Людмила Милевская - Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
— Это я! Я! — взвизгнула Евдокия и выключила телевизор.
Визг ее переполнил комнату. Бродяга, испуганно строя горбы, попятился; шерсть его встала дыбом.
«Даже собака знает кто я», — обреченно подумала Евдокия.
Ноги ее подкосились, силы разом ушли, но новая мысль окатила горячей волной, открывая второе дыхание. И снова Евдокия заметалась по номеру.
— Конечно, пес знает! — вопила она. — Ему ли не знать, он же был рядом со мной! Он все время был рядом, и ночью и днем!
Бродяга уже не пятился — мешала стена, в которую он смятенно ввинчивал свой тощий зад с трусливо поджатым хвостом. Евдокия к нему приблизилась и, глядя прямо в собачьи глаза, строго спросила:
— Признавайся, Бродяга, кто убийца? Кто маньяк? Ты же знаешь!
Пес действительно знал, но хозяйке он не ответил. Стыдливо отвернув свою добрую морду, пес промолчал. Он был русским, а у русских молчание — знак согласия. Евдокия, памятуя об этом, приняла немой знак за согласие пса с ее страшными мыслями.
— О, нет! Нет! — хватаясь за сердце, воскликнула Евдокия. — Это слишком жестоко!
Глава 35
Все, что до этого Евдокия держала в уме как вероятное, теперь стало истинным — Бродяга поставил последнюю точку. А тут и память стала покорной. Память мгновенно ей подсказала все те состояния, которые она скрывала от мужа. Евдокие сразу стало понятно как попадали ножи в квартиры ее подруг — их подкладывала она сама. Евдокия даже смогла припомнить когда и как это было.
«Да-да, — говорила себе она, — у меня участились провалы. Память вдруг взбунтовалась: вот я разговариваю с Евой, потом — провал, а потом я в ванной Ирины себя застаю. И как раз возле шкафа. Тогда я нож и подложила. И тут же забыла об этом. У меня раздвоение личности. Во мне живет страшный, жестокий убийца. Он из меня выходит когда пожелает и от меня же тайком жуткие вещи творит.
А мои сны? Теперь нет сомнений, это не сны! Я действительно бродила ночью по городу! И убивала! Боб правильно все разгадал, только дело не в нем. Это я подложила ему ключи!
Это я набила сундук ножами!
Бедная Пенелопа!
Она догадывалась! Она следила за мной! Боже мой, как я больна! Даже здесь, в Нузе, в чужом незнакомом городе я совершила убийство! Дальше так продолжаться не может! Это надо немедленно прекратить! Я не человек! Я себе не вольна!
Я должна умереть!
Но как?!»
Евдокия остановилась (а она, размышляя, беспрестанно носилась по номеру), хищным взглядом окинула комнату, но придумать ничего не смогла. В голове вертелось только одно: «Надо срочно себя убить! Скорей! Медлить нельзя!»
Как убить себя, она не знала, но была охвачена решимостью нешуточной. Неизвестно чем затея закончилась бы, не откройся внезапно дверь и не войди в номер Кириллов.
Увидев его, Евдокия остолбенела:
— Вы вернулись?
— Вернулся.
«И очень невовремя», — подумала она, восклицая:
— Уже?
— Что значит — уже? — рассердился Кириллов. — Ночь на дворе.
— Ночь?
Евдокия оглянулась на окна — действительно ночь. И темная: на небе ни зведочки.
— Время незаметно пролетело, — расстерянно пролепетала она.
— Незаметно пролетело? — поразился Кириллов. — В гостинничном номере? В чужом городе? Интересно, чем вы таким занимались?
Она прошептала:
— Ничем.
— Ничем?
— Абсолютно.
Мысленно Кириллов отметил: «У девчонки в глазах нечто странное появилось, прямо огонь сумасшествия».
И едва он успел так подумать, как Евдокия метнулась к нему и закричала:
— Умоляю, пожалуйста, подскажите, как покончить с собой?!
«Ну я попал, — испугался Кириллов, — так и есть, сумасшедшая. Что делать? Серый, припоминай, как там Лагутин общался с психами? Надо быстро ее заболтать».
— Слушай, — демонстрируя живость, воскликнул он, — а что это мы все на «вы»?
— Хорошо, перейдем на «ты», — оборвала его Евдокия и жестко повторила вопрос: — Сейчас же скажи, как мне покончить с собой?
«Этого еще не хватало, — подумал Кириллов. — Сейчас начнет вешаться или в ванной топиться. А то еще и вены вскроет себе. Лагутин, помнится, говорил, что в таких случаях главное лишить психа инициативы. А как эту сумасшедшую инициативы лишишь? Разве что самому ее хлопнуть.
Тьфу, что за глупости лезут в мою дурацкую голову? А все она, эта девчонка! И зачем я с ней только связался?»
