Ирина Дягилева - Бумажная клетка
– Правильно говорил мой папочка, что ты сумасшедшая и по тебе психушка плачет! – выкрикнул Герман.
– Замолчи! Не мешай ей говорить, – грозно сказал Александр Николаевич и словно придавил его к стулу тяжелым взглядом.
– Помнишь свой звонок из Петербурга в то злосчастное утро? – спросила Пульхерия. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Сначала ты позвонил Галине Матвеевне. Именно она сказала тебе об убийстве, но она не знала имени убитой, ей никто его не называл. Это я хорошо помню. А в разговоре со мной ты сказал: «Бедная Вика». Откуда ты узнал, что убили именно Вику? У Гриши полно знакомых девчонок. Почему ты решил, что убили ее?
– Догадался, – со злостью сказал Герман.
– Если бы тогда я обратила внимание на твои слова, мне не пришлось бы испытывать позора и унижения, – с горечью сказала Пульхерия. Она взглянула на Штыкина. – Игорь Петрович, вы же умный, внимательный следователь. Неужели вам не приходило в голову, что убийцей мог оказаться Герман?
– Нет. Я не занимался детальной проверкой его алиби, полагал, оно железное.
– Ну теперь вы легко установите, что это не так. Накануне убийства, в шестнадцать часов, Герман, сославшись на головную боль, ушел к себе в номер. На этот день было назначено открытие салона, но его перенесли на следующий день якобы из-за недоделок. Герман сказал обслуживающему персоналу, чтобы его до утра не беспокоили, а сам покинул номер, взял джип и отправился в Москву. Он гнал как сумасшедший и был у дома Вики в начале двенадцатого ночи. Его джип из окна видела соседка Вера Ивановна.
– Но ведь девушка была убита, если мне не изменяет память, между двумя и тремя часами ночи, – сказал Александр Николаевич.
– Появились новые обстоятельства, которые позволили скорректировать предполагаемое время смерти Вики, – пояснил следователь.
– Что за обстоятельства?
Штыкин хмыкнул, бросил короткий взгляд на Пулю и ответил:
– Пульхерия Афанасьевна, побывав на месте преступления, заметила, что постель, на которой лежала Вика, сильно влажная. С самого начала криминалисты посчитали, что убийца, чтобы ввести следствие в заблуждение, обложил тело девушки льдом. Но Пульхерия Афанасьевна убедила нас в том, что это был не лед, а горячая вода, и, следовательно, убийство произошло в интервале не с двух до трех, а с двадцати трех до двадцати четырех часов ночи. Медэксперты признали ее доводы весьма разумными, и акт экспертизы был исправлен.
Гранидин-старший удивленно взглянул на Пулю.
– А вы, голубушка, и здесь преуспели, – пробормотал он.
– Молодец, Афанасьевна! – захлопал в ладоши Гришенька. – Папа, разреши мне на ней жениться. Меня даже большая разница в возрасте не смущает.
Взгляд, которым папаша Гранде наградил сыночка, был красноречивее всяких слов.
– Ну тогда женись сам. Гони к черту своего Пашку. Мы с такой мамочкой самыми богатыми в мире станем, богаче Била Гейтса.
Она взглянула на Германа.
– Доказательства получить легко. Достаточно расспросить персонал гостиницы, в которой ты останавливался. Наверняка найдутся люди, которые видели тебя выходящим или входящим в номер в это время. Кстати, менеджер Витюша в разговоре со мной сказал о каком-то джипе, который оказался в выставочном зале на подиуме грязным. Он отругал работников салона за нерадивость, считая, что они не помыли машину вовремя. Вопрос о грязи в этом деле, между прочим, является весьма интересным. И я бы даже сказала – ключевым. Эту грязь вы, Игорь Петрович, найдете на джипе, на котором ездит Герман, а также на вашей «Волге».
– И что с того? Каким образом это относится к убийству? – вспыхнул Герман.
– Сейчас я имею в виду покушение на меня. Если вы, Игорь Петрович, исследуете грязь на одежде Ларисы, которая встала сегодня между мной и таинственным черным джипом, легко установите, что она полностью совпадает с грязью из лужи недалеко от этого дома.
– В том, что на тебя наехал какой-то черный джип, я тоже виноват? – почти естественно изобразив удивление, спросил Герман. – Я же в это время был в префектуре.
– Затеряться в коридорах наших префектур очень легко, – с легкой усмешкой пожала плечами Пульхерия. – Там столько народу. И ты, дорогой, это прекрасно знаешь. Лучшее место для алиби трудно придумать. Жаль, что Вику ты убивал поздно ночью, когда все госучреждения закрыты. Тогда бы тебе не пришлось придумывать столь сложное и в конечном итоге бездарное алиби.
