Ирина Потанина - Пособие для начинающих шантажистов
— Виктория, как обычно, всё преувеличивает. Никто на нас не нападал, просто пристали малолетки с глупыми вопросами, типа «можно закурить?», а Вика как раз проезжала мимо и решила нас спасать. Хотя ничего нам, в общем-то, и не угрожало. А шишку на голове я заработала, поскользнувшись.
Не уверена, что родители поверили мне.
— В каком районе это было? — подозрительно прищурившись, спросил отец.
Я поспешила рассказать, что происходило всё это за тридевять земель, дабы, не дай Бог, в головах у родителей не родилась мысль отомстить или еще что-то в этом роде. Мои домашние всегда любили приключения, поэтому я никогда не могла точно предсказать их реакцию на те или иные события.
Потом все, наконец, успокоились и напились чая с вареньем. Настасья потребовала, чтобы я отправилась укладывать её спать.
— Давно пора! — строго сообщила я Сестрице, — Дети в десять лет должны ложиться спать не позже десяти!
Сестрица подозрительно промолчала.
— Ну вот, — деланно огорчилась мама, — Сейчас наша Настя наделает выводов. В одиннадцать она решит ложиться в одиннадцать…Ты, Котька, сильно рискуешь, что, когда ей исполнится двенадцать, я отдам её тебе на воспитание.
— Ура! — завопила Сестрица и я еще минут десять рассказывала ей, что никаких глубоких выводов из моих слов делать не стоит.
— Чем закончился журналистский опыт Шурика? — вместо «Спокойно ночи» зашептала мне на ухо Сестрица.
— Ничем, — ответила я, — Я зря поднимала шумиху. Там всё в порядке. Спи.
— Но я хочу с тобой поразговаривать! — настаивала Сестрица, — Посиди со мной.
— Настасья, я дико устала!
— Ну и что? — искренне удивившись, закапризничала Настасья, — А с мамой так будешь сейчас еще разговаривать, я же знаю! Ты чья сестра, моя или мамина?!
— Да, но я её дочь!
— Нет, я её дочь!
Сестрица сама запуталась, кого к кому она собиралась ревновать, и тихо заныла. Иногда у Настасьи вдруг просыпались собственнические инстинкты по отношению к родственникам. Я в таких случаях всегда напоминала ей фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром, и пыталась доказать, что Сестрица ведет себя некрасиво, и что я не игрушка вовсе. Настасья тогда всегда обижалась, забивалась под одеяло и начинала тоскливо выть, умело удерживая очень высокую и труднопереносимую ноту в течение очень долгого времени. Всё-таки она была совсем еще маленьким ребенком. Я в раннем детстве была еще хуже, в смысле отношения к свободе близких людей. До двух лет я вообще не подпускала к мамочке никого из знакомых. Если вдруг на улице мама встречала кого-то и останавливалась, чтобы поговорить с ним, я начинала дико орать. Не говорю уже о гостях, которые пытались приходить к нам домой. По квартире маленькая я ходила, не выпуская из рук подола маминой юбки. Не для того, чтобы держаться, а для пущей уверенности, что родительница никуда не исчезнет. Чтобы зайти в туалет, бедной маме приходилось оставлять часть юбки за дверью. Только сжимая в руках заветный подол, я чувствовала себя уверенно. Видимо, в детстве я подсознательно пыталась компенсировать себе все последующие годы одиночества. Привязчивостью и болезненным чувством собственности Настасья явно была в меня.
— Господи, — наделенная музыкальным слухом мама всегда болезненно реагировала на пищащие завывания Настасьи, — Девочки, перестаньте! — строго проговорила она так, будто я тоже была маленькой, — Этот звук ужасно действует мне на нервы!
Маме, в то время, нравился певец Витас. Мне он тоже нравился, но пропустить возможность удачно пошутить я не могла.
— А ты думай, что это поет Витас, и наслаждайся! Какая тебе разница, чьи завывания слушать?
Мама обиделась за любимого артиста и ушла в другую комнату. Настасью же моё высказывание ужасно развеселило, и она перестала, наконец, пищать. Через несколько минут в квартире уже воцарилась тишина. Настасья, как ни пыталась сопротивляться усталости, всё — таки уснула.
Я лежала в горячей ванне, согреваясь и восстанавливая силы. Рядом на табуретке сидела мамочка и причитала.
— Господи, ну на кого ты похожа? Вся в каких-то ссадинах и царапинах! Ощущение, что тебе четырнадцать лет, и ты участвуешь в подростковых драках!
— И ты, Брут?! — возмутилась я и в двух словах рассказала причину такой своей реакции.