Кириллову захотелось сбежать, но Евдокия, словно предвидя такой ход событий, ухватила его за рукав и диким голосом завопила:
— Говорите сейчас же, как мне покончить с собой?!
— Проще всего застрелиться, — выдал мгновенный ответ Кириллов и подумал: «Пистолета у нее, слава богу, нет».
Евдокия ответ приняла и очень серьезно.
— Выстрелить в голову я не могу, — посетовала она. — Боюсь испортить лицо.
— Зачем в голову? — удивился он. — Стреляй прямо в сердце.
— Да как же я в сердце-то попаду? Откуда я точно узнаю, где оно расположено?
— Я тебя научу. Найти сердце просто: отмеряешь два пальца ниже соска…
— Да я в коленку себе попаду, — моментально представив эту картину, перебила его Евдокия.
Кириллов с симпатией согласился:
— Да-аа, грудь у тебя отпадная.
— Что ты себе позволяешь?! — возмутилась она. — Как ты смеешь! Я замужем!
— Полагаешь, от этого грудь стала хуже?
— Полагаю, что тебе лучше молчать, раз я замужем! — негодуя, отрезала Евдокия, чем насмешила Кириллова.
Насмеявшись, он ядовито заметил:
— Странная логика, а муж тут при чем? Ты не забыла, чем собиралась заняться? Ты собралась себя убивать, так и не отвлекайся на мужа. Лагутин, кстати, не слишком держит в жизни тебя: о нем ты совсем не подумала. И кто-то еще говорил о любви.
— Да, я говорила, и не врала. Я мужа люблю, поэтому и хочу из жизни уйти. Если Леня узнает, что я натворила…
Продолжить Евдокия уже не смогла. Крикнув:
— Ой, мамочка моя дорогая! — она залилась слезами.
— Да что же ты натворила? — взволновался Кириллов. — Такая славная милая девушка, что ты могла натворить?
— Это ты меня плохо знаешь, — пискнула Евдокия и истерически запричитала: — Он меня не простит, не простит, не простит…
— Простит. Я с Лагутиным в дружбе, честное слово, уговорю, — заверил Кириллов.
— Как уговоришь? — насторожилась она.
— Я скажу, что ты хорошая, добрая, честная, чистая. Что ты не изменяла ему.
— Лучше бы я ему изменяла!
— Ну-уу, это исправить совсем несложно, — усмехнулся Кириллов. — Если помощь нужна, готов предложить.
Евдокия, несмотря на прозрачность намека, не поняла о чем идет речь и воскликнула:
— Да! Мне нужна твоя помощь, но разве ты захочешь помочь, когда узнаешь кто я на самом деле?
— На самом деле ты симпатичная девушка, необычайно добрая и отзывчивая. И потрясающе одинокая.
— Откуда ты знаешь? — ошеломленно уставившись на Кириллова, спросила она.
— Я вижу тебя насквозь, вижу, что у тебя внутри.
Евдокия схватилась за голову:
— О боже, и что там, внутри?
— Я же сказал, — удивился Кириллов, — сколько ж еще повторять. Впрочем, если желаешь, хоть сто раз повторю: ты отличный человечек, трогательный и милый. Жаль, что несчастный.
Такие слова в свой адрес Евдокия впервые услышала и очень невовремя. Ей стало больно.
— Это вы хороший, а я плохая, — прошептала она и с ужасом ощутила необоримое желание все ему рассказать. Все-все, подчистую.
А он, подливая масла в огонь, и по голове ее начал гладить, и по спине, и ласково приговаривать:
— Дуняша, что за глупости лезут в твою милую голову? Самоубийство — дурость невиданная, хватила ты через край. И с чего? Вроде и взрослая ты, а на поверку выходит, что совсем еще маленькая, несмышленая девочка. Даже и думать забудь. Что бы ни случилось, все пройдет, настроение быстро исправится, это я как взрослый и опытный дядя тебе говорю. Лучше поделись своими бедами, я их отведу.
Это было последнею каплей — Евдокия не выдержала, упала к нему на плечо и поделилась:
— Сереженька, у меня страшное горе, я убиваю-юю люде-ей…
Он не понял:
— Что? Что ты сказала?
— Я маньячка-аа…
Кириллов отшатнулся и, схватив Евдокию за руки, слегка встряхнул ее и закричал:
— Что ты болтаешь? Ты соображаешь, что ты болтаешь?
— Да! Я маньячка! — яростно заявила она.
— С чего ты взяла? — растерялся Кириллов.
И из нее полилось: она рассказала про гибель подруг, про гибель мужчин, и про капельки крови, и про то, как память теряла, и про то как подкладывала Ирине и Майе ножи…
Кириллов каждое новое доказательство вины Евдокии встречал в штыки. Он упрямо тряс головой и твердил:
— Ерунда, все притянуто за уши, слышала звон да не знаешь где он…
Евдокия и половины еще не поведала, до Пенелопы и Боба еще не дошла, как Кириллов взорвался:
