Дарья Донцова - Бриллиант мутной воды
– Я пойду в милицию, – прошептала Регина Глебовна.
– Ни в коем случае, – рявкнул муж, – имей в виду, я мигом потребую развод. – Потом, слегка остыв, добавил: – Только опозоришься. Какие обвинения ты выдвинешь против Беаты? Скажешь, что она хорошо готовила и вкусно кормила супруга?
Бедная Регина Глебовна тихо плакала, ужасаясь эгоизму мужа. Похоже, отца совсем не взволновала смерть сына, его беспокоила только собственная карьера.
С Беатой Регина Глебовна больше не встречалась. Ненавистной невестке досталась квартира и машина Вадика, но свекрови было наплевать на материальные ценности, одно время она всерьез думала о том, чтобы нанять киллера и пристрелить гадину, но потом увлеклась религией, стала ходить в церковь…
Через год после смерти сына разразился скандал в институте. Беату с позором выгнали, Регина Глебовна сначала почувствовала удовлетворение, но потом до нее дошло, что окружающие связывают имя воровки с семьей Быстровых, и она поняла, что дрянь вновь насолила ей. В институте говорили – невестка Регины Глебовны воровка!
О том, что Вадим мертв, люди как-то забыли. И потом, вдова ведь тоже член семьи.
Прошло какое-то время, и Регина Глебовна стала успокаиваться, но тут внуку пришло время идти в школу. Представьте теперь негодование и ужас бабушки, когда выяснилось, что английский язык у Кости будет вести Беата Андреевна Быстрова.
Растеряв все христианское милосердие, Регина Глебовна ринулась в школу и сделала так, что мерзкая девица убежала из учебного заведения.
Глава 29
Домой я приехал голодный, как зверь. Остановиться поесть мне не удалось. Не успел я сесть в машину, как раздался звонок.
– Ну? – нетерпеливо спросила Нора. – Узнал что-нибудь интересное?
– Вроде да.
– Тогда скорей сюда, жду, – приказала хозяйка.
Войдя в квартиру, я поразился неприятному запаху. Если раньше он концентрировался отчего-то в середине коридора, то теперь плыл по всей квартире.
– Я вызвала водопроводчиков, – сказала Нора, наблюдая, как я вешаю куртку.
– Зачем?
– Ты не ощущаешь вони? – удивилась хозяйка. – Господи, тебе только позавидовать можно!
– Нет, чувствую, конечно, но при чем тут слесарь?
Нора скривилась:
– Ленка изучила весь коридор. Сначала подумали: под шкафом мышь сдохла…
– Судя по «аромату», она должна весить центнер, – усмехнулся я.
Элеонора улыбнулась:
– Один раз у меня, еще на старой квартире, за шкафчик упал маленький кусочек колбасы, ты представить себе не можешь, какое амбре стояло несколько дней, пока я не догадалась отодвинуть мебель… Вот сейчас я подумала, может, где в полу труба проходит, она дала течь, вода скопилась…
– Тогда бы соседям на голову полилось, – возразил я.
Уличенная в нелогичности, Элеонора обозлилась:
– Ладно, пусть проверят, а ты иди в кабинет и быстро рассказывай, в чем дело.
После моего рассказа хозяйка пару минут сидела молча, потом хлопнула рукой по столу:
– Чем больше узнаю об этой Беате, тем больше уверяюсь в том, что убила ее Соня.
– Почему? – осторожно поинтересовался я.
– Ну сам посуди! Беата явная дрянь, одной истории с Лизочкой хватит, чтобы никогда не подавать руки этой мерзавке.
Я кивнул. Бедная девочка настолько измождена, что только спит и ест, не вылезая из уютной кровати. Нора созвала консилиум педиатров, и те в один голос заявили: Лиза очень слаба, сам факт пребывания ее на этом свете можно считать чудом.
– Соня обожает Николашу, – продолжала Нора.
– Противного парня, – не удержался я от критики, – который не захотел отнести матери продукты и через несколько дней после смерти своей невесты привел какую-то женщину. Он лишен всяких моральных принципов!
– Нам сейчас совершенно неинтересен психологический портрет Николая, – вскипела Нора. – Без тебя знаю, что он эгоист, потребитель и негодяй. Тянул из бедной матери деньги, заставлял ее работать без отдыха, чтобы иметь возможность сидеть в ночных клубах и носить дорогие шмотки. Но речь сейчас идет о Соне. Она обожала сына, думала только о его счастье. А теперь представь, что мать каким-то образом узнала хоть часть информации о Беате. Про Лизу или про Вадима. И что тогда?
– Что? – эхом отозвался я.
– Полная негодования, она отправилась к мерзавке и потребовала, чтобы та оставила Николашу в покое… Кстати, вот еще одна странная вещь…
– Какая?
