Брайан Випруд - Таксидермист
Я вытер руки тряпкой и отступил на шаг – окинуть Фредовы челюсти критическим взглядом. И склонился перед готовым продуктом.
– Привет тебе, принцесса Мокано! Салют, виконт де Паго-Паго! Поклон, министр финансов Уолла-Уолла!
– Гарт, минут десять назад ты говорил, что сваришь кофе. – Энджи вздохнула, сморщила лоб, на половине лица зародилась улыбка. – Так как насчет этого, мой сладкий?
Я пожал плечами перед Фредом.
– Хотите кофе, маркиз де Фред? Ах да, верно, от него вы, львы, не можете ночью уснуть.
Где-то у меня за спиной Энджи тяжко вздохнула.
Я вылез из своей каморки в гостиную, которая у нас также и кухня, или вроде того. Мы живем в такой замшелой нью-йоркской квартире, которые люди воспевают, не представляя, как там сквозит и сколько там закоулков. Помните кафе-мороженые, где старшеклассницы в носочках с рюшами хлебали солодовые молочные коктейли и млели под сорокапятки Диона[15] в музыкальном автомате? Нет, не как в дурацких декорациях «Счастливых деньков»,[16] постарше – те кафе похожи на древние бары с длинной мраморной стойкой, полом в черно-белую клетку и кабинками у окна. Вот это и есть наша квартира. Мы спим там, где раньше была кладовка, зал со стойкой – наша кухня/столовая, а в кабинке у окна мы и едим. Пространство в середине, где мы с Энджи чуть не надорвались, отдирая ветхую черно-белую плитку, оставлено под громадную коллекцию чучел и кое-какую мягкую мебель, приобретенную на Парк-авеню. Не в магазине на Парк-авеню, а прямо на улице – туда выходят на охоту все, кому хочется настоящую мебель (а не «икеевские» авангардные конструкции для акробатов) но без сопровождающих ценников.
Время от времени в хорошую погоду мы объезжаем Парк-авеню, может, Грамерси-Парк или улицы в начале второго десятка вокруг Пятой, высматривая выброшенную мебель – на замену старой или в пополнение команды. Нам довольно часто везет – особенно в воскресные вечера, когда коменданты домов выносят вещи на тротуар для ранних мусорщиков понедельника. Тут вам никаких зассанных кошками диванов. Тут – первосортные отбросы тех, кто покупает новую мебель каждый год, чтобы разогнать скуку благотворительных балов. (Многим комендантам в домах с привратниками достается изысканной мебели больше, чем они могут расставить у себя или раздать.)
За стойкой тянется ряд встроенных контейнеров из нержавеющей стали – когда-то в них держали мороженое и наполнители. Теперь там хранятся кофе, сахар, печенье, крекеры и прочее. А там, где предположительно стоял миксер, у нас кофемолка и кофеварка. Я зачерпнул, смолол, засыпал, залил, потом зацепил две кружки из сорока с лишним, что выстроились у нас перед огромным мутным зеркалом. Зачем так много кружек? Спросите у тех, кто думает, что кружка – лучший подарок.
– Какой-то парень заходил, спрашивал тебя сегодня, – крикнула Энджи. – Забыла сказать.
– Кто?
– Сказал, заглянет еще. Сказал, старый друг. Как-то мне это не понравилось.
– Как он выглядел?
– Твидовый костюм, короткая стрижка. Какой-то прохвост, это уж точно.
Словесный портрет не говорил ни о чем, но тут заговорил автоответчик – кто-то позвонил.
– Вы позвонили в прокатную фирму «Зверье Карсона». Оставьте сообщение, и мы вам перезвоним. Спасибо. Биип.
– Алло, это Джанин Уилсон из «Уорнер Бразерс», мы тут снимаем в Бруклине? У нас небольшая накладка, и я думала?…
Дамочка в беде и с глубокими карманами? Я снял трубку.
– Извините, я только что вошел. Гарт Карсон. Чем могу служить?
– Здрасьте. Мы тут снимаем в Парк-Слоуп и у нас там сцена в охотничьем магазине. У вас прокат чучел, так?
– Ага. Давайте угадаю: вам нужен медведь на задних лапах, оленья голова, и кабанья, наверное, тоже, и еще кое-что посадить на прилавок – вроде бобра, выдры или росомахи?
– Э-э, да, знаете, что-то вроде того, чтоб похоже на охотничий магазин?
– Стоимость проката варьируется от больших чучел к средним и мелким. Целые чучела, вроде медведя на задних лапах или марлина, – большие, идут по 250 долларов. Большинство голов и рыба короче четырех футов – средние, по сто. Белки, ласки, птицы и все такое – мелкие, по пятьдесят. Сдаем на день (или часть оного) или на неделю, больше пяти дней – неделя. Можете сказать мне точно, что вам нужно или я сам составлю набор? Тогда просто скажите, сколько из какой категории вам нужно.
– Штука в том, нам это нужно как бы прямо сейчас. У вас есть доставка?
Я начал расстегивать халат.
