Хью Лори - Торговец пушками
Я нервно хихикнул:
— Ты не хочешь посмотреть на дорогу? В смысле, типа… ну, ты знаешь.
На миг Франциско закусил губу, а затем вдруг засмеялся и перевел взгляд на шоссе.
— Помнишь Грега? — спросил он немного нараспев.
Я сморщил лоб. Очень старательно. Рикки не помнит почти ничего, что происходило больше чем несколько часов назад.
— Грег, — повторил он еще раз. — У которого «порш». Тот, что с сигарами. Он еще фоткал тебя на паспорт.
Я выждал еще немного, а затем энергично закивал:
— Грег, точно, помню. У него «порш».
Франциско улыбнулся. Возможно, подумал: «Какая разница, что я ему тут наговорю? Он же все равно забудет это раньше, чем мы доберемся до Парижа».
— Точно. Так вот, этот Грег — очень толковый мужик.
— Да? — удивился я, словно для меня это было что-то новенькое.
— Еще какой. Реально толковый. Толковый мужик с бабками. И не только.
Я снова задумался:
— А по мне — так он полный придурок.
Франциско удивленно взглянул на меня, но тут же заржал как лошадь и забарабанил по рулю кулаком.
— Точно, придурок, — орал он. — Придурок долбанутый!
Я заржал вместе с ним, сияя от гордости, что смог рассмешить моего командира. Угомонились мы не сразу. Отсмеявшись, Франциско даже вырубил наконец Брюса Спрингстина. Я чуть не расцеловал его за это.
— Грег работает в паре с еще одним мальцом. — Лицо Франциско вдруг посерьезнело. — Из Цюриха. Они типа финансистов. Крутят бабки, заключают сделки, проворачивают крупные дела. Разные дела. Врубаешься? — Он посмотрел на меня, и я послушно сдвинул брови, демонстрируя работу мысли. Похоже, именно это ему и требовалось. — Ладно, проехали. Короче. Грегу звонят. Потом приходят деньги. И делай с ними чего хочешь. Хочешь — в банк клади, не хочешь — трать. По фиг.
— То есть у нас, типа, есть счет в банке? — спросил я, лыбясь во весь рот.
Франциско тоже осклабился:
— Конечно, у нас есть счет в банке, Рикки. У нас целая куча счетов в целой куче банков.
Я покачал головой в изумлении от такой изобретательности, а затем снова сдвинул брови:
— Значит, Грег платит бабки за нас? Но не свои же?
— Нет, не свои. Он их крутит и имеет свою долю. Я думаю, неслабую, судя по тому, что он рассекает на «поршаке», а мне приходится ковылять на какой-то сраной «альфе». Но это не его бабки.
— А чьи? — спросил я. Наверное, чересчур поспешно. — В смысле, кого-то одного? Или, типа, многих, а?
— Одного.
Франциско вперил в меня еще один — последний, долгий, решающий — взгляд. Проверяя, взвешивая, пытаясь вспомнить, сколько раз я раздражал его и сколько раз он оставался мною доволен. Соображая, достаточно ли я старался, чтобы заслужить бесценную информацию, знать которую мне не полагалось ни по рангу, ни по праву, ни по поводу. Наконец Франциско отвернулся и шмыгнул носом, как он всегда поступал, когда собирался сказать что-то очень важное.
— Я не знаю его имени. То есть его настоящего имени. Но для денежных дел у него свое имя. В смысле, в банках.
— Да?
Я изо всех сил старался, чтобы Сиско не заметил, как я затаил дыхание. Теперь он явно издевался надо мной, растягивая удовольствие.
— Да? — повторил я снова.
— Лукас, — сказал он наконец. — Майкл Лукас.
Я кивнул:
— Круто.
Спустя некоторое время я прислонился головой к окошку и притворился спящим.
Есть одна штука, и Христос про нее знал.
Я предавался размышлениям под монотонное гудение движка, приближавшее нас к Парижу. В любом деле есть своя философия. Просто раньше я об этом как-то не задумывался.
Я всегда полагал, что первым в списке стоит «не убий». Самая главная заповедь. Ну разумеется, еще нельзя пялиться на задницу соседки, прелюбодействовать, сотворять себе кумиров и без почтения относиться к папе с мамой.
Но прежде всего, «не убий». Заповедь с большой буквы. Которую помнят все, потому что она кажется самой правильной, самой истинной и самой абсолютной.
Однако есть еще одна заповедь, о которой все почему-то забывают. «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». Да, конечно, по сравнению с «не убий» это кажется пустяком. Мелочевкой. Примерно как нарушить правила парковки.
Но когда эту заповедь швыряют тебе прямо в лицо, когда кишки твои реагируют раньше, чем мозг, — вот тогда ты внезапно понимаешь: мораль, принципы и ценности — все это не более чем пшик.
