Дарья Донцова - Концерт для колобка с оркестром
– Лизочек.
– Ага. Впрочем, такое сказать любой может, – бубнила из-за створки старушка, – давайте-ка…
– Бабуся, – прервала ее девочка, – если ты опять проверку устроить решила, то я лучше сразу скажу: в туалете у тебя висит репродукция «Утро в сосновом бору», в ванной есть красный стакан, а пенсию ты прячешь на кухне, кладешь деньги в коробочку из-под пельменей и засовываешь ее в морозильник.
Загремели многочисленные засовы, дверь чуть-чуть приоткрылась. Мы по очереди втиснулись в квартиру.
– Разве можно так громко кричать про деньги! – укорила Галина Николаевна внучку. – Это неосторожно!
– Извини, бабуся, – пропыхтела Лизочка, развязывая кроссовки, – ты же иначе за дверью нас долго продержишь, станешь спрашивать: если вы мои дети, то скажите, какая картина у меня висит в туалете, что за стаканчик стоит в ванной? Ну я и решила ускорить события.
– Шалунья, – погрозила старушка ей пальцем, – кого это вы с собой привели?
– Знакомься, мама, – начал Назар, но я быстро перебила его:
– Здравствуйте, меня зовут Виола Тараканова, я журналистка, собираюсь писать о детском доме. Вот, пришла взять у вас интервью.
– Милая моя, – всплеснула руками Галина Николаевна, – кто, как не я, про нашу семью расскажет!
На пенсию совсем недавно ушла, доработалась до такого возраста, что просто неприлично стало руководить, посадила на свое место смену, так ведь все равно покоя нет! Сегодня уже раз пять звонили: Галина Николаевна то, Галина Николаевна се! Умру, так из могилы достанут! Да вы идите. Лизочек, веди гостью, только не на кухню, а в комнату, туда чай принесу.
– Не стоит ради меня суетиться, – улыбнулась я, – на кухне очень уютно, давайте там поговорим.
Глава 31
Многие люди делаются к старости словоохотливыми, Галина Николаевна оказалась из их числа.
Почти час она говорила без остановки, не давая мне вставить и словечка. Лизочка с Назаром сидели тихо, девочка пила чай с конфетами, а ее отец просто слушал мать, изредка кивая головой. Похоже, и папа, и дочка давно примирились с болтливостью бабушки, скорей всего, они сто раз слышали ее рассказы и теперь воспринимали речь старушки как бытовой шум, относились к ней, как к гулу пылесоса: если урчит, значит, работает, беспокоиться не о чем. Наконец Галина Николаевна замолчала и взяла в руки чашку.
Обрадовавшись, я быстро задала вопрос:
– Кто такая Ольга Ивановна?
– Ольга Ивановна? У нас сотрудницы с таким именем не было.
– Вроде она служила заведующей, давно…
– Ах эта… – протянула Галина Николаевна. – Черная страница нашей истории, да, страшное горе.
– Вы о чем?
– Ну, тот ужас случился еще до того, как детдом попал в мои руки!
– Так Ольга Ивановна и впрямь была директором?
Галина Николаевна кивнула.
– Да. В семидесятых годах вышло постановление ЦК КПСС об омолаживании кадров. Вообще говоря, разумное решение, потому что молодым специалистам, ну, людям в возрасте тридцати пяти лет было практически невозможно занять место начальника.
На директорских постах сидели семидесятилетние маразматики. Но в нашей стране все любят доводить до абсурда, а провинция еще считает своим долгом прогнуться перед центром. Вот в Козюлине и поторопились исполнить постановление. Быстренько сместили старую директрису детдома, а на ее место посадили Ольгу Ивановну, вчерашнюю выпускницу педвуза, девушку неопытную, зато с гонором, решившую уволить всех, кому исполнилось пятьдесят. Очень скоро в приюте стали работать недавние студенты, они были полны энтузиазма, любили ребят, но сами, будучи почти детьми, не обладали нужной ответственностью. В первую очередь юные педагоги решили сломать давно установленный распорядок дня.
«Разве правильно, что все едят одновременно, – восклицала неопытная директриса, – дома ведь не так! Каждый, когда хочет, подходит к холодильнику!»
«Так в семье нет нормы продуктов на человека, – попыталась вразумить безголовое начальство повариха, единственный специалист из „старых“, – если сейчас детей к жрачке бесконтрольно пустим, потом не отчитаемся!»
«Хорошо, – сдалась Ольга Ивановна, – но чай пусть пьют в любое время».
На том и порешили. Воспитанники теперь свободно заходили на кухню, сами зажигали плиту…
«Ох, не случилось бы беды, – качала головой повариха, – ведь вздуют конфорку и не гасят потом!»
«Ерунда, – злилась Ольга Ивановна, – вы привыкли над детьми издеваться! Ни поесть им, когда хочется, ни попить чаю, мы сломаем этот порядок».