– Ну зачем Беате Николай? Он из малообеспеченной семьи, не имеет ни собственного бизнеса, ни больших денег. А, насколько я понимаю, она предпочитала иметь дело с людьми из другого социального слоя. Ну да ладно, оставим сей вопрос без ответа. В конце концов, и на старуху бывает проруха, может, она влюбилась. Хотя, честно говоря, плохо представляю себе влюбленную гадюку.
– Я тоже.
– Ладно! Значит, Соня ринулась к Беате, услышала, очевидно, едкое, насмешливое замечание, потеряла голову и схватилась за нож.
– Вы верите в такой поворот событий?
– Нет! – заорала Элеонора. – Нет и сто раз нет. Но если рассуждать логично, получается такой расклад! Ступай к себе и ложись спать.
Я быстро ушел из кабинета. Если Нора впала в гнев, ей лучше не попадаться под руку, и вообще, утро вечера мудреней, старая истина.
Дойдя до кухни, я заглянул туда и увидел Ленку, колдующую у мойки.
– Ты не спишь? – удивился я.
– Вот, свинину мариную, – пояснила домработница, – а вы, наверное, кушать хотите? Садитесь, садитесь, сейчас подогрею.
– А что хочешь предложить? – с опаской поинтересовался я.
– Эгг энд порридж[6], – заявила гордо Лена.
Я владею английским языком на уровне «читаю со словарем», а выяснять, что скрывается под этим названием, не захотел, поэтому быстро ответил:
– Нет-нет, спасибо, я совсем не голоден. И потом, у меня аллергия на эгг энд порридж.
– Скажите, пожалуйста, вроде раньше не было, – покачала головой домработница.
Она хотела продолжить беседу, но я решительным шагом двинулся прочь. Ладно, соорудить себе бутерброды не удастся, впрочем, у меня есть пирожки, сейчас устрою пикник в спальне.
Но аппетитные утром пирожки сейчас выглядели отвратительно. В холодном виде они оказались несъедобными. Следовало пойти в кухню и засунуть их в микроволновку. Но там орудует Ленка, самозабвенно превращая кусок парной свинины в нечто несъедобное. Я оглядел комнату. Наверное, надо купить чайник и ростер, поставить на подоконник… Взгляд упал на батарею.
Я постелил на радиатор кусок бумаги и положил сверху пирожки. Из всякого безвыходного положения всегда найдется выход. Топят у нас отлично, «гармошка» – как раскаленная сковородка, минут через пятнадцать мой ужин подогреется, а пока полежу почитаю.
– Ваня, – раздался над головой голос, – Ваня, проснись!
Я сел и потряс головой.
– Что случилось?
В окно смотрела темнота. Вот дела, заснул одетым, не разобрав постели.
– У нас несчастье, – тихо сообщила Нора.
Меня смело с кровати.
– Какое?
– Только что звонил Максим, Соня умерла!
– Когда?
– Ночью.
– Отчего?
– Повесилась в камере, разорвала юбку, кофту, связала лоскуты и удавилась, оставив записку, в которой призналась в убийстве Беаты.
Я онемел. Нора тоже молчала, потом выдавила из себя:
– Извини, разбудила тебя, восьми еще нет, но я услышала известие и потеряла голову.
Сон покинул меня.
– Что же теперь делать?
Нора пожала плечами:
– Жить дальше. Нам придется заняться похоронами, скорей всего Николай палец о палец не ударит ради матери. Около десяти позвони Максиму и узнай, какие формальности надо соблюсти в этом случае. Кстати, я не знаю, как поступают, когда умирает человек, находящийся под следствием. Тело отдают родственникам?
– А кому же? – удивился я.
– Ну, могут похоронить за госсчет, – горестно вздохнула Нора, – просто кинут в общую могилу!
Чтобы отвлечь Элеонору от жутких размышлений, я мигом сказал:
– Не волнуйтесь, я все узнаю.
– Потом придешь в кабинет, – мертвым голосом продолжила Нора, – и займешься письмами. Ты их почти месяц не разбирал.
Естественно, нет, да и когда бы? Ведь целыми днями я носился по городу, добывая сведения о Беате, и Норе хорошо известно, где я был в рабочее время. Но спорить с хозяйкой не стал, она расстроена, поэтому и несправедлива. Не желая еще больше разозлить Нору, я кивнул:
– Хорошо.
Элеонора покатила к двери, но на пороге обернулась:
– Когда придет слесарь, если он, конечно, явится, пусть заглянет и в твою спальню. Запах проник и сюда.
Я повел носом, пока ничего не ощущая, но, повторяюсь, обоняние не самое развитое из моих чувств.
Проглотив на завтрак чашку кофе и решительно отвергнув все то же непонятное блюдо под хитрым названием «эгг энд порридж», я прошел в кабинет. Мой стол и впрямь оказался завален письмами. Тяжело вздохнув, я сел в рабочее кресло.
