Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
Узнав цену, мистер Малаку пренебрежительно фыркнул, и начальник сбыта понял, что продешевил.
— Есть еще два произведения, — заторопился он, вспомнив о двух братьях сталевара. — Moгy похлопотать. Но те будут дороже.
Гости тихо совещались. Христофор Ильич дрожал от холода и нетерпения.
— Нет ли у вас чего-нибудь более классического? — спросил переводчик. — Из эпохи соцреализма, например.
— Куда же еще классичнее, — огорчился Харчиков. — Классичнее, Господа, и не бывает.
— А фигyра вождя революции? Или хотя бы бюст его имеется?
Лелея последнюю надежду, начальник сбыта повел капризных покупателей в красный уголок.
Помещение было тихим, пыльным и унылым. Здесь было кладбище атрибутов социализма. Штабелями лежали агитационные стенды и щиты. Вдоль стены стояли стопки книг и брошюр с материалами съездов КПСС. В углу приютилось древко от переходящего красного знамени. Самого знамени не было — должно быть, оно перешло в чьи-то частные руки. Здесь же на полу стояли бюсты Ленина различной величины. На макушках двух из них были нацарапаны нецензурные слова, смысл которых иностранец почему-то сразу понял. Харчиков стыдливо потер царапины рукавом и предложил забрать как некондицию.
Но Мамай проявил интерес только к единственному бюсту — бронзовому. Тщательно его обследовав и взвесив в руках, переводчик небрежно спросил:
— Сколько вам дать за эту рухлядь?
За рухлядь Харчиков попросил пятьсот долларов.
— Чеком, — отрезал гид.
— Наличными, — напрягся сбытчик.
— Тогда в нашей валюте. Получите пятьсот тысяч.
— Что?! Да он как лом дороже стоит! Литовцам продам. В нем одной бронзы не меньше двадцати килограмм!
— При чем здесь килограммы! Он нам нужен как сувенир! Moгy дать миллион.
— Миллион! Это же семь долларов по курсу! — всхлипывал Христофор Ильич.
Переводчик призывал к патриотизму и уважению родных денежных знаков. Харчиков упрекал миллионера в мелочности и скупердяйстве. В конце концов сошлись на цифре, устроившей обе стороны и не задевающей достоинства заморского богача. Бюст был продан за эквивалент двенадцати долларов.
— Знаете, — сказал Харчиков, покосившись на кислую физиономию Эфиопа, — мне все-таки кажется, что эта скульптура ему совсем не нужна.
— По правде говоря, мне самому так кажется-признался Потап. — Но что делать — у богатых свои причуды.
— А может, ему кипятильники нужны? Я бы недорого отдал. Если тысячу штук будете брать — скидка десять процентов, если две тысячи — скидка пятнадцать процентов, если три…
— А сколько надо взять, чтобы взять бесплатно?
— Шутите? — хихикнул сбытчик.
— Я шучу только с красивыми девушками, — серьезно сказал Мамай. — Ладно, давайте ваши кипятильники, возьмем на экспертизу сотню.
— Сотню?.. А… деньги?
— Я ж говорю — на экспертизу! С возвратом.
Скрепя сердце, Харчиков отдал три образца, почти не надеясь на их возвращение. Разделяя его опасения, Потап сунул кипятильники в карман, взвалил на плечо бронзовыи сувенир и, дав знак эфиопу, двинулся к выходу.
— Постойте! — спохватился Христофор Ильич, заметив, как кряхтит и кренится гость от тяжести груза. — Вам ведь тяжело! Могу предложить вам санки.
— Предложить?
— Ну да, всего за два миллиона. Они хоть и казенные, но еще хорошие.
— Не надо, мы на машине, — угрюмо отказался гид.
— Жалко… А провод вам не нужен? Электрический есть, телефонный есть…
В дверях Потап остановился и, повернувшись к Харчикову, в упор спросил:
— А почем у вас родная мама?
Догадавшись, что продать больше ничего не удастся, начальник сбыта предусмотрительно вернулся в красный уголок и, не попрощавшись, заперся.
На улице, обвинив негра в апартеиде, Потап переложил бюст на его плечи и строго-настрого приказал не уронить. Несколько раз великий маг порывался спросить у последователя что-то очень важное, но появившаяся одышка мешала ему говорить.
До гостиницы ехали на автобусе. Потап доехал бесплатно, по служебному удостоверению. Гена отделался двумя штрафами: за безбилетный проезд и за бесплатныи провоз багажа.
Глава 5. Совершенно секретно
Остаток дня целители провели в апартаментах, лежа на кроватях и рассматривая потолок. Потолок был сырой и пятнистый, как постель в поездах дальнего следования. Оба молчали, погрузившись в свои думы. Было так тихо, что если бы летали мухи, то их можно было бы услышать. Но был январь, и мухи не летали. Должно быть, они спали.
