Бу Бальдерсон - Министр и смерть
Одна вечерняя газета торжествующе заявила: правительство действует столь вяло и бессильно, что даже не способно назначить нового епископа — явный симптом необычно тяжелого случая импотенции. Другой лояльный социал-демократический орган предположил, что министр по делам религии в последнюю минуту благородно пересмотрел свое решение и счел невозможным обойти внесенную в резервный список кандидатуру престарелого священника с безупречным консервативным прошлым. Этот выпад либеральная газета парировала сообщением, что у имеющейся в виду епархии появились новые надежды и прихожане ее возносят теперь свои молитвы Богу и подают петиции в Дом правительства с просьбой о назначении епископом настоятеля местного собора, внесенного в первый список.
И вся эта суматоха поднялась оттого только, что Министру вдруг вздумалось проветрить служебный кабинет!
К следующему заседанию совета министров успели подготовить новый патент, в который вписали фамилию, фигурирующую в третьем списке. «И если есть хоть какая-то зацепка, чтобы его назначить, то так они и сделают» — говорил мне позже Министр, если и страдавший от каких-то предрассудков, то только не от религиозных.)
— Прыг и скок! — бодро загорланил Министр. — На одиннадцать нам назначен допрос, — он весь сиял, как ребенок, которому пообещали отдать на разграбление рождественскую елку.
Я тут же вспомнил.
— Где ты был вчера вечером после ужина?
— В туалете.
— Больше часа? В темноте?
— Да, я взял с собой карманный фонарик и немного посидел там, полистал старые журналы. Бог мой, неужели ты наденешь кальсоны в такую погоду?
Я поднялся, разобрал одежду и сказал ему, что не собираюсь пренебрегать общепринятыми гигиеническими правилами только потому, что на небе сияет солнце. Взглянув на джинсы Министра, я добавил.
— Ты бы лучше следил за собой. У тебя вид несовершеннолетнего преступника. С хорошими перспективами на исправление, — поспешил добавить я, увидев, как сразу нахмурилось его чело. — Постарайся произвести на полицию хорошее впечатление. Чувствует моя душа: тебе это пригодится!
К дому Беаты Юлленстедт мы подошли только в пять минут двенадцатого — для школьного работника опоздание непростительное. Правда, добрались мы сюда не без труда. В воскресные дни остров был переполнен отдыхающими. Обочины дороги чуть не прогибались под тяжестью широкопузых автомобилей, а изрыгаемые ими люди распространились по шоссе и в округе. Многие накрывали завтрак прямо на краю придорожной канавы. Другие бродили по лесу. Самые гибкие и предприимчивые взбирались на деревья, откуда наблюдали за домом и двором Беаты и криками сообщали вниз результаты своих наблюдений. Более умудренные опытом или же страдающие от болезней или неуместных моральных запретов собирались вокруг таких деревьев и, раскрыв рот, глядели вверх, ожидая очередных сообщений. Они напоминали хилых гиен, питающихся тем, что оставляют им сильнейшие в стае.
Свои обычные, самые выгодные места у калитки занимали фоторепортеры. Когда мы добрались до ворот, в задних рядах толпы началась самая настоящая толчея. Какая-то длинношеяя, жилистая женщина, взглянув на нас, обернулась и крикнула назад:
— Смотри, Анна, смотри!
Откуда-то из людской массы Анна ответила:
— Это — она?
— Нет, это — он!
Министр, не понимавший, по-видимому, что популярность его и данный момент уступает только трупу, приветствуя представителей прессы, обнажил голову.
— А он выглядит совсем как обычный нормальный человек, — послышалось чье-то старческое блеяние, после чего мы, благополучно миновав ограждение, оказались под защитой натянутой веревки и полицейских.
Министра немедленно проводили в дом.
Место на белом садовом стульчике у белого садового стола показалось мне заманчивым. Спросив у постового полицейского, не испорчу ли я, устроившись здесь, какие-нибудь отпечатки пальцев или следы, и получив от него успокоительный ответ, я с удовольствием расположился на нем. Я сидел в райском окружений прекрасных яблонь и кустов смородины, но что-то меня тревожило: я не знал, чем кончится встреча Министра с моим полицейским.
Опасения оказались не напрасными. Через минуту-другую из окон дома послышались пронзительные крики. Слов я не разобрал, но оконные стекла, не предвещая ничего хорошего, вибрировали вовсю. Когда через минуту из дверей дома пулей вылетел Министр, вид у него был растерянный. Но мы не успели даже обменяться взглядом, меня тут же проводили в гостиную.
