Наталья Александрова - Испытательный срок для киллера
Леонид Петрович Синицкий вышел из машины, запер двери, включил сигнализацию и не спеша направился к проходной. У проходной его окликнули, он обернулся и увидел, что его торопится догнать Сущенко. Тревожное чувство шевельнулось у него где-то внизу живота, но Синицкий не придал этому значения.
Аркадий Ильич Сущенко был интересной личностью. Давно уже, с незапамятных времен, он был начальником отдела копирования. Там стояли огромные машины, которые делали со схем синьки, кальки и так далее. Документации в институте, да и во всем государстве придавалось тогда огромное значение. Как говаривал тот же Сущенко, неважно, что прибор не работает, главное, чтобы документация была в порядке. Поэтому его машины исправно работали, и бесчисленные синьки и кальки рассылались во все концы страны, так как институт тогда еще имел многочисленные межотраслевые связи. Копировальные машины так устроены, что их надо промывать, а промывают такую технику, естественно, спиртом. Из этого следует, что Сущенко был в институте очень уважаемым человеком, потому что начальники-то в основном народ непьющий, а если кто и попивает потихоньку, закрывшись в кабинете, то коньячок, а не спирт, но начальникам надо было чинить автомобили, строить дачи и ремонтировать квартиры, а без спирта в то время к рабочей братии и подступиться было нельзя. Копировальные машины были сделаны в пятидесятые годы на совесть и работали без промывки, а спирт уходил на дела более важные.
Время шло, институт хоть и бедствовал, но понемногу закупал современную технику, но старые машины не ломались, и списать их было нельзя, а, стало быть, спирт регулярно выписывался и получался на складе. И хоть рабочий народ пошел нынче поприличнее и работу свою мерил не поллитрами, а деньгами, Аркадий Ильич Сущенко не сдал свои позиции и по-прежнему был уважаемым человеком.
У него был шикарный кабинет с мягкой мебелью и пушистым ковром на полу, в кабинете сидел он и экономист отдела Лариса Павловна, которую он высмотрел давно, лет десять назад, и приблизил к себе. Об их связи знал весь институт, все уже привыкли и перестали обсуждать. Однако у Сущенко имелась жена и взрослые уже дети, поэтому, для того чтобы встречаться, так сказать, в личных целях, Сущенко снимал однокомнатную квартиру у метро «Академическая». Встречаться у Ларисы они не могли, так как она жила с матерью и сыном от первого брака. Именно этой квартирой пользовался и Синицкий, не даром, конечно, а за деньги. Всем было удобно, только надо было следить, чтобы женщины ненароком не столкнулись, а то пошли бы всякие сплетни да расспросы.
Аркадий Ильич подошел к Синицкому, взял его за пуговицу пальто и рассмеялся.
– А-а, Ленечка, вчера не в свое время приходил, играет живчик-то, все на здоровье жалуешься, а сам-то ого-го!
– Ты о чем, Аркадий? – Синицкий вдруг вспомнил про коньяк.
– Ты извини, Леня, мы с Ларисой сорвались вчера пораньше, я знал, что никого не будет, а приходим – ты там. Ты уж прости, дорогой, но коньячок-то мы твой выпили, так хорошо пошел.
– Да ладно, ничего страшного. – Синицкий улыбнулся и поспешил к себе.
В обед Валя подошел к Надеждиному столу.
– Черт, какая петрушка получается. С первым происшествием еще никак не разобрались, так еще вот с Леной такое. Хорошо, хоть полиция не шастает.
– Полиция, наверное, в больнице расспрашивать будет, а мы теперь, Валя, так и не узнаем, что же там в щитовой было, закрыта была дверь или открыта.
– Да, вот прямо перед глазами стоит, я вошел, у меня-то дверь открыта была, и ключ в дверях, а он там удавленный петлей, и узел на боку в шею врезался.
– Узел, говоришь? – Надежда что-то соображала. – А ты помнишь, какой узел был? Ну, как бы ты стал петлю вязать, если бы вешаться собрался?
– Типун тебе на язык! Зачем это?
– Давай, вяжи, вот попробуй на этом шпагате. Я бы сама попыталась, да мы узлы по-другому вяжем.
– Да уж вы, бабы, вечно норовите все на бантик завязать. Вот, смотри. Сначала делаешь маленькую петельку, вот так перекидываешь, а потом вот сюда продергиваешь.
– И там такой же узел был, в эту же сторону?
– Да, там веревка потолще была, узел сбоку, но точно такой же, а что?
– А то, что Никандров был левша, а когда в школу пошел, его быстро в правшу переделали, ручку в правую руку – и вперед! Это сейчас с левшами возятся, считается, что они талантливые, а раньше всех под одну гребенку. И он мне сам говорил, что правой рукой он только ест и пишет, а все остальное делает машинально, как будто левая рука у него главная. Значит, как бы он этот узел завязал?
