Лариса Соболева - Седьмое небо в рассрочку
– Встань.
Когда Гиреев, не думая ни о чем плохом, поднялся, в его лицо неожиданно врезался кулак. Надо сказать, кулаки у Шатунова не интеллигентные, а рабоче-крестьянские, так ведь в прошлом он натренировал их, перетаскав тонны деликатесной «грязи». Гиреев очутился на полу с разбитым носом, заметив кровь на своей одежде, разозлился:
– Леня, ты в уме?!
– Ты все знал. Ребят в лесную ловушку заманил ты.
Гиреев опустил глаза. От ужаса, наверное, ибо он понял, о чем пошла речь. Теперь неважно, правду он говорил или лгал:
– Я не знал… Клянусь, не знал, зачем…
– Ну-ну, пой, ласточка, пой, – мрачно подбодрил его шеф.
Ничего не оставалось, как признаться и одновременно оправдать себя. Собственно, в данной тактике ничего нового нет, гнусь никогда не бывает виновата.
– Меня попросил Юра договориться с ребятами… ну, чтоб они сделали привал, мол, хочу переманить их, поговорить… Мы заехали, а там ждали… Леня, клянусь, я не знал, что с ними сделают… у меня чуть крышу не снесло!
– А мне чуть голову не снесли, – процедил сквозь зубы Шатунов. – Что ж ты меня не выручал?
– Юра… он сказал, что я теперь с ним… мне светило как соучастнику… – И вдруг закричал, словно вина за подлость лежит на Шатунове: – Я трус, понимаешь? Мне стало страшно! Юрка, сволочь… он испортил мне всю жизнь! Всю жизнь я жил по его указке… и ненавидел…
– Убирайся, – сказал Шатунов.
– Что? – замер Гиреев.
– Пошел вон, дерьмо. Полиция с тобой разберется, хотя тебе, наверное, ничего не будет. За давностью.
Он не имел права и не хотел тратиться на гниду, впереди была главная цель, и день настал…
Первое, о чем она спросила, очнувшись, – кто еще выжил? Никто. Она единственная. Людмила замолчала, отказывалась от еды, но уговоры подействовали, ведь желание жить по большей части побеждает. Она согласилась дать показания и внесла некоторую ясность.
Да, Ана (Анубис в готической среде) намеренно изуродовал Гектор, чтоб стереть его личность. И Ума (Умбра среди го´тов) был убит, чтоб пустить следствие по ложному пути, он стал опасен тем, что возомнил себя лидером, выходил из подчинения, его и убрали без сожаления. Об этом рассказал Чика, который ходил вместе с Гектором к Умбре, в убийстве он не принимал участия, а стоял на шухере. Две попытки похитить детей Шатунова имели одну цель – получить выкуп, не более. Не зная заказчика лично, Людмила вычислила его – Дубенич, он же заказал и Шатунова.
Две недели спустя Шатунов взбегал по больничной лестнице, оставив далеко позади телохранителей. Он торопился не случайно, хотелось посмотреть в глаза той, которая должна рожать, а не убивать. Вот уж живучая! Пролежать всю ночь с пулей в груди, истекать кровью и… выжить! Это она зря сделала, зря. Придется еще разок пережить миг, когда расстаются с жизнью, больше ей не повезет, два раза удача не балует.
У палаты сидел полицейский, его предупредили о визите Шатунова, посему он лишь приподнял сонные веки, потом снова их прикрыл. Леонид Федорович нащупал пистолет в кармане, второй рукой взялся за дверную ручку и решительно вошел в палату.
Она походила на доску, накрытую легким одеялом, части ее исхудавшего тела слились с постелью – в чем там душа держалась? Руки девчонки безвольно лежали поверх одеяла и вдоль тела, в одну воткнута игла капельницы, лицо с заостренными чертами было желтовато-бледным, синие круги очертили глаза. Жалкая, беспомощная и ненавистная.
Она почувствовала, что кто-то вошел, и, когда Шатунов, тяжело, вместе с тем бесшумно дыша после марафона по лестнице, остановился у ее ног, открыла глаза. И узнала его. А узнав, закусила губу, приподняла плечи, но даже сесть у нее не было сил, убежать тем более. Он стоял и молчал, держа одну руку в кармане пиджака, а глаза… его глаза впились в нее, расчленяли, испепеляли. Людмила догадалась, зачем он здесь:
– Вы пришли меня убить?
Вместо ответа Шатунов вытащил пистолет, направил на нее…
Вот она – минута, о которой он грезил. Осталось наметить, куда выстрелить. Пожалуй, в грудь. С близкого расстояния, если и не попадешь в сердце, жить она долго не будет.
Мерзавка не закрыла глаз, напротив, она их широко распахнула и ждала. Шатунов прочувствовал напряжение, как сжались все ее мышцы, углубилась и потемнела ямка между ключицами, а душонка наверняка не знала, куда деться. Теперь надо нажать на курок, это просто… очень простое движение пальцем… и непросто!
