Томас Свон - Охота на Сезанна
Обзор книги Томас Свон - Охота на Сезанна
Томас Свон
Охота на Сезанна
Глава 1
Санкт-Петербург, несмотря на запущенность, оставался жемчужиной среди российских городов. Город пережил революцию, девятьсот дней блокады во время Второй мировой войны, когда погибло около миллиона человек, затем благотворное невмешательство со стороны властей в течение десятилетий правления коммунистов. Это город островов и мостов, построенный на берегах Невы. Вопреки всему, главные учреждения Петербурга сохранились, так же как и дух горожан, которые с любовью называют свой город Питером, как называли и тогда, когда он носил имя Петроград или Ленинград. Невзирая на все невзгоды, университет, библиотеки и музеи держались с удивительной стойкостью.
А один музей, Эрмитаж, даже переживал возрождение. По указу Екатерины Великой роскошные залы Зимнего дворца были превращены в художественные галереи. Со времен Петра Великого и до революции агенты императоров и императриц разыскивали по всему свету шедевры, в результате в царской коллекции оказалось восемь тысяч картин и в пять раз больше рисунков. Собрание Эрмитажа занимает четыре здания; в гигантском музее тысяча залов и сто семнадцать лестниц.
Было раннее утро. Спугнув голубей, копавшихся в мусоре на широком тротуаре, молодая женщина уверенно прошла к служебному входу. Каждое утро Елена Петрова приходила в музей рано. Она была предана делу, кроме того, недавно защитила диссертацию по западноевропейскому искусству, что принесло ей признание и повышение по службе. Ее назначили помощником хранителя в отделе западноевропейской живописи и скульптуры 1850 – 1917 годов – должность чрезвычайно ответственная. Собрание картин этого периода в Эрмитаже было одним из самых больших в мире и считалось поистине бесценным.
Елена несла с собой тяжелую матерчатую сумку, в которой лежали книги и блокноты, а также термос с крепким чаем и большая плюшка с корицей, испеченная ее бабушкой. Из окна в приемной она видела, как лучи восходящего солнца отражались от шпиля Петропавловского собора в исторической крепости на другой стороне Невы.
Каждый день, еще до появления остальных сотрудников, Елена проходила по длинным коридорам и галереям, где она могла побыть одна, в тишине. Сначала она отправилась в Малахитовую гостиную, чтобы прикоснуться к резной фигурке купидона, который стал ее личным талисманом, а потом поднялась в галереи, где размещались ее любимые художники. В зале 318 находились, помимо других, работы Писсарро и Сезанна. Елена объединила творчество этих живописцев, повесив их картины на одну стену; она знала, что художники были близкими друзьями и что близких друзей у Поля Сезанна было немного.
Два окна в небольшом зале выходили на Дворцовую площадь и Александровскую колонну из красного гранита, высотой около девяноста футов, освещенную сейчас ранним солнцем. Елена медленно вошла в зал, ее взгляд скользнул по пейзажу Коро, по двум деревенским сценам Писсарро. Рядом с дверным проемом висели две картины Сезанна: пейзаж и «Автопортрет в каскетке».
Елена подошла к портрету и с ужасом заметила, что с ним что-то не то. Она сделала еще шаг, и ей показалось, что лицо Сезанна закрашено. Елена дотронулась до портрета и обнаружила, что краска на том месте, где была голова, превратилась в желеобразную массу, которая отваливалась от полотна, а светлое пятно – это побелевший холст.
В ужасе и отчаянии глядя на картину, Елена вскрикнула, схватилась за лицо. Несколько минут она не могла двинуться с места. Ее переполнял гнев. «Что за изверг!» – воскликнула она, развернулась и побежала. Остановилась она только у величественной лестницы. Сев на верхнюю ступеньку, Елена опустила голову, обхватила руками колени и заплакала.
Глава 2
Аукционные залы Кристи размещались в Нью-Йорке с того самого момента, как лондонский аукционный дом, который существовал уже двести лет, обосновался в Америке в 1977 году. На аукционе Кристи, так же как и на аукционе Сотби, всегда конкурировавшем с Кристи, какое-нибудь незаметное полотно могло получить статус великого только потому, что кто-то платил за него гораздо больше реальной стоимости. Узкий круг ценителей искусства помогал определить резервированную цену – низшую отправную цену, которая конфиденциально оговаривалась продавцом и аукционным домом. За меньшую сумму картина просто не могла уйти с торгов. Предпродажная цена выше резервированной и оглашается заранее, чтобы покупатели приняли ее как объективную.