К этому времени Беата Юлленстедт уже покинула стены родного дома. В кресле, где она встретила свою смерть, теперь восседал Бенни Петтерсон. Прямой солнечный свет только подчеркивал усталость его небритого лица. Хотя прежде всего в глаза бросалась его взволнованность.
— Этот министр, что он за птица? — напористо, как в былые дни, начал Бенни.
Из осторожности я сообщил ему только, что эта птица — мой зять.
— Он утверждает, что в момент убийства находился в туалете и сидел в нем целый час. И упорно держится за свое показание. Хотя это абсолютно невозможно! Ни один человек на свете не в состоянии...
Мои собственные показания о том, где находился вечером я, возражений не вызвали. При упоминании названия книги «Древние народы Вавилона» — у меня не было никаких причин скрывать его — в голубых, смыкающихся от бессонницы глазах полицейского я заметил искорку уважения. Действительно, в школьные годы Бенни Петтерсон на уроках усердием не отличался, и потому мог по достоинству оценить прилежание своего старого учителя во время отпуска.
Через некоторое время Бенни полностью успокоился, глубже осел в кресле и удобнее вытянул ноги. Со мной он говорил небрежно, сонливым самодовольным тоном, словно хотел показать своему старому магистру и, возможно, себе тоже, что знает свое дело досконально и хорошо поработал.
— Вы, магистр, были единственным учителем в нашей зубрильне, который мне нравился. Вы хотя бы выслушивали нас, прежде чем орать. Другие... что там говорить! Помните того осла, который преподавал у нас биологию? Как же его звали? Он все бубнил, что я рано или поздно попаду на Лонгхольмен. Вот я и попал на Лонгхольмен, только в качестве следователя по особо важным делам, — он сделал паузу. — Вообще-то это — мое первое по настоящему крупное дело. Начальник полиции уехал на конгресс в Японию, а его заместитель провалился вчера в шахту вентиляционного колодца и сломал бедро. Так что со вчерашнего дня командую в районе я.
Бенни сладко зевнул и, казалось, подобным развитием событий особенно огорчен не был.
— Мне непременно нужно добиться успеха. И как можно скорее. Нужно ловить шанс. По-моему, я его почти поймал. Просить помощи в центральном управлении я не буду. Уже получены данные экспертизы с места преступления. К вечеру будет готов протокол вскрытия. Хотя уже сейчас можно утверждать: фру Юлленстедт застрелили из охотничьего ружья, которое потом бросили вон туда, на диван, — и он кивнул головой на глухую дальнюю стенку.
— Судебный врач утверждает, что выстрел оказался смертельным. Несчастный случай или самоубийство исключены. Стрелявший стоял либо на пороге комнаты, либо чуть дальше, в прихожей. Другими словами — в четырех — пяти метрах от жертвы. Ружье принадлежит одному из дачников — министру юстиции, не помню уж, как его зовут, — Бенни Петтерсон сделал попытку заглянуть в свои бумаги, но тут же лениво оставил ее и снова погрузился в кресло. — Впрочем, какая разница! Вчера утром, да, точно, я помню, он сказал, что вчера утром обнаружил в своем доме пропажу ружья. Посчитав, что ружье у него позаимствовал один из соседей, он не стал поднимать из-за этого шум. Что не говорит в его пользу. Кстати, и не в пользу его соседей тоже. — Бенни сделал рукой разуверяющий жест. — Вы, магистр, в этой кампании оказались случайно... Вряд ли речь здесь идет об убийстве с целью ограбления. Насколько можно судить по результатам осмотра и со слов племянницы убитой, в доме ничего не искали. Ни одна вещь не пропала. Во всяком случае, не пропало ничего ценного. В спальне лежит сумочка с шестьюстами кронами и несколько сберегательных книжек. Никаких следов борьбы. Да и как могла слабая старушка?.. Фру Идберг и профессор Хаммарстрем, обнаружившие ее, утверждают, что входная дверь была закрыта, но не заперта. А племянница сообщила нам, что старуха запиралась вечером на замок и тщательно следила за тем, чтобы дверь была заперта. На замке обычного поршневого типа никаких следов взлома не найдено. Одно из двух: или у убийцы был собственный ключ, или он постучал, и его впустили. В последнем случае это кто-то, кого старуха знала и кому доверяла. Одинокие дамы в преклонном возрасте не впускают после наступления темноты всякую шантрапу. Судя по тому, что мне о ней рассказали, фру Юлленстедт не исключение из этого правила. Дверь в сад со стороны шоссе — единственная во всем доме. Окна снабжены хорошими запорами и зашторены. К сожалению, никаких следов на полу или в саду мы не обнаружили. На траве и гравии в отсутствии сильных дождей следы не остаются.
