Анна Ольховская - Царство черной обезьяны
Поэтому расстояние от ворот до дома я преодолела с рекордной скоростью и облегченно нырнула в теплое пузо дома.
Понятия не имею, как устроен у деда Тихона обогрев, но у него зимой всегда очень и очень тепло. Гораздо теплее, чем в большинстве осчастливленных центральным отоплением городских квартирах. И, раз он мне перед уходом никаких ценных указаний по поводу дров или чего там еще не оставил, значит, мне до вечера можно не беспокоиться.
А вот о том, чтобы сменить намокшие от снега штаны, побеспокоиться следовало, очень уж некомфортно. Так, куртку – на вешалку возле печки, пусть сохнет, мокрые портки туда же, мужчин в доме пока нет, можно и в нижнем белье наверх допрыгать.
Отсыревшие ботинки пристроились у подбрюшья печи, и я, стащив носки, с удовольствием сунула ноги в уютные нагретые тапочки. Теперь можно и в опочивальню.
Наверху было подозрительно тихо – ни возмущенных воплей колдуна, ни рычания Мая. Надеюсь, они все еще там?
Глупо, наверное, но врываться в комнату дочери без штанов мне не хотелось. Наверное, потому, что глазами Ники на меня смотрел Дюбуа? А у него в свое время разные желания в отношении меня появлялись.
Я быстренько натянула джинсы, сухие носки и только потом распахнула дверь спаленки.
Все оказались на месте. У входа вытянулся во всю длину Май, при моем появлении исполнивший барабанное соло хвостом. Ники на кровати не было, но за ширмой слышались возня и позвякивание. Все ясно, могучий бокор на горшке пребывать изволит.
– Явилась? – послышался недовольный голос. – Ну, и где шлялась? Оставила ребенка наедине со зверюгой и ушла! А если бы он твою доченьку порвал?
– Порвать – не порвал бы, – я присела на корточки и потрепала лохматые уши пса, а напугал, вижу, до у… Сильно, в общем, напугал, да? Туалетной бумаги хватит?
– Невероятно смешно, просто рыдаю от смеха. – Подтягивая на ходу колготки, девочка вышла из укромного уголка и остановилась возле самой границы, образованной свечами. – Мне тут скучно. Хочу гулять.
– Хоти себе на здоровье, – пожала плечами я, поднимаясь. – Ты же слышал – пока ты не оставишь мою дочь в покое, отсюда тебе не выйти.
Малышка, заложив руки за спину, внимательно разглядывала меня снизу вверх. Ничего более жуткого и омерзительного в моей жизни еще не было: милое, родное личико дочери, на котором медленно проявляется похотливое выражение.
– Жаль все-таки, – гнусная ухмылка превратила детскую рожицу в нечто совсем уж инфернальное, – что я не трахнул тебя тогда, в Сан-Тропе. А ведь мог!
– Раньше сдох, – процедила я, не позволяя себе отвести глаз, хотя это было все труднее и труднее.
– Как видишь, не до конца. А вот довести до конца то, что собирался сделать там, прежде чем убить тебя, я готов.
– Не доведешь.
– Почему?
– Не до чего будет доводить.
– В смысле?
– В смысле – нечем.
– А-а-а, ты об этом! Ну что же, я люблю, когда женщина сопротивляется.
Все, не могу больше! Это за пределами добра и зла, за пределами разума!
Я молча развернулась и вышла из комнаты. А в спину контрольным выстрелом ударил звонкий колокольчик дочкиного смеха.
Солнечного, радостного, заливистого…
Сил едва хватило на то, чтобы плотно закрыть дверь и добрести до кровати. Да, я не стойкая революционерка Клара Цеткин, и даже не Роза Люксембург. И у меня иногда случаются приступы буржуйской слабости. После которых глаза превращаются в щелочки, а нос распухает до неприличных размеров.
