Юлия Соколовская - Вакханалия
Мы спустились к поездам. Народу — полный зал. Все стоят, ждут отправки на тот берег. Здесь конечная, обратного хода нет. На часах две пятьдесят восемь — выходной день, интервал пошире, чем в будни, минут шесть — значит, будет еще гуще, а это нам только на руку…
Постоялов не замечал окружающей толпы. Он шел по перрону, погрузив руки в карманы. Где-то рядом Сургачева! — осенило меня. Последний поезд ушел три минуты назад, как бы она на него успела?.. Точно. Сургачева стояла напротив предполагаемого второго вагона, надменно отвернувшись от толпы. В трех шагах мерцал Эдик и искал глазами нас. Найдя, обрадовался как родным, разулыбался. Я приложила палец к губам — он понятливо кивнул: мол, обижаешь, старушка… Борис Аркадьевич не заметил Сургачеву (будь моя голова на месте, я бы тоже сообразила, что не должен), а та, конечно, спиной тоже его не видела. Постоялов прошел к первому вагону и только здесь позволил себе оглядеться. Глянул налево, направо, опять налево — на симпатичную, хотя и уставшую блондинку лет за тридцать, читающую сложенную газету. Не удержался, в третий раз посмотрел на соседку. После чего вздохнул и уставился прямо перед собой.
Подошел поезд. К дверям Борис Аркадьевич не успел — промазал, опередили молодые, с крепкими локтями. Его пронесло в середину вагона, он встал лицом к окну, схватился за поручень. Мы с Бронькой вошли в числе последних, тормознули у дверей. Она стояла к нему лицом (вряд ли в новом прикиде да деловых очках он узнал бы ее, пусть когда-то и видел). Я зашла к нему спиной, лицом к подруге, так и осталась, взявшись за вертикальный поручень у выхода.
«Осторожно, двери закрываются», — предупредил магнитофон… Опять кто-то не успел, пришлось вторично закрывать… Мы ехали в гнетущем молчании, и абсолютно ничего не происходило. Разлетевшиеся по голове в период возбуждения крупицы здравого смысла потихоньку возвращались. А не имеет ли место великое совпадение? — закралось мне в голову прескверное предчувствие. Как бы ища опровержения, я покосилась на Броньку: что-то физиономия у нее стала больно каменная.
— Ну как он там? — пробормотала я.
— Никак, — процедила Бронька. — Стоит. Мне кажется, кто-то сегодня получит по шее.
Стыдно признаться, но мне тоже начинало казаться. В принципе она может и не успеть на охмурение шведо-финна. Учитывая, что «кефир» запаркован у офиса Постоялова, а время упорно движется к семи…
Я почувствовала ритмичное подрыгивание в кармане. Вибратор заработал.
— Бронька… — зашептала я, — телефон бесится…
— Так ответь, — фыркнула Хатынская, — он все равно не смотрит. И не слышит он тебя.
— Эй, соседи, — забубнил из второго вагона Эдик, — ваша красотка отвечает на телефонный звонок. Говорит какие-то нежности: мол, она уже едет и вот-вот приедет… и очень очаровательно улыбается.
— Дуру гонит, — обреченно пискнула я.
Хатынская тяжело вздохнула: дескать, дружба дружбой, но пора и меру знать. Она по моим глазам уже все поняла. Я втянула голову в плечи.
— Бронь, он не говорит по телефону?
— И не думает, — холодно ответила Хатынская. — На твое счастье, похоже, он выходит на «Речном». Продирается к выходу…
— Эй, Лида… — шептал Эдик. — Ты куда подевалась, блин? Красотка, говорю, движется к выходу… На «Речном» хочет выпасть…
— Ага, они оба выходят на «Речном вокзале», — вспыхнула я последней надеждой.
— И не думай даже, — отрубила Бронька. — Это тебе не поможет. Встань лицом к двери. Постоялов сзади.
Мамочки… Охваченная дрожью, я сместилась к выходу и… опять уперлась в этот чертов плакат из кинотеатра «Аврора» (уменьшенного, правда, формата). «Пройди путем покойницы»!.. Замучили! Я стояла и твердила про себя: «Пройди путем покойницы, пройди путем покойницы…»
— На «Речном» выходите? — поинтересовался на ухо Постоялов. Я судорожно кивнула: да-да, выхожу… Он не стал справляться, как меня зовут, чем занимаюсь сегодня ночью, не встречались ли мы ранее. Мой кивок его вполне устроил.
Поезд плавно подкатил к платформе. Надутая страхом, как шар гелием, я выпала на перрон и, лишь собрав в ногах остатки воли, не побежала. Поток людей меня опутал, обложил разноголосицей. Светлая куртка с потертыми локтями обошла меня где-то справа, а слева в бочину втерся локоть Хатынской.
