Даниэль Пеннак - Господин Малоссен
Поэтому нечего удивляться, что никто не услышал ни рева мотоцикла, подъехавшего к самой паперти, ни грохота упавшей кучи железа, ни ругательств водителя и его пассажира; никто не заметил, как эти двое оборванцев вошли под мощные звуки музыкальной Ниагары, как они припустили неуверенным шагом, следуя в кильватере корабля новобрачных; и что, наконец, никто не был шокирован появлением этого странного кортежа, пристроившегося за дружками, придерживавшими шлейф новобрачной… Мало того, все, должно быть, приняли их за очень близких друзей, списав их неровное дыхание на волнительность события. И если их покачивало при ходьбе, то, конечно, от усталости: они быстро бежали, боясь опоздать. И если глаза их блестели, то не иначе как от умиления.
Они совершенно естественным образом вписались в свадебную процессию. А счастье продолжало свой путь, вновь завладев всеобщим вниманием, оставив этих припозднившихся вкупе с шаферами плестись в хвосте лучистой кометы.
Ни Бертольд, ни Мондин не подозревали, что творится у них за спиной. Их взгляды были устремлены далеко за горизонты вечности. Так что Бертольд не сразу узнал тот голос, что окликнул его, перекрывая небесные аккорды:
– Эй, Бертольд!
Голос повторился настойчивее:
– Э-эй! Бертольд! Вы меня не слышите или только делаете вид?
Бертольд наконец узнал этот голос. Но он пообещал быть благоразумным.
– Марти, не помню, чтобы я приглашал вас на свою свадьбу, – ответил он, не оборачиваясь.
Мондин, бросив взгляд через плечо, осталась довольна поведением своего Бертольда:
– Не обращай внимания, они оба пьяные в стельку. Рыбак ими займется.
– Мы с моим другом хотели бы знать, как вы делаете монашек мамашами? – спросил Марти.
«Мамашек»… «Монашек»… что за бред…
– Как ты делаешь детей Христовым невестам, – уточнил второй голос.
Бертольд его тоже узнал.
– Мне не нужны могильщики на свадьбе, Постель, это к несчастью. Сделай милость, вали отсюда. И прихвати с собой этого карлика!
Кто-то наверху, органист, а может, и сам Господь Бог, их услышал, и орган припустил пуще.
– Что это еще за истории с Христовой невестой? – завопила Мондин, перекрывая Иоганна Себастьяна Баха.
– Да я откуда знаю? – заорал в ответ Бертольд, глядя прямо перед собой. – Они пьяные вдрабадан, ты же сама сказала!
– Жервеза! – орал Марти. – Что ты сделал с Жервезой? Поищи-ка у себя в памяти!
– Жервеза! – орал Постель-Вагнер. – Что ты ей сделал? Загляни-ка в свою душонку!
– Жервеза? – орала Мондин. – Ты же мне поклялся, что это не ты!
– Жервеза? – переспросила Жервеза. – Они говорят обо мне?
– Жер-ве-за! Жер-ве-за! – скандировали хором Постель и Марти, уминая ногами плиточный пол церкви.
– Заткнитесь! – прогремел, развернувшись всем телом, Бертольд, да так громко, что органные трубы заглохли, а певчие стайками разлетелись по хорам.
Бертольд одним великанским выпадом перемахнул четыре шага, отделявших его от Марти.
– Ну что, Марти? Чего вы хотите? Послать к чертям мою свадьбу? Вечно завидовал моему мастерству, а теперь еще и моему счастью, да?
Угрожающий шепот, напрямую, с высоты Бертольда на голову Марти, который, впрочем, нисколько не растерялся.
– Я пришел лишь проверить свой диагноз, Бертольд. Чем раньше вы сядете за стол, тем раньше я отправлюсь спать. Я набрался, как приютский недоносок! Мне нужно усыпить свою печаль.
– Хотелось бы знать, почему Жервеза оказалась беременной, – объяснил Постель-Вагнер. – Потом мы отправимся оплакивать нашего учителя Френкеля, обещаю.
– Это вы ей подкинули подарочек, Бертольд, правда?
– Мне ничего не оставалось, – зашептал Бертольд.
– Что ты сказал? – переспросила Мондин. – Это был ты? Ты?
(Вот она – граница, отделяющая счастье от трагедии…)
– Да нет же, это не я! То есть я и в то же время не я! Очередная свинья Малоссена, как всегда!
– Так это правда? – воскликнул Марти. – Я правильно подумал? Боже мой, Бертольд, где же предел вашему идиотизму? Вы отдаете себе отчет в том, что вы наделали? Вы представляете себе размеры будущей катастрофы?
– Что ты сделал? Что ты сделал с Жервезой? Ты скажешь наконец или нет, врун несчастный?!