– А что мне оставалось делать? Мой компаньон столько лет обворовывал меня да еще спал с моим отцом. У меня растет дочь, у которой любимый дедушка оказался гомосексуалистом. Дед-извращенец…
– Герман, сколько можно тебе повторять! – вскричала Пульхерия. – Сейчас другое время, молодежи наплевать на ориентацию ее предков. Нельзя за это лишать жизни. Тебе надо было просто поговорить с отцом, и он бы все сам уладил.
– Отец, отец, он все уладит… Я хотел сам с ней разобраться. Она влезла в нашу семью, развратила Гришеньку, пыталась создать проблемы с моим бизнесом… А потом… Я сделал это в состоянии аффекта.
– Суд разберется, – сказал Штыкин, надевая на Германа наручники.
Заключение
Никита Назаров вышел из двери следственного изолятора. Солнечный свет после мрачной, полутемной камеры показался таким нестерпимо ярким, что он на минуту зажмурился. Пульхерия подошла к нему, взяла под руку, и они направились в сторону метро. Некоторое время молчали, каждый думал о чем-то своем. Первой нарушила молчание Пуля:
– Ты как, в порядке?
– Да. Спасибо тебе за все. Мне Игорь Петрович сказал, что, если бы не ты, не видать мне свободы как своих ушей.
– Куда ты теперь?
– Вернусь в Питер.
– Может, к маме в Самару?
– Нет, спасибо, не надо. В Питере у меня работа, квартира, друзья.
– Я тут тебе приготовила… – Пульхерия протянула несколько купюр. – Уверена, что у тебя нет денег на дорогу.
– Нет, нет, я не могу их взять. Они тебе теперь самой пригодятся, ведь твое счастливое будущее под вопросом.
– Ты мне зубы не заговаривай. Бери деньги. Считай, что в долг даю. Хочу оставить за собой право встретиться с тобой, но уже в другой обстановке.
– Зачем ты все усложняешь? Я согласен на встречу и без повода.
Пульхерия прислушалась к своим ощущениям: в ней ничто не ухнуло, не екнуло и не сжалось. Душа не отреагировала никаким эмоциональным всплеском, ни положительным, ни отрицательным. Это ее удивило. Было время, она так любила Никиту, что восприняла разрыв с ним как конец света. И вот сейчас, когда вполне можно было бы произнести что-то вроде: «По ошибке мы разошлись с тобой в разные стороны. Но теперь мы поняли эту ошибку, перед нами вновь открывается большое светлое будущее, полное любви и взаимного уважения и так далее, и все в том же духе…» – у нее будто язык прилип к нёбу и никак не желает произнести это вслух.
Она остановилась, лукаво взглянула на него и спросила:
– С чего ты взял, что мое счастливое будущее под вопросом? Я с тобой не согласна. Моя голова осталась на плечах, руки и ноги целы, только коленки слегка ободраны.
– Какие руки, какие ноги… – с игривой мечтательностью произнес Никита, попробовав еще раз намекнуть на то, что его отношение к ней переменилось.
Они уже почти дошли до метро. Оставалось сделать насколько шагов, и они вольются в поток людей, спешащих по своим делам. Тогда придется двигаться со скоростью этого потока, не позволяющей говорить о чем-то своем, интимном, понятном только двоим. Она пристально посмотрела ему в глаза цвета холодного моря, немного подумала и сказала:
– Никита, за эти несколько дней я поняла, что самая лучшая любовь та, которую испытываешь САМ. Самого себя предать трудно.
– Ты уверена?
– Да, проверила на себе. Все эти дни меня испытывали на прочность и пытались заставить это сделать. Все, больше ни под кого подлаживаться не хочу.
– Не зарекайся, – усмехнулся он.
Она пожала плечами и протянула ему руку. Он сначала пожал ее, потом поднес ладонь к губам, прижал и долго так удерживал. В ее глазах он пытался найти ответ на вопрос: есть ли у него шанс вернуться к ней или нет? Она поняла это и сказала:
– Прощай. Жизнь – это всего лишь набор шансов. Извини за пафос, надеюсь, что самый лучший шанс у нас впереди.
В тот же вечер Пульхерия собрала свои вещи и покинула квартиру Германа. Марина помогала ей, а Галина Матвеевна ни на секунду не оставляла их одних, опасаясь, как бы они чего лишнего с собой не прихватили.
Придя домой, скинув туфли и надев свой любимый халат, Пульхерия почувствовала спокойствие и умиротворение в душе, чего давно уже не испытывала.
– Давай напечем плюшек, – предложила она, – и будем пить чай.
– Что празднуем? – поинтересовалась Марина.
– Мое освобождение из клетки, – ответила Пуля и после недолгого раздумья добавила: – Если бы ты знала, как мне надоело это злое счастье в бумажной клетке.