Умре прострелил Майку Лукасу горло — и это был один из самых бесчестных поступков, какие я когда-либо видел в жизни — жизни, отнюдь не стерильной. Но оказалось, что есть поступки и похуже. По расчету ли, ради хохмы или в силу административной аккуратности, но Умре не только убил Майка, он оболгал его, забрал у него жизнь не только физическую, но и моральную, он лишил его всего — существования, памяти, репутации, доброго имени. И все это с одной лишь целью — замести собственные следы и повесить все свои будущие преступления на молодого парня из ЦРУ.
И в тот момент, когда я осознал это, для меня изменилось все. С этого самого момента я разозлился уже не на шутку.
5
Похоже, у меня отлетела пуговица с ширинки.
Мик ДжаггерФранциско дал нам десять дней отпуска — отдохнуть и восстановить силы.
Бернард сказал, что собирается в Гамбург. Сообщил он это с такой хитрющей мордой, что сразу стало ясно — без секса здесь не обойдется. Сайрус уехал в Эвиан-ле-Бен, так как его мать была при смерти, — хотя позднее выяснилось, что при смерти она была в Лиссабоне и Сайрусу просто хотелось оказаться как можно дальше, когда она наконец отправится на небеса. Бенджамин с Хьюго улетели в Хайфу — понырять с аквалангом, а Франциско завис в нашей парижской квартире, ломая комедию о командирском одиночестве.
Я же объявил, что собираюсь в Лондон, и Латифа тут же решила ехать со мной:
— Слушай, мы так классно оторвемся! Я покажу тебе кучу мест. Лондон — потрясный город!
И она сладко улыбнулась.
— Да пошла ты! — отрезал я. — На хрена мне, чтоб ты за мной таскалась?!
Да, согласен, грубо, и мне совсем не хотелось так говорить. Однако риск, что какой-нибудь идиот, заметив меня с Латифой на лондонской улице, вдруг заорет во все горло: «Томас, старина, сто лет тебя не видел! А что это с тобой за телка?» — был так велик, что мне даже думать не хотелось об этом. Мне требовалась свобода передвижения, и единственным способом получить ее было сбросить Латифу с хвоста.
Разумеется, можно было насочинять басен про стареньких дедулю с бабулей, про семерых детишек или про визит к личному консультанту-венерологу, но в конечном счете послать ее на три буквы показалось мне проще всего.
Из Парижа в Амстердам я перелетел по паспорту Бальфура, а затем битый час избавлялся от всевозможных американцев, у которых могло хватить ума проследить за мной. И не то чтобы у них были какие-то особые причины. Стрельба в Мюррене убедила большинство из них в том, что со мной можно иметь дело, да и Соломон наверняка порекомендовал ослабить поводок.
И все же я хотел, чтобы в ближайшие несколько дней ни одна бровь не взлетела в изумлении и чтобы никто не смог воскликнуть «а это еще что?», следуя за мной по пятам. Вот поэтому-то, оказавшись в аэропорту Схипхол, я купил и тут же выбросил билет до Осло, обзавелся новой одеждой и солнцезащитными очками и вскоре вышел из туалета Томасом Лэнгом, хорошо известным «пустым местом».
В Хитроу я добрался к шести вечера и поселился в отеле «Пост-Хаус». Кстати, весьма удобное местечко, поскольку расположено недалеко от аэропорта, и одновременно местечко кошмарное, поскольку расположено недалеко от аэропорта.
Я долго отмокал в ванне, а затем плюхнулся на кровать и, вооружившись пачкой сигарет и пепельницей, набрал номер Ронни. Хотелось попросить ее об одной услуге — услуге, о которой прямо в лоб не скажешь, — так что я устроился поудобнее, зная, что разговор предстоит долгий.
Мы и в самом деле долго болтали о том о сем, и это было очень приятно. Приятно само по себе, но вдвойне приятно потому, что за наш разговор придется платить Умре. А также за шампанское со стейком, которые я заказал прямо в номер, и за лампу, которую я разбил, когда запнулся о ножку кровати. Разумеется, я прекрасно понимал, что при его доходах ему хватит на это сотой доли секунды, но на войне надо уметь радоваться и микроскопическим триумфам.
Пока ждешь настоящей, большой победы.
— Прошу вас, мистер Коллинз, присаживайтесь.
Секретарша щелкнула переключателем и проговорила себе под нос:
— Мистер Коллинз к мистеру Барраклоу.
Само собой, говорила она вовсе не себе под нос, а в тонюсенький микрофончик, присобаченный к головному телефону, прятавшемуся в гуще ее пышной прически. Но мне потребовалось добрых пять минут, чтобы уяснить это. У меня даже мелькнула мысль, а не предупредить ли здешних служащих, что у их секретарши, похоже, крыша слегка того?