Мондин устремилась на приступ своего мужчины, но он ее уже не замечал: она словно ополчилась на горный утес, безразличный к ее тумакам, царапанью и пинкам. Мондин этого еще не осознавала, но она уже занимала свое место супруги ученого… подумаешь, какая важность – жена! – для гения, который самовыражается. Итак, гений выражался. Гений ревел:
– А что бы вы сделали на моем месте, Марта? Этот идиот Малоссен посылает свою Жюли ко мне на аборт, я собираюсь прервать беременность, и что же я вижу? Шейка матки раскрыта, как жерло доменной печи, и зародыш двигает к выходу, таща за собой свою плаценту, как Мондин – свое платье невесты… Этакий головастик с выпученными от страха глазами: так сильно напугало его подложное письмо Френкеля… А тут как раз мне привозят Жервезу, уснувшую мертвым сном… и пока я отдаю распоряжения насчет новой поступившей, Жюли Коррансон сматывает, не дожидаясь продолжения, так что, вернувшись, я нахожу лишь этого головастика: катапультировавшийся космонавт, живее некуда, вполне нормальный, более нормальный, чем вы, Марти, развитый невероятно для своих десяти недель, сознающий свою ошибку, бедолага, запутавшийся в своем коконе и желающий лишь одного – забраться обратно в свою норку. А норка-то удрала, жена Малоссена сбежала, гонимая переполняющим ее горем, как это часто случается со слишком впечатлительными натурами! И что же мне оставалось? Спустить воду? Вы бы спустили, Марти?
Органные трубы все гудели. Но звуки уже не падали с небесной высоты, они вырывались из легких Бертольда, поднимаясь под самые своды, чтобы восславить науку, служащую жизни.
– Чертов гений, чтоб мне провалиться, – подхватил Марти, – я так и думал: вы впаяли ребенка Жервезе! Пересадили малыша Жюли в живот Жервезе!
– А что, был другой выход?
– Как вам это удалось, Бертольд?
– А вам, Марти, как вам пришла в голову эта догадка? Я уже хотел было успокоиться на этом. Но нет, придет день, и я вас удивлю! Однажды я еще удивлю вас, Марти! Клянусь, я еще вам покажу!
– Покажите сейчас, Бертольд! Интересно, как вам удалось провернуть это?
– А это, дражайший, останется в секрете до ближайшего съезда в клинике Биша, я пришлю вам приглашение… Ну что, теперь мы можем пожениться?
Марти широко улыбнулся Мондин и благословил:
– Берите его в мужья, мадам, вы совершаете поступок века. Это самый тупоголовый гений, какой когда-либо появлялся на белом свете! И самый гениальный идиот! Поверьте, я занимаюсь им вот уже двадцать лет. Но и целой жизни не хватит, чтобы разглядеть его со всех сторон.
– Френкель мог бы им гордиться, – всхлипнул Постель-Вагнер, внезапно разрыдавшись.
И свадебная церемония пошла бы своим чередом, если бы инспекторы Титюс и Силистри, словно очнувшись от обоюдного кошмара, не поняли, что каждый из них находился под гнусным подозрением у другого все это бесконечное время вынашивания плода. Прежде чем Жюли и Жервеза успели их удержать, они сцепились, опрокинув стулья, дубася друг дружку почем зря… Сначала все подумали, что Рыбак со своими молодчиками кинулись к ним, чтобы разнять, но нет: те торопились отплатить им за непростительное оскорбление. Увидев это, тамплиеры Жервезы бросились на помощь к своим патронам. Уличное братство – не пустые слова: бабочки в татуировках в свою очередь вошли в круг. Не за тем они послали подальше своих котов, чтобы их покусали первые же встречные легавые. Ну а женщины, не будем забывать, друг друга стоят: Элен и Танита нырнули в эту кучу-малу, чтобы вытащить своих муженьков из острых когтей проституток.
Следует ли видеть в этом доказательство существования Бога? Ведь ни один револьвер не покинул своей кобуры во время всей этой свалки. Или то был знак, указывающий на упадок Церкви? Ведь скамьи и статуи святых не оказали должного сопротивления. Или, наконец, влияние искусства? Ведь живописная была картина, никто не будет спорить.
Что и подтвердила Мондин, нежной лианой обвившись вокруг своего гения:
– Знаешь, что я тебе скажу, профессор? Это самая прекрасная свадьба, которую я когда-либо видела, и вдобавок это моя свадьба!
Жюли, охватив Жервезу внимательным взглядом и заботливой рукой, вынесла свое заключение:
– Вне всяких сомнений, Жервеза, ребенок, способный развязать гражданскую войну еще до своего рождения, – это точно сын Бенжамена.
64
Как раз в этот момент я признавался Кудрие в том, что до сих пор сам не успел еще ясно осознать:
– В конечном счете, я счастлив, что не произвел на свет еще одного несчастного, которому пришлось бы барахтаться во всем этом…
Кудрие только и ответил:
– Странное понятие о счастье…
Потом он указал пальцем в самую середину Сены и сказал:
