Маргарита Малинина - Мертвые тоже скачут
– Нельзя от нее скрывать! – встряла вновь Зинаида Ивановна. – Катя, ты заботься о нем, хорошо? А то он часто на речку бегает, а там спуск такой крутой…
Да уж, и деревья дурацкие, юбки рвущие!
– Так, я вижу, мы зря сюда пришли! – вконец вышел из себя Кирка. – Катя, собирайся, идем!
– Нет-нет, никуда вы не пойдете! – замахала руками баба Поля. – Зина, угомонись, хорошо? Что ты с ним, как с ребенком, в самом деле? Кирюш, не обращай внимания, что ты, не привык еще? Давайте, кому еще чаю налить, ну?
Таким образом неприятная тема была приостановлена. Стоить опять сказать бабе Поле спасибо. До чего ведь умная женщина. А я думала, все, кто переступил семидесятилетний рубеж, безвозвратно выжили из ума. Что ж, была неправа!
Мы разлили по чашкам чай, распаковали второй пакет баранок. Далее разговор шел на нейтральные темы погоды, телефильмов и политики.
Я начала зыркать по сторонам, так как относительно последней темы держалась равнодушно, и вот мое внимание привлек отрывной календарь за бабы Полиной спиной. Странность была вот в чем: на нем стояла неверная дата, тридцать первое июля, мой день рождения. Почему-то этот факт не мог оставить меня равнодушной, и я, прервав диспут о Жириновском, задала мучивший меня вопрос:
– А почему у вас там тридцать первое июля?
Баба Поля обернулась на календарь и ответила неестественным голосом:
– Мы не любим август.
– Опять началось! – всплеснул Кирка руками. Шепнул мне на ухо: – Очередной заскок в их поведении, если ты еще не устала их считать.
Я заверила, что не устала, более того – люблю считать, с детства математика являлась моим любимым предметом, и уже громче поинтересовалась у старушек:
– А почему, можно полюбопытствовать?
Обе, переглянувшись, нахмурились, потом опять же баба Зина, более словоохотливая из двух сестер, вспомнив о том, что я почти уже член семьи и мне знать положено, рассказала:
– Все в нашей семье умирают в августе. Согласна, звучит немного преувеличенно, но тем не менее это так. Муж мой умер в августе, и сын в августе. Мать умерла у нас с Полей тоже в августе, отца убили немцы в августе сорок третьего в битве на Курской дуге, слышала, наверно, из истории. Кого-то я забыла…
– Агафья, – подсказала Пелагея еле слышно.
– Ах, да! Сводная сестра у нас была, Агафья. Вот, тоже в августе померла! Маленькая была тогда, одиннадцать лет.
– Отчего же умерла? – ахнула я.
– Да утонула, – ответила мне баба Зина так просто, словно это была не слишком большая утрата. Хотя много лет прошло. Впрочем, как водится, родных сестер обычно любят сильнее, нежели сводных.
– Она и не сестра нам была, – подтвердила мои мысли баба Пелагея. – У девочки родители умерли, а маманька добрая была до блажи, вот и приютила. Жила с нами почти пять лет, Агафья-то.
Что же это, проклятый месяц? Мне стало не по себе. Понятно, что после таких событий бедные бабки уже ничего хорошего от поры окончания лета не ждут. И все-таки за интересными разговорами я так и не выяснила того, за чем явилась.
Когда баба Поля взялась за чашки, чтобы вымыть их в раковине, я быстро вызвалась помочь, и уже через полминуты мы выходили из комнаты, нагруженные чашками с блюдцами, держа курс на кухню.
Через несколько шагов я набралась храбрости и на одном дыхании спросила:
– Скажите, вы не были знакомы с Любимовым Геннадием Алексеевичем?
Реакция была неожиданной:
– Что?! – Чашки и блюдца, так и не донесенные до раковины, со страшным звоном ударились о пол. Старушка побледнела и приготовилась падать, а я, в свою очередь, – ее держать. Только как, если у меня руки заняты? – Кто вы?! – раздался неожиданный вопрос.
Несмотря на ужас в ее голосе, словно она повстречалась с персонажем фильма «Чужие», а не с заурядной девушкой, я спокойно ответила:
– Я его внучка. Так вы были знакомы?
– Д-да… То есть…
Мы присели на пол и стали собирать осколки посуды. Свои чашки я до этого поставила в мойку.
– То есть – что?
– Мы с ним… учились вместе. И…
Так как я была далеко не дура, то сделала некоторое предположение:
– Мой дед – это тот самый, о котором вы рассказывали? Который женился на другой?
– Д-да, – вновь начала заикаться пожилая женщина. – Так как же… Вы внучка?
