Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
«Лень – сестра греха», – говорила его мать.
«Устрани повод согрешить – победишь сам грех», – повторяла она.
Но память… Что прикажете делать с памятью?
Однажды Элиза пришла в квартиру Ньюманов во время пасхальных каникул. Лео никогда прежде с ней не встречался и, открывая ей дверь, понятия не имел, что это за девушка. Она стояла у входа на коврике с надписью «Добро пожаловать!» (надпись эта откровенно привирала). Девушка слегка косолапила, что не мешало ей носить туфли из лакированной кожи. Ее голубое платье в нерешительности зависло между детством и юностью: с одной стороны, вся ткань была усеяна цветами и на пояснице красовался бант, с другой, глубокое декольте щедро демонстрировало ее вполне оформившиеся груди. Приятный румянец залил ее щеки. Лео почувствовал, как его лицо в точности отразило этот румянец.
– Миссис Ньюман дома?
– Нет, она вышла.
– А ты кто такой?
– Ее сын.
– Я должна сегодня заниматься с ней музыкой.
– Я думал, она позвонила и предупредила, что урок отменяется.
Девушка покачала головой.
– Нет, – ответила она. – Нет, не звонила.
Лео тотчас учуял кислый, гадкий запашок вранья: он знал,что мать звонила ей. Он слышал, как она говорила по телефону.
– Можешь зайти, подождать, – предложил он. Румянец на щеках становился гуще, ведь теперь ему было стыдно не только за девушку, но и за себя, ставшего ее сообщником. – Думаю, она скоро вернется. – Ибо сквозь зловоние лжи проступал иной запах – тонкий, но все же хорошо ощутимый аромат соучастия. Она вернется не скоро. Кузина матери заболела. Кузина эта жила где-то за пределами Лондона, и матери не будет дома до позднего вечера; все это время он должен был посвятить учебе. Теологии. Классической философии. Истории Древнего мира.
«Нет возможности согрешить – нет и греха».
Лео Ньюман, неуклюжий, замкнутый семинарист, отошел в сторону, пропуская возможность согрешить в свой дом. Возможность эта сидела прямо перед ним в кресле с ситцевой обивкой, одновременно чопорная и хищная. В этом кресле обычно сидела мать. Колени возможности были сведены, губы (темно-красный бутон, похожий на рот Мадонны на картине художника-прерафаэлита) – плотно сжаты (она прекрасно отдавала себе отчет, насколько хороша), туфельки лакированной кожи – водружены на ковер, как маленькие гробики. А распятый Иисус Христос тем временем взирал на них со стены; под образом стояло пианино, на сверкающей поверхности которого дежурили мрачные родственники в серебряных рамках (покойный отец, покойные бабушки и дедушки).
– Чаю? – предложил Лео. – Хочешь выпить чаю?
– Да, – сказала она, – я бы не прочь выпить чаю.
На приглашении Элизы в дом и заверении, что мать вот-вот вернется, его инициатива во все этом мероприятии была исчерпана. Все остальные шаги: непринужденная, игривая беседа за чашечкой чая, обещание встретиться на следующий день в ботаническом саду, горячие, влажные поцелуи, которыми они наконец обменялись две недели спустя на выходных, – предпринимала Элиза. Элиза была опытной и настойчивой, Лео был нерешительным и застенчивым. «Делай вот так,дурачок, – сказала она, и ее язык, мокрый и теплый, как тропическая рыба, затрепыхался у него во рту. – И если ты коснешься моей груди, я не будувозражать, хотя под юбку лезть тебе пока нельзя: на столь ранней стадии наших отношений это было бы крайне вульгарно». Бутоны ее грудей оказались такими мягкими и податливыми на ощупь… Когда он притронулся к ним, Элиза даже не шелохнулась.
И начался период тайных свиданий (разумеется, без ведома матери), прогулок вдоль канала, нервных, пошлых ласк на лавочках в укромных уголках парка (однажды их прогнал полицейский, в другой раз обругала какая-то женщина). Кульминацией стал поход в захудалый кинотеатр когда Элиза наконец сняла наложенный ранее запрет. Ее нежное дыхание возбудило Лео еще сильнее, чем непосредственно предложение, сказанное на ушко. «Коснись меня там», – прошептала она. Он послушался. Неверной рукой Лео наугад пробирался через нейлон и изгибы обнаженного тела, через резинки и клинья, чтобы обнаружить неожиданную жесткость волос и мягкую, сочную влажность. Ему показалось, что он нащупал что-то на дне пруда – что-то лохматое и похожее на моллюска.
Волнение? Возбуждение плоти? Конечно. Но также – отвращение. Элиза дернулась, словно ей причинили боль. Лео остановился и вытащил руку. Рука его отныне была заклеймена грехом, и клейкое вещество на пальцах служило тому неоспоримым доказательством.
– Кудаты? – прошептала она.