Аукцион широко разрекламировали в средствах массовой информации, потенциальных покупателей специально оповестили, так что нынешние торги привлекли как серьезно настроенных коллекционеров и арт-дилеров, так и тех, кто пришел из любопытства. Собравшиеся толпились в центральном квадратном зале с высокими потолками. Примыкающий зал поменьше заполнился еще за час до начала аукциона. Серьезные участники торгов держались у аукциониста на виду, тех же, кто хотел сохранить анонимность, заменяли подставные лица или служащие Кристи, расположившиеся у телефонов сбоку от кафедры аукциониста. Здесь же находились репортеры, привлеченные присутствием бомонда и звезд шоу-бизнеса, которые посещали аукционы, чтобы развлечься и, может, заодно пополнить свои коллекции.
Все внимание было сосредоточено на «Портрете мужчины с алебардой» Якопо Понтормо. На картине художник изобразил юношу с алебардой и со шпагой в ножнах. Почти двадцать лет портрет входил в собрание Фрик в Нью-Йорке. Считалось, что Чонси Деверо Стилман поместил картину в музей навсегда. Неожиданное решение выставить полотно на продажу весьма опечалило музей, но зато сулило огромную выгоду Фонду Стилмана.
Художник Якопо Понтормо жил уединенно и, как свидетельствуют источники, в самом начале шестнадцатого века учился у Леонардо да Винчи. Репутация Понтормо нуждалась в рекламе и получила ее, когда в молодом человеке на портрете был опознан флорентийский правитель Козимо Медичи. Это заявление вызвало оживленные споры в среде историков искусства и ряд противоречивых сообщений в прессе. Полемика оказалась на руку Кристи, который всячески подогревал эту шумиху, чтобы поднять предпродажную цену до двадцати миллионов долларов.
Люди стояли в пять рядов, в зале стало душно и жарко. Эдвин Редпат Ллуэллин сидел на привычном для него месте, в первом ряду с краю, и обмахивался табличкой с номером восемнадцать.
Будучи завсегдатаем аукционов, Ллуэллин умел вовремя предложить цену и почти никогда не вступал в торг, если не имел достаточно полного представления о художнике, картине или о своих соперниках. Одевался на торги он всегда одинаково: серые брюки, белая в голубую полоску рубашка, галстук, элегантно-потертый синий клубный пиджак, из кармана которого выглядывал носовой платок. В руках он держал каталог, в котором детально описывался каждый лот, и театральный бинокль. Ллуэллин слыл настоящим знатоком искусства, способным четко выразить свои симпатии и антипатии. Кроме того, он был богат, разведен и являлся членом попечительского совета музея Метрополитен. Ллуэллин сделал несколько предварительных пометок в каталоге и теперь, устроившись поудобнее, наблюдал, как заполняется помещение. Те, кому не хватало места, размещались у стен и в глубине зала. Ллуэллин увидел знакомые лица: хитрый Дюпре из Парижа, лондонская акула Элтон, Такава из Токио.
Ллуэллин переводил свой маленький, но мощный бинокль с одного ряда на другой, и тут его взгляд остановился на высокой женщине. На шее у нее была нитка жемчуга, а из кармана приталенного светло-серого костюма виднелся яркий платок. Она листала каталог и вдруг подняла глаза и посмотрела прямо на Ллуэллина. В бинокль он видел женщину совсем близко – достаточно протянуть руку, и коснешься ее. Белокурые волосы зачесаны назад и покрыты широкополой шляпой, кожа на ярком свету почти белая, на щеках мягкая тень. Она облизнула губы и неожиданно улыбнулась. Ллуэллину показалось, будто он попался на том, что подсматривает. Он ответил ей смущенной улыбкой и дружески помахал рукой.
Торги начались. Восемнадцать незначительных картин ушли с молотка за двадцать минут. Каждую продали быстро: аукционист называл цену, нараспев повторял ее, приговаривая: «Кто больше?» – и наконец объявлял покупателя. Настала очередь Понтормо. Ллуэллин служил в отделе приобретений музея Метрополитен и разделял мнение большинства, настроенного против покупки полотна. Его доводы были чисто субъективными. Старые мастера наводили на него скуку, а юноша на портрете к тому же имел высокомерный и наглый вид. Впрочем, ни мнение Ллуэллина, ни мнение комитета не имело значения. Джеральд Бонтанномо, директор музея, крайне редко прислушивался к советам, если речь шла о крупных приобретениях.
Стартовая цена составила двадцать миллионов долларов. Даже Ллуэллин, который обычно спокойно относился к деньгам, считал эту сумму неоправданно высокой. Через две минуты она стала вообще запредельной. До двадцати восьми миллионов дотянули трое, до тридцати – двое: музей Гетти, представитель которого находился в зале, и аноним, торговавшийся по телефону.
