Йен ПИРС - Рука Джотто
– В самом деле, – согласилась Флавия.
Потерпев фиаско в борьбе с рассеянным сознанием синьоры делла Куэрция, Флавия взяла своего рода реванш, устроив допрос с пристрастием Джакомо Сандано. Бедняга, надо сказать, ничем не заслужил такого обращения, тем более что общество уже наказало его за незначительный инцидент с картиной Фра Анджелико. Эта встреча вообще не имела никакого смысла, но Флавия, памятуя наставления Боттандо, решила продемонстрировать свою исполнительность. Кроме того, ей просто хотелось услышать вразумительные ответы на свои вопросы.
Она отловила Сандано в одном из баров на окраине города – вопреки распоряжению Боттандо парень разгуливал на свободе.
Сандано был неисправимым оптимистом и каждый раз надеялся, что уж теперь-то его план сработает. В полиции его нежно любили: как только он сворачивал на кривую дорожку, они могли надеяться на скорый арест и вынесение приговора.
Его натура не позволяла ему жить честно, и даже судья однажды не выдержал и прямо сказал ему об этом. Парень представлял опасность не столько для общества, сколько для самого себя, и воровал всегда такую ерунду и так неумело, что никто не мог понять, ради чего он этим занимался.
Взять хотя бы последний случай, когда он украл из церкви подсвечники. Его тут же поймали и посадили за решетку. Как сказал прокурор, занимавшийся этим делом, идея спрятаться в алтаре и дождаться ночи, когда все разойдутся, была блестящей. Но почему он выбрал для осуществления этой идеи канун Рождества – единственную ночь в году, когда в церкви полно народу?
В шесть часов вечера Сандано втиснулся в ящик, где хранилась разная церковная утварь, и промучился в нем до двух часов ночи. Потом тело его свело судорогой от долгого стояния без движения, и он огласил здание церкви страшными криками. Паства и священник поначалу опешили, решив, что из алтаря доносится глас небесный, но быстро разобрались, в чем дело, вытащили Сандано из ящика, отпоили его бренди и вызвали полицию, которая с готовностью препроводила его в тюрьму.
Он сидел, согнувшись над своим стаканом с выпивкой, – немного за тридцать, худой, нездоровый, распространяя слабый, но вполне отчетливый запах дешевых сигарет.
– Попался! – жизнерадостно воскликнула Флавия, хлопнув его по плечу. Сандано подпрыгнул чуть не до потолка. – Признавайся, Джакомо, признавайся, – сказала она, понижая голос.
– В чем? – в ужасе затрясся Сандано. – В чем?
– Я просто проверяла тебя. Шутка. Решила угостить тебя выпивкой. Проходила мимо и думаю: «Что-то давно я не видела старого друга Джакомо. Подойду поздороваюсь». Ну как ты?
Он покачивая головой, все еще не оправившись от шока.
– Прекрасно, – осторожно ответил он. – А что?
Флавия печально вздохнула:
– У нас упали показатели. Вот мы с Боттандо и подумали: а не арестовать ли нам старину Джакомо? Наверняка за ним числится какой-нибудь грех.
Сандано передернуло от ее слов.
– Я сейчас живу честно, – сказал он. – Все осталось в прошлом. Вы же знаете.
– Чепуха, – возразила Флавия. – Я уверена, ты и сам это поймешь, когда проведешь ночку в камере.
– Слушайте, чего вы хотите? – жалобно спросил Сандано. – Почему вы не оставите меня в покое?
– Потому что не хотим. Мы хотим засадить кого-нибудь за решетку. И твоя кандидатура ничуть не хуже любой другой. Даже лучше. Сколько времени ты пробыл на свободе, пока не украл подсвечники? Ну, честно.
– Неделю, – скучным голосом отозвался Сандано. – Но у меня закончились деньги.
– А за что ты сидел до этого? Ну, за что? За картину, правильно? Фра Анджелико, если не ошибаюсь. Мы были очень удивлены. Как-то не в твоем стиле. Тебя даже не сразу поймали. Когда это было? Полгода назад?
– Девять месяцев прошло.
– Расскажи подробнее. Тебя ведь схватили на границе, верно? Счастье было так возможно… А как тебе удалось украсть картину и не засветиться?
Сандано допил свой стакан и закурил. Потом с неохотой ответил:
– Это сделал не я.
– Что именно?
– Картину украл не я.
Флавия приподняла бровь.
– Так… Но ты признался в краже. И тебя поймали с картиной на границе.
– Но украл ее не я.
– Тогда зачем взял вину на себя?
– Мне предложили сделку. Местные карабинеры попросили меня взять эту кражу на себя – им надоело, что вы все время давите на них из Рима. Взамен они обещали закрыть глаза на некоторые мои провинности.
– Например, кражу мейсенского фарфора?
Речь шла об очень дорогом столовом сервизе восемнадцатого века. Сандано забрался в квартиру и выбросил сервиз из окна третьего этажа в руки сообщника. Сервиз разбился, Сандано опять попался.
– Да, – грустно согласился Сандано. – Какого же я свалял дурака. До сих пор не пойму, почему мой братец ждал меня с другой стороны дома. Такую хорошую идею провалил. Соседи проснулись, когда сервиз грохнулся на землю, и вызвали полицию.
– Да, не повезло тебе, парень. Так, значит, ты признался в преступлении, которого не совершал? Как-то странно, не находишь?
– Карабинеры сказали, что, сколько бы я ни утверждал, будто был всего лишь курьером, они мне все равно не поверят. Сказали, им точно известно, что кража – моих рук дело. Потом посоветовали признаться, а за это пообещали мне скостить срок и простить мейсенский фарфор.
– Они сдержали слово?
– О да, тут я на них не в обиде. Но факт остается фактом: я этого не делал.
– Бедняга, – посочувствовала Флавия. – Конечно, ты нашел картину в мусорном ящике и решил подарить своей мамочке. Поэтому ты положил ее на заднее сиденье своей машины и поехал в магазин красиво упаковать. Но вручить подарок не довелось – эти ужасные подозрительные полицейские набросились на тебя и отняли картину.
– Примерно так все и было.
Флавия бросила на него выразительный взгляд.
– Послушайте, я говорю вам правду, – взорвался Сандано. – Мне позвонили и предложили заработать. Пять миллионов лир за один день. Дело плевое – перевезти кое-что через границу. Два с половиной миллиона – аванс. Я спросил, что я должен перевезти, и он сказал – посылку…
– Кто – он?
– Приятель приятеля приятеля, – насмешливо ответил Сандано. – Человек, который иногда подбрасывает мне работу. Не моего ума дело, кто за ним стоит. Я должен был забрать коробку в камере хранения на вокзале и оставить ее в камере хранения в Цюрихе, а ключи переправить в Берн на номер абонентского ящика. После этого я должен был получить оставшуюся сумму. Сразу говорю: тогда я не знал, кто поручил мне это дело. Возможно, поэтому мой рассказ не убедил карабинеров.
– Тогда не знал, – повторила Флавия. – Что это значит?
– А с какой стати я должен вам выкладывать?
– Потому что я, если захочу, могу сильно осложнить тебе жизнь. И потому что я могу проявить к тебе снисходительность, когда ты попадешься в следующий раз. Это ведь только вопрос времени. Можешь рассматривать это как полицейскую страховку. Кто украл картину?
Сандано сцепил пальцы и отвел глаза. На лице его появилось выражение хитрости, коварства и замкнутости. Пренеприятная смесь.
– Вы не станете упоминать мое имя?
– Упаси Бог.
– И вы не забудете человека, который оказал вам услугу?
– Джакомо, разве я похожа на человека, который забывает друзей? Или своих врагов? Говори мне все, что ты знаешь.
Сандано сделал паузу и глубоко вздохнул.
– Хорошо. Но помните: я вам верю.
– Договорились.
– Тогда я не знал, кто это был. Как я уже сказал, он всегда звонил по телефону. Мы никогда не виделись. Я получал свои комиссионные и не хотел ничего знать. Но дело сорвалось, и я получил срок. А три месяца назад меня посетил один человек и спрашивал насчет Фра Анджелико. Его интересовало, как много я рассказал полиции. Я сказал, что ничего никому не рассказывал, иначе не попал бы за решетку. Он остался доволен. Сказал, что мое молчание заслуживает награды, и дал денег.
– И?..
– Это все.
– Сколько он дал тебе?
– Три миллиона лир.
– А теперь – главное. Ты знаешь, кто он?
– Да.
– Кто?
– Англичанин.
– Фамилия?
– Форстер.
Глава 5
Методичный и осмотрительный, констебль Фрэнк Хэнсон был словно создан для рутинной работы полицейского в английской глубинке. Изо дня в день он колесил по округе на своем автомобиле, последовательно объезжая поселок за поселком. Иногда он останавливался и беседовал с людьми, чтобы показать свою заинтересованность в общественной жизни. У него хватало ума закрывать глаза на мелкие нарушения закона, которые происходили вокруг него практически постоянно, ибо что это за жизнь, когда нужно все время ходить по струнке? Те, кому приходилось с ним сталкиваться, отзывались о нем как о добром и честном малом.
Сам он считал себя чрезмерно загруженным; границы его участка были определены в те далекие благословенные времена, когда поселок жил тихой, мирной жизнью, лишь изредка нарушаемой дракой в местном пабе или семейными ссорами. Сейчас он не видел большой разницы между своим участком в Норфолке и самыми опасными районами Лондона или даже Норвича. Констебль Хэнсон был глубоко убежден, что в этих городах внезапная смерть – рядовое явление, а грех – основное занятие населения.