«Устрани повод согрешить – победишь сам грех». Избавься от улик – избавишься от греха. Он уходил, чтобы смыть свой грех мучительно ледяной водой в знакомой, успокаивающей аммиачной ауре мужского туалета. Когда он вернулся, Элиза сидела в полумраке, не отрывая глаз от экрана (там, кажется, показывали Элвиса Пресли); юбка ее была опущена до колен, а голову занимали уже совсем иные мысли.
– Ты это сделал? –спросила она, когда он снова уселся на свое место.
– Сделал что? – спросил Лео. Он рассматривал ее профиль в лучах льющегося с экрана света. Она улыбалась.
– Ты знаешь, о чем я, – прошептала она. – Если будешь хорошо себя вести, в следующий раз это сделаю я.Ну, я уже делала это мальчикам. Я знаю, как это делать.
Грех – и причина греха. Устрани повод – устранишь сам грех. Первое и основное правило целибата.
– Ты гуляешь с Элизой, – неожиданно заявила его мать на следующий день. Зачастую Лео было сложно понять, с какой интонацией она произносит те или иные слова. Злилась ли она? Звучало ли в ее голосе нетерпение? А может, упрек? Отрицать было бессмысленно. Наверняка их видела вместе одна из ее подружек (может быть, та крикливая женщина из парка?), не преминувшая доложить о случившемся. Мать смерила его холодным взглядом. Краснея и бледнея, Лео невольно думал о том, что под юбкой, между тощими бедрами, под тканью подштанников его мать тоже была такой.Грех неизменно был рядом, он скрывался в засаде, он наблюдал за ним и выжидал, точно насильник.
– Ты должен положить конец вашим встречам, – решительно заявила она. – Вам не стоит сближаться, а если встречаешься с молоденькой девушкой, то сближение неминуемо. – Произнеся это, она улыбнулась. Она улыбалась, сидя напротив сына, и за спиной ее сквозь открытую дверь виднелся небольшой городской садик,где солнечный свет сплошной завесой ниспадал на сверкающие кусты. Ее улыбка была победным флагом, вывешенным прямо на лице. – Кроме того, – сказала она, – Элиза Гудман – иудейка.
«Мы все так или иначе страдаем от плотских искушений». Так говорил один из молодых наставников Лео в семинарии. Столкнувшись с проблемой Элизы и ей подобных, Лео с головой ушел в учебу, словно мог усмирить необузданную похоть, прячась среди книжных полок, кресел к кафедр. Распятый Христос висел на стене перед глазами студента как немой укор. «Помни, что по канонам только полноценный мужчина может быть посвящен в духовный сан – полноценный мужчина, а не евнух и не гомосексуалист. Так что не стоит волноваться о подобных желаниях, но и попустительствовать им нельзя. Я бы посоветовал тебе… – священник понизил тон, чтобы кощунственную беседу никто не подслушал, – самому избавляться от бремени, буде станет оно непомерно тяжким. – Он проворно потер руки, будто демонстрируя, как именно следует избавляться от бремени. – Я на собственном опыте убеждаюсь – убеждался, –что чувства эти мимолетны и поверхностны. Как только ты испытаешь облегчение, они мигом исчезнут. Это как утоление жажды: выпил стакан воды – и вопрос снят. Конечно же, это лишь… ну… полумера, паллиатив. На случай крайней необходимости. Меньший грех, призванный не допустить настоящего грехопадения. Это не должно войти в привычку. Соблюдая дисциплину и регулярно вознося молитвы, ты вскоре сможешь изжить в себе потребность в подобных экстренных мерах. Устрани причину греха – устранишь сам грех. Психологи называют это сублимацией. – Заботливый пастор был либералом и не скрывал этого. – Но на самом деле это лишь перераспределение нашей энергии в угоду Господу. – Он улыбнулся и ободряюще похлопал Лео по колену.
Таким образом Элиза и ей подобные были изгнаны в самые дальние углы его разума. Таким образом он помирился с матерью. Таким образом он примирился со своим предназначением. Литургические ритуалы и требования веры вновь восстановили равновесие. На все вопросы твои ответит вера, однако это требует полного, самозабвенного подчинения, погружения столь же глубокого, как то, что сопровождает всякий обряд крещения. И в самом деле, крещение – это нечто вроде репетиции самоотречения во имя веры: в вере ты купаешься, ты плывешь в ней, ею живешь, окруженный ею, она держит тебя на поверхности и она же тебя поглощает. Ты утопаешьв ней, ведь иной раз она, подобно воде в легких, лишает тебя возможности вдохнуть. Вера обуревает, вера вселяет смелость, вера несет в себе ни с чем не сравнимую драму. И заключается эта драма в том, что весь мир, целая Вселенная сжата до размеров одного-единственного человека, человека, ходившего по нашей грешной земле и до сих пор идущего по ней.
