Бу Бальдерсон - Министр и смерть
— Раньше мне тоже так было спокойнее. Но теперь я не перестану беспокоиться, пока не получу ключ обратно.
— Конечно, как вы, тетя, захотите... Сейчас... он у меня в сумочке.
Она вернулась в ключом через минуту и протянула его старухе осторожно, словно протягивала мясо хищнику. Не глядя, та опустила его в карман своего серо-голубого балахона.
— Если у тебя появится желание навестить меня, заходи — добро пожаловать! Но приходи, когда я дома, я сама открою тебе! Никаких других посещений я не потерплю. Ты знаешь, я говорю серьезно. Никаких других посещений я не по терплю. Так и передай тому, кто этого, может быть, не понимает!
Она медленно окинула нас взглядом, поворачивая голову на своей птичьей шее, пока не посмотрела каждому в глаза. Потом властным и казавшимся совершенно естественным в ее устах тоном продолжила:
— Прошу прощения за то, что испортила вам праздник. Я теперь пойду. Нет, ты останешься с гостями, Магнус! Я добралась сюда, доберусь и домой. Слава богу, я не беспомощная. Пока еще. Будьте здоровы!
С этими словами Беата Юлленстедт ушла от нас — хотя отнюдь не из нашей жизни — старомодно, весомо и не без своеобразного изящества. Ее серое с голубым платье еще несколько раз мелькнуло среди зелени, и она скрылась. И как раз в этот момент на пороге появилась Сигне. Ее оживленное, еле видное из-за установленной на поднос снеди лицо красноречиво свидетельствовало: в доме только что была проведена тотальная мобилизация всех имеющихся запасов.
— Тетя, милая! — крикнула Сигне из-за кофейника. — Сейчас мы выпьем по чашечке, а потом уж пересчитаем им все косточки по- настоящему!
5
Скоро разошлись и другие гости. Я заметил, что им очень хотелось обсудить только что разыгравшуюся сцену, однако присутствие Барбру Бюлинд вряд ли позволило бы им посудачить об этом всласть. Тем более что сама Барбру никакого желания покидать общество не проявляла и ушла с нами в числе последних. Отделавшись от молчаливой учительницы у ведущей к ее дому тропинки, сестра выпустила из себя пар.
— Что это нашло на Беату? Зачем ей понадобилось требовать назад ключ на глазах у такой многолюдной компании? Какая бесцеремонность! Она, конечно, и всегда-то была прямолинейна, но такого себе не позволяла. Они так хорошо ладили с Барбру. Особенно после того, как мать Барбру, сестра Беаты — ты видел ее раньше, — умерла несколько лет назад и здоровье самой Беаты сильно пошатнулось. Они по-настоящему поддерживали друг друга. Беата дала Барбру деньги, чтобы она спокойно могла писать диссертацию, а Барбру присматривала за тетей и помогала ей здесь летом, зимой она живет в Упсале. Я имею в виду Барбру, Беата живет в Стокгольме.
— Чем она, собственно, занимается? — наконец-то удалось вставить мне.
— Барбру? После университета она несколько лет поработала в школе. Пока у нее не сдали нервы. Здоровье у нее не особенно крепкое, а дети сейчас ужасные. Она не решилась пойти на новый испытательный срок в школе, поехала обратно в Упсалу и поступила в аспирантуру, чтобы заниматься историей литературы. Сейчас она работает над докторской диссертацией.
— Над какой темой?
— Она говорила мне название. Название — это единственное, что у меня готово, шутила сна. Точно я его не помню, но в любом случае речь в диссертации идет о муже Беаты - об Арвиде Юлленстедте. Что-то о его юношеских годах и первых удачных пьесах.
Не без раздражения ответив на мои вопросы, Маргарета тут же задала несколько своих собственных:
— Постой, разве она не сказала, что Барбру должна передать ее слова кому-то другому? Она имела в виду кого-то из нас? Но мы все были там и всё слышали. Кроме, конечно, Стеллана Линдена...
Стеллан Линден, господин неопределенно среднего возраста, художник по профессии, несколько лет назад унаследовал от родителей летнюю дачу и тоже жил на Линдо. В отличие от своих соседей, он не добился признания или положения в обществе. Я читал всего две рецензии, в которых упоминалось его имя, они были напечатаны с промежутком в пять лет. В первой рецензии его называли «подающим надежды художником», а во второй — «подающим большие надежды художником». По ночам меня иногда до сих пор мучает вопрос: сильно ли он, судя по этим рецензиям, преуспел? Соседи лояльно приглашали его на все свои юбилеи и празднования, но он неизменно отклонял их наглые домогательства, считая дачников пошлыми и далекими от искусства филистерами, на которых ему, серьезному художнику, растрачивать время не пристало. Лицо Стеллана Линдена, конечно же, украшали длинные висячие усы, и он считал себя вегетарианцем.
— …Тогда почему именно ей она поручила передать свои слова Стеллану? Хотя это понятно. Сигне говорила, что они последнее время много общаются, я же сама видела, как они... .