– Доставка в пределах пяти районов[17] включается в стоимость заказа дороже двухсот пятидесяти. Но если доставка сегодня же, берем десятипроцентную надбавку за первый день.
– Как скажете. Может, по два каждой категории?
– Пожелания? Млекопитающие, рыбы, птицы? Всех понемногу?
– Всех понемногу.
– Сколько дней? – Мой карандаш завис над блокнотом.
– Не зна. Скажем, неделя.
Ух ты! 2500 + 1000 + 500 + доплата = четыре куска с мелочью.
– Адрес?
Через несколько минут я принес Энджи кофе.
– Пасиб. – Она подалась от верстака, сдвинула очки на лоб и приняла кружку. – Есть работа?
– «Уорнер Бразерс» в Бруклине, Парк-Слоуп.
Я проглотил кофе и пошел в кладовку за одеялами и пенопластовыми колодками.
– Сколько штук?
– Шесть. По паре каждых, на неделю.
– Неплохо! – Энджи чокнулась своей кружкой с воздухом. – С жуткой надбавкой, не меньше.
– Еще бы. Поможешь?
– Конечно.
Минут через сорок мы загрузили в трейлер медведя-барибала на дыбах – загрузили лежа: на спине на пенопластовой постели и под одеялом, будто укрытого на ночь. В одной постели с мишкой оказался целый злющий кабан. В природе кабаны охотятся на змей, так что я всегда привожу и чучело змеи, чтобы сунуть кабану в пасть – это без доплаты. На заднем сиденье «линкольна» лежали упакованные в одеяла голова козла, барракуда, спаренная белка и настенный фазан.
Энджи отряхнула с рубашки пух от одеял.
– Готов. Через часок вернешься?
– Нет. Я ему помешаю. – К нам неторопливо шагал человек в твиде.
Меня будто слегка оглоушило. Ну знаете, слегка – как если бы я в грозу стоял на шпиле замка со стальным прутом в руке. Слов у меня не нашлось, так что твидовый обернулся к Энджи.
– Привет. – И протянул руку. – Звать меня Николас. Николас… – Он бросил на меня хитрый взгляд. – …Палинич. Мы с Гартом старые знакомые. Друзья детства.
Энджи мое потрясение заметила, но протянутую руку любезно пожала.
– Здравствуйте. Я Энджи. Вам придется извинить Гарта, он как раз уезжает…
– А ты все с дохлыми зверюшками. – Палинич окинул взглядом заднее сиденье машины, и встретившись глазами со мной, покивал. – Ты никогда не был особым говоруном, а, Гарт?
– Привет, Ник, – наконец выдавил я. – Где ты был?
– Не хочу тебя задерживать, Гарт. Ты куда-то направляешься? Почему бы мне с тобой не поехать? Поболтаем заодно.
– А, ну да. – Я ответил на пристальный взгляд Энджи быстрым своим и подмигнул, давая понять, что все нормально. – Едем.
– Отлично. – Николас помедлил у пассажирской двери, любуясь «линкольном». – Все ездишь на старой отцовской машине. – Он улыбнулся мне одной из своих широких вкрадчивых улыбок. – Он бы гордился.
И мой младший брат сел в машину, хлопнул дверцей – и мы покатили в сторону Вестсайдского шоссе.
Глава 5
И как мой брат, и как личность Николас всегда таил какие-то свои мотивы, вынашивал тайные замыслы, и считал, что он умнее всех. Он был обаятельным сорванцом, укомплектованным россыпью веснушек и чертами деревенского мальчишки. Теперь же он выглядел чуточку слишком гладким – во вред себе, а выдавали его разве что короткие и зализанные темные волосы, небольшие залысины, да мешки, что уже набухали под глазами.
Такой инкарнации Николаса я еще не видал. Твид казался неуместным, но, может, в том и состояла задумка. Я не слышал о нем больше пятнадцати лет, а видел последний раз перед тем, как Николас вступил, представьте себе, в Корпус мира.[18] Это случилось вскоре после отцовских похорон. Папа был профессиональный коллекционер бабочек и умер в итоге от эмфиземы и сердечного приступа, вызванного закупоркой сосуда, когда гонялся за перламутровками среди цветущих ноготков. Мы с отцом были родственные души – оба одержимы страстью к коллекционированию и классификации. Ребенком я собирал жуков – тысячами, а теперь собираю чучела, и это почти то же самое, только в больших масштабах. Еще у нас была общая любовь к здоровым кабриолетам, типа этого «линкольна», который папа оставил мне в наследство.
Николас же, в общем, слишком часто вызывал у папы неодобрение. Научной склонности, которая отличала нас с папой, Николас не унаследовал: скорее уж он вылупился из яйца алчности. Еще желторотиком Николас почуял склонность к психологическим трюкам и уловкам коммерции. Ему было не больше пяти, когда он начал усваивать правила торговли на улице с лотка, на который выкладывал все, что, по его мнению, можно продать. И не лимонады с печеньем. Торговля шла золотом (раскрашенные булыжники), соседскими кошками, сдохшими батарейками, бесполезными акционерными сертификатами и тому подобным.