Повариха лишь качала головой и вздыхала. Виданное ли дело, доверить сирот, неразумных малышей, безголовым воспитателям! Детдом в Козюлине был маленьким, всего на сорок детишек. Тогда из роддомов брошенных детей сдавали в приют, в котором они содержались до трех лет. Потом их переводили в заведение, где держали до первого класса, и лишь затем дети оседали в интернате, в котором им предстояло провести восемь или десять лет, в зависимости от успеваемости в школе. Но в Козюлине было все устроено по-другому, можно сказать, что воспитанникам этого детского дома повезло, им предстояло меньше переездов и, следовательно, меньше душевных травм.
Козюлинский приют считался образцовым, но именно в нем и произошло ужасное несчастье.
Ольга Ивановна процарствовала несколько лет, а потом случилось то, чего так боялась старая повариха.
Кто-то из воспитанников, сняв с плиты чайник, забыл выключить конфорку. Пламя перекинулось на тряпку, и разгорелся огромный пожар. На беду, несчастье произошло около полуночи, большинство детей мирно спало в кроватях. Ольга Ивановна вместе с сотрудницами, а многие из них жили в расположенных рядом домах, пытались сначала своими силами справиться с огнем, потом все же вызвали пожарных, но не всех детей удалось спасти. Кто-то задохнулся в дыму, кто-то умер в больнице от ожогов.
– Вот такая трагедия случилась, – вздыхала Галина Николаевна, – я принимала детдом в ужасном состоянии.
– А что стало с этой Ольгой Ивановной, где она? – в нетерпении воскликнула я.
– Она пыталась покончить с собой, – объяснила Галина Николаевна, – но ее спасли, осудили, дали немного, уж не помню сколько, то ли год, то ли два, потом она вернулась назад в Козюлино и работает в библиотеке.
– В библиотеке?
– Ну да, в городской, книги выдает. Ей ведь запретили детьми заниматься по суду, а жить-то надо.
Наши ее кто жалел, кто осуждал, только давно дело было, забылось горе.
– Сколько же ей лет?
Галина Николаевна пожала плечами:
– Точно не скажу, однозначно меньше, чем мне.
Если она в семидесятых вуз закончила, то ей тогда стукнуло года двадцать два. Вот и считайте, молодая еще. Кстати, вы не первая про нее у меня расспрашиваете. До вас приезжала одна женщина, Яна…
– Вы помните ее имя?
– Странное дело, – хмыкнула Галина Николаевна, – что на завтрак ела, могу забыть! А что год назад происходило, помню в деталях. Именно Яна.
– Где библиотека находится? – подскочила я.
Назар ткнул рукой в сторону окна.
– А в двух шагах, на Ленина.
– Отвезешь меня?
– Пешком быстрей.
– Нет уж, доставь к месту, – упорно настаивала я, доставая кошелек.
– Пошли, Лизочек, – велел Назар.
В библиотеке стояла тишина и пахло пылью. За стойкой, где выдают книги, не было ни одной живой души. Я покашляла, сначала тихо, затем погромче, потом крикнула:
– Здравствуйте!
– Добрый день, – донеслось издалека, и из приоткрытой двери вышла женщина, довольно полная, с добродушным, круглым лицом.
– Записаться хотите? – поинтересовалась она. – Если наша прописка, то бесплатно, коли из другого места, залог оставить надо.
– Почему вы решили, что я хочу открыть абонемент, вдруг он у меня давно есть? – улыбнулась я.
– Ну, своих читателей я хорошо знаю, их не так уж и много! – ответила библиотекарша.
– Вы Ольга Ивановна?
– Нет, Елена Николаевна, Ольга Ивановна заболела, тяжело, наверное, не вернется на работу.
– Она в больнице?
– Нет, дома, из клиники ее выписали.
– Адрес не подскажете?
– Ленина, двадцать пять, – спокойно, не проявив никакого любопытства, сообщила Елена Николаевна и скрылась в служебном помещении.
Решив не сдаваться, я отправилась на улицу Ленина и нашла под номером двадцать пять частный дом, очень похожий на нашу избушку в Пырловке.
Дверь оказалась незапертой. Выкрикивая на все лады:
– Ольга Ивановна, вы где? – я прошла сквозь сени, кухню, коридор, большую комнату и оказалась в крохотной светелочке. Прямо у входа стояла железная кровать, а на ней лежал кто-то, укрытый цветастым одеялом. Я в растерянности застыла на пороге. Перина зашевелилась, из-под нее показалось маленькое, с кулачок, личико, похожее на мордочку старой обезьянки.
– Зачем вы кричите? – тихо спросила больная. – Лекарство вон там, на столике, а шприцы вы должны с собой принести. Чего так рано пришли? Обычно к вечеру укол делают.