— Все ясно как Божий день, — сказал Министр. Отстав на несколько шагов, он шел сзади и на ходу объедал вырванный с корнем куст черники. — Беата знает или подозревает, что Барбру использовала ее ключ не по назначению.
— Не по назначению?
— Да, она, должно быть, заходила к Беате в дом, когда та отсутствовала. «Захочешь зайти, заходи — добро пожаловать! Но приходи, когда я дома, я сама открою тебе. Никаких других посещений я не потерплю». Так, кажется, она говорила. Вряд ли можно выразиться яснее — в следующий раз, когда та без разрешения попытается проникнуть к ней, она выгонит дочь своей сестры палкой! Ну, и конечно, она просила передать эти ее слова Стеллану Линдену. Старуха знает, что он и Барбру проводят вместе много времени и подозревает, что он тоже побывал у нее в доме.
— Но зачем им понадобилось использовать ключ... не по назначению?
— А это, — сказал Министр, — очень интересный вопрос, на который у меня в данное время ответа нет.
Когда мы добрались до дома, как раз пришла почта. Министр выписывает по два экземпляра «Свенска дагбладет», «Дагенс нюхетер» и «Арбетет», и в доме повсюду, куда бы я ни бросил взгляд, восседали или возлежали дети и их няньки и читали газеты. Сестра Маргарета, понимающая, как ценю я минуты спокойного общения с только что доставленной прессой, заставила одного подростка расстаться со «Свенска дагбладет». Он как раз углубился в спортивный раздел, и отобрать у него газету было все равно, что отнять у собаки кость. Министр, по натуре своей человек мирный, очень демократично занял очередь на прочтение «Арбетет» и, чтобы скоротать время, стриг траву на газоне. Не хочу сказать ничего дурного об «Арбетет», но эта не та газета, ради которой я занялся бы тяжелым физическим трудом. Я не разделяю ее направления, в ней трудно отыскивать колонку с прогнозом погоды, каждый раз оказывающуюся на новом месте, и в ее разделе некрологов не хоронят моих мертвых. Министр, конечно, читает ее, чтобы знать текущие дела и настроения в партии. Пусть таким образом, но он все же должен быть в курсе дел.
После ужина, не без помощи подкупа отправив самых маленьких в постель, мы собрались в гостиной. Министр первым успел занять диван и, вытянувшись, разлегся на нем. В таком виде — попирая «Арбетет» ногами и со «Свенска даг-бладет» на животе — он был живым воплощением Капитала. Правда, через несколько минут он вдруг спрыгнул с дивана и, не сказав никому ни слова, вышел из дома и пропал в сгущающихся сумерках. Я устроился в кресле-качалке и взялся за третью главу «Древних народов Вавилона», чтению ее помешали Милли Молли и прием у Сигне. Министерша и остальные дети сидели за большим массивным столом в гостиной и играли в «дьявольский галоп». «Вы, дядя, не хотите играть?..» — без всякого энтузиазма в голосе спросили у меня, и я, конечно, ответил, что не хочу, не хочу ни под каким видом.
Дело в том, что «дьявольский галоп» — это не игра, а кошмар. Если невыносимо даже пребывание в одной с игроками комнате, что можно сказать о самой игре? Главное в ней — лучший, чем у противника, обзор и как можно более широкое пространство для маневра руками. Участники игры толпятся у стола, толкают и отпихивают друг друга, как свиньи у корыта с пойлом. Проигравшие обычно дают своим более проворным и удачливым соперникам (как и их методам игры) весьма нелестные характеристики, на что те отвечают столь же решительно и обидно. Ужасные свары между игроками почти не прекращаются и следуют волнами одна за другой весь вечер.
Когда в четверть десятого зазвонил стоявший на подоконнике телефон, сигналы его, заглушаемые шумом игры, еле донеслись до меня — так обычно мы слышим крики чаек, пробивающиеся через грохот прибоя. Никто из игроков, по-видимому, не собирался поднимать трубку. Наверное, в пылу сражения они звонка даже не услышали.
В гостях у Министра я очень неохотно отвечаю на телефонные звонки. Многие, как само собой разумеющееся, считают, что берет трубку хозяин дома, и тут же сообщают мне такие новости, передавать которые я их совсем не просил. (Однажды некий сотрудник Министра прочитал мне целый доклад о подготовленном в министерстве законопроекте, серьезно ущемляющем права человека. Когда мне удалось вставить в его монолог свое слово и я напрямик сказал, что считаю все только что мной услышанное примером самого отъявленного негодяйства, чиновник догадался, наконец, спросить, с кем он разговаривает, и, узнав, что разговаривает со мной, очень рассердился. В другой раз звонил сам премьер-министр, и, прежде чем мне удалось остановить его, успел дать явно не предназначавшуюся для моих ушей весьма сочную характеристику сразу нескольким высокопоставленным официальным лицам.)