— Жаловаться будешь, когда тебе семьдесят будут давать, — мудро улыбнулась мама, — Мня вон до сих пор в троллейбусе «девушка» говорят.
— Может, они думают, что ты не смогла выйти замуж? — снова решила пошутить я.
— Знаешь, — мама задумчиво разглядывала царапину на моей руке, — Знаешь, чем старше ты становишься, тем более глупо шутишь. Обычно у людей происходит по-другому. Приходит мудрость, понимание… Может, ты ничего не читаешь в последнее время?
Я вдруг поняла, что мама права и устыдилась.
— Читаю. Но шутки действительно плоские, — потом я почему-то вспомнила опера и зачем-то заявила, — Это я просто общаюсь не с теми людьми.
— Странно, раньше ты никогда не попадала под чужое влияние. Видимо, эти люди много для тебя значат.
— Не выдумывай! — почему-то вспылила я, — Ничего они для меня не значат! Чуть что, сразу «много значат»!
— Верю, — скептически улыбнулась мама.
Я нахмурилась, потом вспомнила свой прощальный диалог с Викторией и устыдилась собственной вспыльчивости.
— Давай о чем-нибудь другом? — миролюбиво предложила я, чем, естественно, породила в материнском сердце массу вопросов. Корректная мама пока их не задавала.
Еще минут пятнадцать мы шушукались и смеялись, потом я почувствовала, что силы покидают меня окончательно и отправилась спать.
26. Глава двадцать шестая, в которой на бедного преступника пытаются навесить новые злодеяния
Утро началось с вкусного завтрака. Я даже всерьез задумалась над возможностью снова перебраться жить к родителям. Но тут мама решила все-таки расспросить, что же это за молодой человек был со мной вчера в гостях у Силенских, и я тут же припомнила все блага самостоятельной жизни. Мучимая угрызениями совести Виктория звонила мне уже из офиса, сообщая, что машина, которая отвезёт меня домой, через пятнадцать минут будет под подъездом. Заодно я решила забросить Настасью в школу и отца на работу. Жаль, что мама работала в двух шагах от дома, а то бы и её я тоже подвезла. Я даже подумала, что ради таких благ согласна, чтоб меня каждый вечер били кирпичами по голове. Хорошее настроение улетучилось, уступив место воспоминаниям о происшедших событиях. Весь этот абсурд мало того, что не помещался в голове, он еще и, возможно, угрожал серьезными неприятностями. Я вспомнила, что Шурик сегодня выходной, и решила позвонить ему, как только окажусь дома. Высказывания опера о том, что он знает шантажиста лично, мне очень не понравились. Кроме того, я жаждала лицезреть Жорика, надеясь, что он всё-таки прояснит мне ситуацию. Кого он видел? Кто забирал деньги? Себя я гуманно решила не винить пока в происшедшем. Предусмотреть, что некто появится за деньгами из канализационного люка, я никак не могла.
«Заходил. Тебя нет. Грустно. 00–13. Жора», — гласила аккуратно выведенная мелом на моей двери надпись. Губы сами собой расплылись в глупой улыбке, сердце на секунду замерло и забилось значительно быстрее. Я заставила себя нахмуриться, взять тряпку и вытереть дверь.
— Интересно, он что думает, что уже поселился у меня?! — забурчала я, стирая сообщение о времени прихода гостя. В собственной интонации мне почудилась скрытая надежда, и я углубилась в активное самобичевание, запрещая себе думать в столь тяжелый момент о Жорике.
Шурик, по моим подсчетам, сейчас еще нежился в постели. Я всегда возмущалась графиком его работы. В воскресенье, когда все нормальные люди отсыпаются и общаются с домашними, Шурик обязан был торчать в конторе. Зато у него был выходной в среду. Я подумала, что ни одна уважающая себя женщина не полюбит мужчину с таким графиком работы, и даже немного перестала нервничать на тему Виктории. Даже если Шурик окажется непричастным к похищению денег и сумеет как-то доказать это Виктории, он всё равно вряд ли сможет рассчитывать на её долгую благосклонность. Нет, и не думайте даже, я вовсе не ревновала. Просто подобный союз не казался мне прочным. Я желала этим людям счастья и стабильности, а не бурных страстей мимолетного романа, посему, конечно же, была против визита Шурика к Виктории с объяснениями.
«Ну что ты себе голову морочишь?» — вдруг заговорил внутри меня БорецЗаСправедливость, — «Какая, собственно, тебе разница, долговечен ли будет их союз? А вдруг у людей настоящая любовь?»
«Если любовь», — не вполне честно отвечала я, — «То я ничего не имею против. Но не верится мне что-то в искренность чувств обоих».
«Отстань от людей! Живи своей жизнью! У тебя вон опер неприкаянный ходит!»
