поджигала почтовые ящики, которая отказывалась подчиняться тюремным правилам, а потому часто подвергалась насильственному кормлению. Глупая истеричка, по мнению Джорджа, которая сознательно искала смерти, лишь бы продвинуть свое дело; впрочем, поговаривали, что она просто намеревалась прицепить к лошади флаг и не рассчитала скорость ее движения. То есть если так, то вдобавок не только истеричка, но еще и не компетентная. Нельзя нарушать закон, чтобы изменить закон. Для этого есть петиции, дебаты, демонстрации, если уж необходимо, но в пределах разумного. Те, кто нарушал закон в качестве довода за получение права голоса, тем самым демонстрировали, что не годятся для его получения.
Тем не менее суть не в том, была ли Эмили Дэвисон глупой истеричкой или же ее поступок привел к тому, что Мод получила право голоса, а это Джордж всецело одобрял. Нет, суть в том, что сэр Артур был широко известен как противник права голоса для женщин, и самая идея, будто подобный дух посетил собрание его памяти, выглядела нелепой. Разве что духи усопших нелогичны не менее, чем буйны. Быть может, Эмили Дэвисон хотела сорвать это собрание, как однажды сорвала Дерби. Но в таком случае ее весть следовало адресовать сэру Артуру или его вдове, а не сочувствующему другу.
Прекрати, говорит себе Джордж. Прекрати думать логично о подобных вещах. А вернее, прекрати находить сомнения в пользу этих людей. Ты претерпел неприятный шок из-за ложной, но ловко подстроенной тревоги, однако это еще не повод позволять слабости твоих нервов воздействовать на твой рассудок. А затем он думает: уж если я так напугался, если уж я так запаниковал, уж если я поверил, что сейчас умру, так вообразите, каково потенциальное воздействие подобного на более слабые сознания и меньшие рассудки. Джордж прикидывает, а не лучше ли Закон о колдовстве — который ему, бесспорно, не знаком — сохранить в действии?