Потап с детства хотел узнать, засыпают ли мухи в зимнюю стужу или просто дохнут. Лишь однажды зимой он обнаружил между оконными рамами муху, но так и не сумел определить, было ли насекомое дохлым или притворялось. Если мухи спят зимой так же, как и медведи, то этого не может быть, потому что между мухами и медведями слишком большая разница. А если это не так, то что может быть между ними общего? Впрочем, подобные интересы пробуждались в голове Потапа крайне редко, ибо она обычно была забита мыслями иного характера.
Мамай посмотрел на соседа, который, наверное, был малокомпетентен в вопросе о зимней судьбе насекомых.
— Гена, тебе сколько лет? — начал разговор Потап.
— Тридцать два.
— Никогда бы не сказал. Странная вы раса. Вы что в двадцать, что в тридцать лет выглядите одинаково.
— Одинаково плохо или одинаково хорошо? — насторожился африканец.
— Просто одинаково, — снисходительно ответил Потап.
Он встал, воздвигнул выкупленный бюст на стол и в очередной раз приступил к его осмотру. Сперва Мамай постучал по бронзе молоточком, прислушался, приложился к истукану ухом и, наконец, осторожно повалив его на бок, принялся внимательно изучать снизу.
— Щто там ищешь? — поинтересовался эфиоп, следивший за действиями товарища с некоторым сомнением.
— Правду, — озабоченно ответил напарник.
Но такой ответ нисколько не развеял нехорошие предчувствия Тамасгена Малаку. С самого утра в поведении Потапа наблюдалось много странного. Вместо того чтобы обучать великого мага колдовскому ремеслу, он водил его по заводам и заставлял таскать тяжелые железяки. Все это было очень подозрительно и не имело ничего общего с обещанной студенту материальной поддержкой. На правах компаньона эфиоп решил потребовать объяснений.
— Потап, — проговорил он в нос, — зачем ми здесь?
— Чтоб заработать для тебя денег, — глазом не моргнув, сказал Мамай.
Негр недоверчиво посмотрел на благодетеля.
— Будем давать концерты, — продолжал тот. Я надеюсь, ты участвовал в художественной самодеятельности?
Пророк испуганно покачал головой.
— И что, даже в Дом пионеров не ходил?
Раздался виноватый вздох.
— Ну хоть фокусы ты делать умеешь? — наседал Мамай. — Нет? Совсем скверно. М-да. Слушай, чем вы там в своей Африке занимаетесь? Куда смотрит общественность и гороно? Дети растут культурно недоразвитыми, и вот что из них получается, — рука Потапа небрежно указала на непутевого туземца. Да я в твои годы, когда был маленьким, выступал в кукольных спектаклях, собирал марки, посещал фотостудию и получил музыкальное образование — три с половиной года прозанимался по классу баяна. А что ты умеешь делать?
Некультурный эфиоп молчал. Хвастатся ему было нечем. Все, что он умел делать по художественной части, — это шевелить правым ухом и, надув щеки, выстукивать на них всякие ритмы. На большой успех с такой программой нечего было и расчитывать.
— Я уеду, — неожиданно заявил Тамасген, — нужно за прокат телевизора заплатить. Лекции переписать. Я уеду.
— Я тебе уеду. Дадим сеанс — тогда катись.
— Зачем тебе эти бюсты? Это твой бизнес?
— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Мамай. — Хотя на текущий момент лучший бизнес — это дозволять делать бизнес. Впрочем, запрещать его — тоже выгодное дело. Но у меня нет на это полномочий. Я их еще не взял. Поэтому и приходится заниматься мелочами. Понимаешь?
— Нэт, — твердо проговорил эфиоп, — здесь видно политику. Я не хочу политику. Я уеду.
В рядах целительского движения наметилась брешь. Потап понял, что если сеичас эту брешь не залепить, то в ней может сгинуть весь райцентр Козяки со своими памятниками, бюстами и монументами. И если сам райцентр не представлял особого интереса, то его скульптурами Потап очень дорожил.
Он закурил и, скосив на эфиопа высокомерный взгляд, задумался над принципиальным вопросом: сказать или не сказать?
Ученик великого мага был не из тех людей, которые могут довериться первому встречному. Более того, тайны, подобные той, что держал при себе Мамай, обычно не открывают и второму, и даже третьему встречному. В противном случае можно нажить смертельного врага. Но Гена был не просто первым встречным; он был первым встречным иностранцем, имеющим к тому же уйму недостатков. Для конкурента он был слишком труслив, неопытен и, пожалуй, глуп. Но как подручный эфиоп был незаменим. Нет, все-таки их встреча не случайна. Сам бог послал этого простофилю Потапу в помощь.
