Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник
22-го числа Жак Симон много писал и вышел из номера только в одиннадцать утра. Вечером он вернулся раньше обычного и принялся писать. 24-го числа он вышел в девять часов утра и вернулся в десять вечера. Он посещает Воинское кафе, а также кафе на бульварах. Когда его попросили отправить вместе со своими письмами письмо в Кале, он отказал, сказав, что его письма пойдут через Дьепп. На днях Симона спрашивал какой-то слуга, но того не оказалось на месте. Симон также сказал, что, возможно, дела заставят его провести в Париже зиму. Когда с ним начинаешь говорить о войне, он отвечает, что англичане не из пугливых и что они попросили подкрепления и теперь ждут его».
Приписка, сделанная рукой Вержена, была адресована Ленуару:
«Полагаю, сударь, что прийти и арестовать вышеозначенного Жака Симона следует исключительно по ночному времени. Велите тому, на кого будет возложена сия обязанность, не пренебрегать ничем, а главное, собрать все бумаги, для чего необходимо провести самый тщательный обыск. Думаю, до ареста не стоит посвящать в наши планы хозяйку гостиницы. Завтра я буду в Париже; если вы хотите что-нибудь мне сообщить, приходите в управление».
Далее шла приписка Бурдо:
«Сударь, имею честь довести до вашего сведения, что, согласно врученному мне приказу короля, вышеозначенный Жак Симон, проживающий в гостинице Санлис по улице Дюфур Сен-Жермен, арестован в половине первого ночи. В результате обыска, проведенного в номере Симона, в его мешке для ночной рубашки нашли несколько папок, набитых бумагами. Бумаги также обнаружены в ящике комода. Все означенные бумаги опечатаны и доставлены в Бастилию, куда препроводили и Симона. В настоящее время бастильский комиссар занимается разборкой данных бумаг; имею честь и дальше сообщать вам о том, как продвигается расследование».
И далее:
«Сударь, имею честь дать вам отчет о допросе, которому подвергли вышеозначенного Жака Симона, содержащегося в Бастилии с 26-го числа прошлого июня месяца. Как вы уже убедились из донесения комиссара, представить доказательства преступлений, в которых обвиняют Симона, нет никаких возможностей. Тем не менее прилагаю переписанное мною содержание одной из бумаг, найденной у него в папке: „Охота зачахла, не знаешь, что и думать. Если Гораций не перейдет Рубикон, придется искать другие пути“».
В Алансоне старичок-священник вошел в домик почтовой станции, откуда через некоторое время вышел молодой щеголь; щеголь прыгнул в седло и, проверив ездовые качества коня, пришпорил его и поскакал на запад. От Майенна до Ландивизио, через Ламбаль и Сен-Брие, останавливаясь на ночлег только тогда, когда сон валил его с ног, при возможности меняя коня на курьерскую почтовую карету, Николя в наикратчайшие сроки добрался до Бреста.
Свидание с родным краем стало для него истинным счастьем. Карета обладала определенным преимуществом: устроившись на крыше, он мог любоваться окрестными пейзажами. Когда же, сев в седло, он пускал коня в галоп, в лицо ему летел дурманящий аромат цветущего дрока, смешанный с запахами навоза и морской соли; в такие минуты ему казалось, что за спиной у него вырастают крылья. Он завораживал лошадей своими таинственными речами и передавал им свою радость и упоение скоростью. С каждой лошадью он расставался с сожалением. Путь его не омрачили никакие происшествия, а жара, охватившая все королевство, была ему только на руку.
Брест находился на осадном положении, и не будь у него особого пропуска, подписанного Сартином, он вряд ли сумел бы туда проникнуть, ибо все боялись оказаться невольными пособниками английских шпионов. Узнав, как быстрее пройти на рейд, он поднялся на бастион и неожиданно застыл, изумленный открывшейся перед ним панорамой. В лучах заходящего солнца зеркальным блеском сверкали волны, в них купались подвижные тени мачт и корпусов нескольких десятков линейных кораблей; одни, пришвартованные, покачивались у пристани; другие дрейфовали вдоль береговой линии. Это величественное зрелище чем-то напоминало живые картины в волшебном фонаре. Океан и война ждали Николя, и, исполненный мрачной решимости, он поспешил на пристань.
II
УЭССАН
Я фрегат Его Величества «Ла Бель Пуль», и я направляюсь в море. Корабли короля, моего повелителя, никому не позволят их досматривать.
Капитан Бернар де Мариньи, январь 1778 г.[17]Он нашел свой багаж на почтовой станции; там же его ожидала и заранее оплаченная комната, где ему предстояло жить до отправки на судно. Переодевшись в новый мундир и повесив на бок отцовскую шпагу, он направился в порт, где возле причала высился трехпалубный флагманский корабль «Бретань». Такое огромное судно он видел впервые. Как только он подошел к парадному трапу, наверху раздались свистки, услышав которые команда выстроилась, дабы приветствовать офицера соответственно его званию.
На борту его ожидал еще один сюрприз. Офицер, встретивший его, оказался Эмманюэлем де Риву[18], не преминувшим вновь выразить Николя свою преданность и признательность. Тоном, не позволявшим усомниться в его искренности, он заверил комиссара, что станет сопровождать его, пока тот будет находиться на борту «Сент-Эспри»; Николя подумал, что Риву, видимо, в курсе истинной причины его прибытия на корабль. Заметив, насколько Николя поражен размерами судна, офицер рассказал, что корабль сей был подарен покойному королю Штатами Бретани в конце Семилетней войны, и долгое время не находил применения. События в Новом Свете побудили привести его в порядок; став флагманским кораблем, он обрел неслыханную огневую мощь: на его борту имеется сто пушек.
Адмирал д’Орвилье принял Николя преувеличенно вежливо: комиссар Шатле, маркиз, временно произведенный в морские офицеры, не мог не пользоваться поддержкой могущественных покровителей. Николя передал адмиралу инструкции короля и ответил на вопросы, касавшиеся придворной и городской жизни. Бегло ознакомившись с содержанием королевских указов, адмирал сказал:
— Господин маркиз, я вам признателен за ваше согласие исполнить поручение… скажем так, весьма своеобразное. Ваша репутация бежит впереди вас, а министр питает к вам искреннее уважение…
И, словно разъясняя самому себе, тихо добавил:
— …поставленная перед вами задача является крайне сложной и опасной, и ваш отказ был бы встречен с пониманием. Сударь, окажете ли вы нам честь сегодня вечером отужинать в нашем кругу? На ужине будет также герцог Шартрский…
На корме, в роскошно убранной каюте принц приветствовал Николя так, словно видел его впервые. Адмирал уверенно направлял беседу в нужное русло, чтобы никто из гостей не чувствовал себя обделенным вниманием. Николя был поражен, как скромно и с каким достоинством держался де Ла Мотт-Пике, которому выпала сомнительная честь руководить шагами принца на морском поприще: Шартру отвели роль командира третьей дивизии и «Сент-Эспри». Герцогу прислуживал его собственный лакей, в котором Николя узнал того рассыльного, кто вел загадочный разговор с инспектором Ренаром в прихожей дворца Пале-Руаяль. Сидевший справа молодой человек, застенчиво улыбаясь, представился Николя, сообщив, что его зовут Жак Ноэль Сане.[19] Он обучался в арсенале в Бресте, а теперь исполняет должность инженера-кораблестроителя и занимается вычерчиванием подводной части судна. А еще он хочет создать образцовый чертеж, пригодный для всех линкоров, и тем самым ускорить строительство кораблей; говоря про корабли, он оживился, и слова полились из него рекой. Разговор поддержал Риву, заявив со знанием дела, что от кораблей, построенных по единому образцу, следует ожидать единообразия и в поведении на море. Сане согласился с ним, добавив, что с целью увеличения скорости и маневренности он намерен придать корабельному корпусу наиболее обтекаемую форму.
На следующий день Николя погрузился на двадцатичетырехпушечный линкор «Сент-Эспри», где ему вместе с Риву отвели крошечную каюту: неудобный закуток с двумя жесткими койками для спанья. Такой же новичок в морском деле, как и герцог Шартрский, Николя, находясь рядом с Риву, быстро выучил несколько необходимых морских терминов и вскоре отличал фор-бом-брамсель от крюйс-бом-брамселя, распознавал паруса и детали оснастки корабля, а канат, коим орудие крепится к борту, именовал пушечным брюком. Входные и сходные люки, трапы, орудийные люки, основные команды — он активно постигал азы морского дела. Приветливость Николя преодолела недоверие и любопытство офицеров, и они без лишних вопросов приняли его в свои ряды, решив, что он прислан на судно инспектором; впрочем, они были недалеки от истины.
Однажды вечером принц решил отправиться в старый город, дабы попытать счастья в одном из веселых домов, где велась игра. Увещевание, сделанное Николя принцу в почтительном тоне, действия не возымело, хотя призыв к осмотрительности, встреченный со скучающей миной, был более чем обоснован, ибо военный порт кишел английскими шпионами, способными покуситься на жизнь принца крови. Соблюдая полученные им инструкции, комиссар отправился следом. Заведение, найденное доверенным лакеем герцога, располагалось в самом конце грязной улочки и с виду напоминало почтенный буржуазный дом; клиенты заведения, в основном морские офицеры и местная знать, могли удовлетворить там любые свои извращенные наклонности. Привыкнув посещать притоны подолгу службы, Николя нисколько не удивился, обнаружив, что внутреннее убранство дома необычайно напоминает «Коронованный дельфин», только деревенский. Неожиданно к нему подлетела девица и буквально повисла у него на шее. Оказалось, это Клинетта, бывшая пансионерка Полетты. Под насмешливым взором принца она потащила комиссара в угол и засыпала его вопросами о Париже, по которому она очень скучала, и о Полетте, ибо до сих пор питала к ней искреннюю привязанность. Всхлипывая от умиления, она уверяла Николя, что в заведении Полетты прошли лучшие годы ее юности. Потом она стала расспрашивать его про Сатин, с которой прежде была очень дружна, но Николя не стал вдаваться в подробности, опасаясь за безопасность Антуанетты, взявшей на себя нелегкую миссию французского шпиона в Лондоне.