Валя попробовал так и этак, потом покачал головой и сказал:
– Нет, я точно помню, такой был узел, как я сначала завязал. Это что же получается, а, Надежда?
– Не знаю, Валя, страшно мне.
Услышав от своей секретарши о Лениной смерти, Синицкий едва устоял на ногах. Кое-как дойдя до своего кабинета, он заперся изнутри, трясущимися руками достал из своего стола бутылку коньяка и стакан, кое-как налил, выпил, расплескав половину и совершенно не чувствуя вкуса. Состояние было такое, будто его ударили кувалдой в солнечное сплетение. Он распахнул окно, но воздуха все равно не хватало. Тогда он надел пальто, с трудом застегнулся и торопливо вышел из кабинета, чуть не бегом по коридору (кто-то его удивленно окликал, но он только отмахивался – потом, потом!) – через проходную – на улицу. Он долго шел куда-то, не разбирая дороги, что гнало его? Раскаяние? Горе? Он понял со стыдом, что это страх.
Сущенко! Вот кто опасен. И баба его. Они моментально все вычислят, сложат два и два. Они сразу сообразят, что он с Ленкой вчера на квартире встречался и коньяк пил. И пойдут всем трепаться, баба, Лариска-то, – это уж точно! А как до всех дойдет, да в полицию кто-нибудь стукнет, да как начнут его в отделение таскать и допрашивать, да что там делали, да что пили! И мало того, что на работе все узнают, и жена, это бы еще ничего, ну что жена, покричит, покричит для порядка, да и успокоится. Это-то он сможет уладить, а ну как обнаружат у Ленки яд в организме, ведь у них там вскрытие делают небось?
Он осознал внезапно, что это он, он сам, своими руками дал ей яд, и она от этого умерла. И никакого шока от страха и от лекарств, как тут все на работе говорят, это он, Синицкий, отравил ее чертовой таблеткой. И об этом очень просто могут узнать, когда этот придурок Сущенко начнет болтать. Черт его дернул связаться с ним из-за квартиры! Думал, так удобнее, платить меньше и хозяин квартиры его не знает – Сущенко с ним договаривался. Вот теперь и влетел.
Синицкий остановился у какого-то подъезда, в глазах потемнело, к горлу подступила тошнота. Что же делать, господи, что же делать? И только увидев, куда он пришел, Синицкий понял, что давно уже знает, что делать. Он стоял в темном дворе-колодце перед железной дверью в полуподвал. Здесь была котельная, куда они один раз приходили с тем человеком. Синицкий постучал, сначала негромко, потом – громче, затем – ногами изо всех сил. Его трясло, глаза заливал пот. Наконец изнутри раздался скрежет засова, дверь приоткрылась, показался тщедушный, синий от пьянства мужичок.
– Ну, чего гремишь, чего надо?
– Халява здесь?
Мужичок изменился в лице, отступил назад, давая Синицкому войти, и крикнул за спину:
– Халяву ему, вишь ты, подавай!
Синицкий вошел внутрь. С улицы он как бы ослеп, вокруг была жуткая темень с пляшущими в глубине языками пламени – вот он и ад уже, настоящий ад, которого он вполне достоин! Но в следующий момент глаза привыкли, а кто-то большой и темный захлопнул заслонку печи и повернулся к нему лицом. Синицкий узнал это обрюзгшее безволосое бабье лицо, бледное, как сырая картофелина, эти мощные покатые плечи и длинные, как у гориллы, руки.
– Здорово, Халява. – Он попытался придать голосу твердости, но не больно-то получилось.
Халява глядел на него исподлобья, мрачно и подозрительно.
– Ты меня не узнаешь, что ли? Я с Винтом приходил.
– Много тут всяких ходит. Со всякими не наздороваешься.
– Дело у меня к тебе. Можно тут говорить?
– Тут-то можно. – Халява зыркнул на тщедушного алкаша, и тот как в воздухе растворился. – Да ты-то что еще скажешь. Мы послушаем.
– Надо двоих… ну, ты понимаешь, это самое… Мужика и бабу. Иначе мне кранты. А через меня и Винту хуже будет.
Синицкий говорил простыми словами, ему казалось, что так до Халявы скорее дойдет вся важность дела.
– Да что ты за птица такая, чтобы из-за тебя ногами дрыгать? Чем двоих мочить, я лучше тебя сейчас ломом приложу, да в печку и оприходую!
Синицкий отшатнулся, но постарался сдержать ужас.
– Я заплачу. Я хорошо заплачу.
– Конечно, заплатишь. Это уж будьте уверены. Ладно, говори, когда и где. Я помозгую.