— Шевели ходулями, идиотка… Хоть из спортивного интереса разберись, куда это он собрался…
А я уже догадалась. Мир вашему дому, Борис Аркадьевич… Достойное завершение, нечего сказать, абсолютно бездарного дня. Когда мы поднялись по широкой лестнице к торговкам в вестибюле, Постоялов уже стоял у цветочного лотка, хмуро рассматривая невзрачный букетик георгинов. Я машинально отошла в сторону, встала за колонну. Бронька моментально очутилась сзади, запыхтела зловеще в затылок. Толпа продолжала подниматься. В числе прочих замелькала Сургачева. Она шла очень быстро, помахивая сумочкой, — не лицо, а просто роза распустившаяся… Повертев головой, совсем разулыбалась — понеслась, стуча каблучками, к какому-то высоченному парню в модном плаще, рассматривающему прессу, повисла у него на плече. Парень повернул голову — сперва оторопел от неожиданности… а потом тоже разулыбался — абсолютно белоснежной улыбкой.
— Ой, блин… — только и сподобилась сказать я.
Сургачева спрыгнула с парня, потащила его к выходу. Он что-то ей тараторил, она тараторила… Постоялов между тем приобрел полноценный веник, понюхал с кислой физиономией, перебрался к соседней торговке, что-то ей сказал. Рахитичного вида тетушка понятливо кивнула, извлекла из груды коробок пучок перезрелых бананов.
— В больницу пойдет. К жене. Она лежит тут рядом, на Гурьевской… — печально резюмировала я, глядя на подходящего Эдика. И этот туда же — уж больно неприветливая к концу дня физиономия. Не врезал бы… Я удрученно опустила голову.
— Ты не хочешь посмотреть нам в глаза? — недобро поинтересовалась Бронька.
Меньше всего я хотела смотреть им в глаза.
— Простите, — прошептала я, краснея, как гимназистка. — Ей-богу, ребята, простите, я вам добром отплачу…
Глава 7
Мне приснилась покойница с пышными формами. Она лежала в луже крови, а из горла у нее торчал нож. За горизонт тянулся кровавый след — покойница ползла, не хотелось ей умирать в неподвижном положении… «Пройди путем покойницы!» — сказал мне кто-то прямо в мозг, и я проснулась, озаренная.
Полдень. Липучка дрыхнет в ногах. Холодная война в разгаре… Не замечая домашних, я полдня просидела, таращась в окно, и пыталась расположить свои мысли в строгом военном порядке. Но это было в принципе невыполнимо — мысли вспыхивали радужным блеском и сразу лопались. «Черт с ними, — решила я. — Поработаем по наитию».
Около четырех часов дня я позвонила Броньке:
— Поможешь?
— Помогу, — с готовностью выпалила Бронька. — В чем проблема? Выпить надо? Мебель перевезти? Фирма «Щедрая душа» к вашим услугам, мэм, в любое время.
— Извини, Бронька. Прости за вчерашнее, не поверишь, но мы не зря провели этот день. Ты, наверное, занята? Отвезешь меня на дачу?
— Без проблем, — саркастически хмыкнула подруга. — Выходи из дома…
Ох, люблю я эту женщину… Пять минут на сборы, десять на заправку «кефира», двадцать на автогонки с элементами выживания (очень бодрит)… Она действительно не держала на меня зла: поход в театр ознаменовался новым этапом в отношениях с иностранным импотентом, а последующий визит Эдика сгладил некоторые несуразности от общения с Лео и некой Косичкиной. Что ни делается, все к лучшему, — философски решила Бронька, сто лет ей жизни…
И опять этот слякотный пейзаж, рождающий во мне дух противоречий. Двускатная крыша с высоким дымоходом, узкая Облепиховая, поникшие деревья… Береза, облетевшая в какие-то два дня. Голые сучья недоуменно торчат из ствола и шевелятся, как будто дерево разводит руками. Ветер носит по участкам жухлую листву. Лоскутья парниковой пленки прыгают по грядкам… Уныние на каждом метре…
— Спасибо, Бронька, а теперь уезжай. Я своим ходом доберусь.
— Совсем плохая стала? — ужаснулась Хатынская. — Ты о чем базаришь? Комплекс вины давит? Забудь, глупая, я сегодня добрая.
— Так надо, Бронька, — я сказала это твердо, рассчитывая на эффект. И кажется, произвела его: Бронька вылупилась на меня, как крестьянин на «Черный квадрат» Малевича: мол, о чем эта фигня?
— Хорошо, — она пожала плечами. — Я понимаю, у тебя было трудное детство, раннее пьянство и муж-вредитель. Но чтобы так крепко двинуться рассудком…
Еще раз пожав плечами, она села в «кефир». Покосилась на меня с остатками надежды — не передумаю ли.
— Газовик оставь, — бросила я, — потом верну…
Минут десять спустя, досыта накурившись, я уже стояла у калитки Розенфельд. Эксперимент века — последнее средство от отчаяния — начинался. 7 октября, в воскресенье, в 15.30 пополудни, груженная тележкой и авоськой, мадам, ныне покойная, выходит из калитки, чтобы ехать в город. Мадам — это сегодня я, и мне предстоит пройти ее путь — вплоть до городской квартиры… Обняв в кармане гладкую рукоять вальтера (Бронька научила, как спускать с предохранителя и дергать затвором), я медленно пошла по Облепиховой…