– Да. – Недолго думая, я показала ей документы. Они лежали в сумке, которую я оставила при входе в дом (и это несмотря на то, что запирали его лишь на цепочку, о чем я только думала?), кухня была расположена ближе ко входу, чем терраса, где мы сидели, так что времени потребовалось совсем чуть-чуть, и оставшиеся на террасе меня не заметили. – Видите, Любимова Екатерина. – Очень хорошо, что у нас с дедом общая фамилия. Попробуй доказать другим способом! – Мне нет смысла вас обманывать.
Я усадила женщину на табуретку и дала воды.
– Я не подозревала вас в обмане, – сказала она, придя в себя. – Просто это так странно. Столько лет прошло.
– Да-да, – закивала я. – Он умер более десяти лет назад.
– Столько лет прошло, – бормотала она, будто меня не слыша. – И как он догадался? Откуда он мог знать тогда?..
– Что? – Мне пришлось легонько потрясти ее за плечо. – О чем вы? Что он мог знать?
Она подняла на меня глаза:
– Что ты придешь.
Я открыла рот. Что я приду? Как это понимать? По моей коже забегали мурашки. Я как будто ощутила призрак дедушки за своей спиной. Обернувшись, понятное дело, никого и ничего в дверном проходе не увидела. Но ощущение его незримого присутствия осталось.
– То есть? Что вы хотите этим сказать?
Женщина вздохнула и посадила меня рядом, на соседний табурет.
– Пятнадцать лет назад я видела Гену в последний раз, – заговорила она, дотоле немного помолчав. – Мы очень любили друг друга в школе, и потом, когда он женился, каюсь, я не выдерживала и пару раз бегала к нему… – «Ай да дед! – подумала я. – О времена, о нравы!» – Потом он свыкся с женой и, когда она умерла, а я предложила ему жить вместе, он заявил, что это бесчестно по отношению к покойной жене и аморально по отношению к сыну и обществу в целом. Да, он был такой… очень консервативный и щепетильный в вопросах этики. Когда прошло время… наверно, он уже разлюбил, но знал, что я продолжаю любить и буду любить вечно. Но он ведь больше не женился… Я не знаю, но надеюсь, что какие-то чувства у него ко мне оставались. По крайней мере, он не забыл про меня. Хотя нет, не так… Я не видела его долгих тридцать лет, и тут совершенно случайно вышла из дома – я тогда уже жила здесь, в Валищево – и встретила Гену на улице! Он тогда был с маленькой девочкой. – У меня заслезились глаза при этих словах. Хотелось крикнуть: да, это была я! Я была с дедушкой! Но, очевидно, баба Поля и без меня догадалась. Я лишь молчала, давая ей продолжить рассказ. – Мы поговорили. Пару раз еще встречались на той тропе, он любил гулять там взад-вперед. Я неоднократно приглашала его в гости, но он всякий раз отказывался, говорил, что не может оставить внучку одну, а с ней неудобно. В общем, обычные отговорки. Дальше он уехал, и я потеряла его из виду еще на два года. А через два года он явился, прямиком ко мне, постучался в эту дверь. Пятнадцать лет назад… – Женщина замолчала, окунувшись в воспоминания. Ее светлые глаза сделались грустными-прегрустными, словно она была брошенным котенком, живущим на улице, которому нечего есть.
– И что случилось? – поторопила я.
– Тогда он зашел ко мне и сказал: «Однажды к тебе придет моя внучка, в этот дом. Чтобы у тебя не было сомнений, я напишу тебе ее имя». И написал: Екатерина Михайловна Любимова. То, что я прочла в твоем паспорте. Не удивляйся: да, я стара, но все, что касается Геннадия, я помню, будто это было сегодня. Затем он дал мне два конверта и велел тебе передать.
Вы не поверите, что творилось тогда в моем сердце и в моей голове. Это не описать словами. Я только поняла, что чувствуют парашютисты, очутившись в воздухе и видя, как все крутится вокруг с невообразимой скоростью. Я сама в тот момент была парашютисткой. События стали раскручиваться, позволяя мне лишь наблюдать со стороны их беспорядочное мельтешение, а сердце колотилось, словно бешеное. В глазах потемнело, я с трудом смогла прохрипеть:
– Покажите мне эти конверты!
Пелагея Ивановна продолжала сидеть, и я вдруг испугалась: а что, если, узнав о смерти любимого, она уничтожила их, решив, что никто уже не придет? А может, хранила их долго и все же некоторое время назад выбросила, поняв, насколько глупо даже вообразить, что кто-либо явится за ними спустя столько лет.
На самом деле она просто вспоминала, куда их положила. Вспомнив, поднялась и направилась в свою спальню – я это узнала, последовав за ней. Удивительно, как это нас еще не хватились, все-таки мы отсутствовали довольно долгое время, учитывая, что вымыть предстояло четыре чашки и столько же блюдец, да и грохот бьющейся посуды они наверняка слышали. Однако это было нам только на руку: ни ей, ни мне не хотелось объясняться с остальными, откуда взялись конверты и почему они предназначались именно мне.