– Страшно? – хрипло спросил он.
– Да, – честно призналась она.
Хорошо! Так и должно быть – страшно! Как было страшно Ксении, ему, когда он мчался в деревню. Шатунов ненавидел эту девчонку и хотел продлить ужас перед той болью, которую она ощутит.
В то же время он собирался с духом, чтоб нажать на курок и наконец-то увидеть мучение, агонию, заодно накормить свою ненависть. Но как трудно нажать! Убить…
Из угла ее глаза выкатилась прозрачная слеза, пронеслась вниз и упала куда-то на подушку.
Чертовая слеза… Не вовремя появилась, у Шатунова нечто дрогнуло внутри, он опустил руку с пистолетом.
– Все в порядке? – заглянул в палату Марин.
– Закрой дверь! – рявкнул шеф, не обернувшись.
К счастью, Марин не увидел пистолета, а то бы Шатунов от него легко не отделался. И вот Леонид Федорович снова уставился в глаза девчонки, которая убила его Ксюшу…
Еще раз взметнул руку с пистолетом…
А выстрелить не смог! Неужели он слабак по сравнению с этой гадиной? Видимо, да. Мало ненависти, мало решимости, нужно еще что-то, чего нет в нем.
– Хочешь жить… – сказал он в раздумье.
Потом бросил одно слово, наполненное презрением, не исключено, что презрение отнес на свой счет, и стремительно вышел из палаты. Разумеется, он не услышал, как Люда в ответ на магическое слово «живи» тихонько вымолвила:
– Спасибо.
Сложно ему было примириться с потерями, да и с собой нелегко, но прошла неделя, другая, еще одна… В конце концов, у него остался Павлик, и, раз уж ничего не изменишь, надо ценить то, что есть.
Шатунов шел по аллее кладбища, положив руку на плечо сына, в другой он держал пиджак. Рядом шел Вовка, Владимир Витальевич, бесценный друг. Денек выдался прекрасный, летний. Вообще-то, если б он был ненастным, снежным, ветреным, Шатунов приехал бы на кладбище и пару часов провел бы у могилы Ксении. В будние дни он ездил сюда тайком с Южиным, по воскресным дням брал сына, но только сегодня смог рассказать ему полную историю его матери, преподнеся как подвиг. А Пашке не нужны подвиги:
– Я не понимаю ее. Когда ты на похоронах сказал, что это моя мать, я ничего не почувствовал. Папа, извини, врать не хочу.
– Вырастешь – поймешь.
– Никогда.
– Она оберегала тебя, меня…
– Лучше б она была рядом.
– Она и была рядом. Всегда. Просто ты ее не знал, поэтому не замечал. А мама старалась не пропускать твои соревнования, приходила в школу на линейки, ездила с нами на отдых, только жила в соседнем номере. А когда ты был маленьким, часто навещала тебя, если же болел, была с нами, но потом… ты же рос, мог нечаянно выдать ее и себя. Она любила нас…
– Па, ваша история – хоть книжку пиши. Да, да, пап, ты расскажи писателю, а я остаюсь при своем мнении.
М-да, Шатунов и сам в замешательстве: тогда ему казалось одно, сейчас видится другое, наверное, он не все возможное сделал. Однако Ксения лучше знала положение вещей, Леонид Федорович принял ее условия, а теперь обязан защитить мать в глазах сына:
– Зря. Ты не знаешь, Паша, что за люди бывают, не всегда видно, кто перед тобой. Вон про меня сколько насочиняли – я людоед, а ведь не причинил вреда ни одному человеку… никого не убил…
Не смог убить. Стыдно признаться в этом сыну. По-настоящему сильно и осознанно он ничего не желал, как собственноручно пристрелить убийцу, и молился, чтоб девчонка выжила. Мысленно режиссировал акт возмездия, проигрывал, как безжалостно, хладнокровно, медленно, выпуская каплю за каплей кровь, убивает девчонку и наслаждается ее муками. Маленькая тварь выжила, а у него рука с пистолетом предательски… нет, трусливо опустилась.
– Научись, Павлик, распознавать людей, – вздохнул он. – Ты не должен судить ее, мама защищала нас, наши жизни. Благодаря маме свалили монстров, правда, уже без нее. Алло! – поднес к уху звонивший мобильник Шатунов. – Я слушаю, говорите…
– Леха, это я. Тот, кто увез твою дочь.
Шатунов получил адреналиновый удар и остановился, едва выговорив:
– Идите в машину, я скоро…
Он втянул носом воздух, будто брал на нюх позвонившую сволочь, хотя она была за много-много километров. Жаль, ух, как жаль, что Дубенич далеко. Иначе зубы Лехи не друг о друга терлись бы, издавая симптоматичное скрипение, а вонзились бы Юре в глотку.
– Молчишь? – рассмеялся Дубенич. – Неужели вы докопались? Хм, у меня неплохое чутье, вовремя я слинял.
– За что? – выдавил Шатун, ибо Юрка остался для него неизведанной галактикой.