Но зато я умею плакать очень тихо. А когда плакать тихо стало получаться все труднее, я выбежала из комнаты и ссыпалась по лестнице вниз.
За окном выла вьюга, перед окном – я. И у меня, замечу без ложной скромности, получалось гораздо лучше, вьюга ведь не умеет причитать и ругаться. А я умею.
В общем, нарыдавшись до икоты и окончательно утратив сходство с паспортом, я почувствовала невероятное облегчение. Вместе со слезами ушли страх, горечь, обида, непонимание, жалость к себе и прочие расслабляющие штучки. А то, что осталось, закалилось и стало еще прочнее.
Теперь я справлюсь.
Чужой голос
Унес эхо – забывай.
Немой холод
Сковал лето – уезжай.
Постой, время,
Возьми тени – забирай.
Следы боли
Песком света – засыпай.
Песка нет, но есть снег. И его становилось все больше, он засыпал серость и слякоть, накрывая их чистым белоснежным покрывалом. И прекращаться явно не собирался, за окном продолжалась вьюжная карусель.
Поистерить, что ли, пометаться по комнате, сшибая дедову меблировку? Ведь знахарь, моя единственная надежда, теперь вряд ли вернется, как обещал, вечером, слишком уж метет. И если он не появится до появления банды…
Ничего, придумаю что-нибудь.
Так, пора покормить ребенка. Я отодвинула заслонку печи и вытащила все еще теплый чугунок с картошкой. Положила в глубокую керамическую миску несколько рассыпчатых клубней, полила их пахучим домашним маслицем, в другую тарелку аппетитной горкой легла празднично украшенная клюквой хрусткая квашеная капустка. Вилку брать не буду, обойдемся ложкой.
Полотенце – на плечо, миски – в руки, внушительную краюху хлеба для Мая… Гм, а куда ее пристроить, в зубы, что ли?
Пристройкой украсилась тарелка с капустой. Ничего, несколько хлебных крошек вкус не испортят.
Теперь вдох-выдох, тщательно застегнуть защитный противоколдуновый скафандр и можно идти.
Мое новое изобретение – мысленный противоколдуновый скафандр – очень напоминал костюм противорадиационной защиты, даже гермошлем имелся. Пусть неуклюже, зато надежно, ментальная радиация в моем случае в разы превышала предельно допустимые значения.
Помогло. Колдун, увидев меня, оживился, спрыгнул с кровати, на которой сидел, и ляпнул очередную мерзость. Но мерзость до меня не долетела, коровьей лепешкой ляпнувшись на пол. Ляпов становилось все больше, но пробить мою защиту Дюбуа не смог.
Я, абсолютно не реагируя на вонь бокора, вручила пайку нетерпеливо переминавшему лапами Маю, молча поставила еду для Ники на край кровати, развернулась и вышла.
Дюбуа что-то орал мне вслед, но что – не знаю. И знать не хочу. Приличным дамам общаться со столь невоспитанными типами не рекомендуется. Пойду лучше на носовых платочках монограммы вышивать.
Ах да, совсем забыла – платочков подходящих, из тончайшего батиста, у деда Тихона нет, а на портянках монограммы вышивать в Смольном не учили.
Придется заполнить время до вечера чем-нибудь другим. Для начала сама поем, потом пошуршу по дому, поищу что-либо стреляющее. Нет, рогатка и трубочка для плевков жеваной бумагой не подойдут, пусть даже и не пытаются приблизиться. Необходимо, причем жизненно необходимо, оружие посерьезнее. Дед Тихон все-таки охотник, у него должны быть ружья и патроны. И хотя нас с ружьем друг другу не представили, с пистолетом я ближе знакома, но, думаю, разберусь, что к чему.
Да, знаю, без хозяина шарить по дому нехорошо, а кому сейчас хорошо-то? Думаю, дед Тихон сердиться не будет.
К семи часам вечера на столе были разложены результаты обыска: три ружья разного вида и размера, одно из них было даже с оптическим прицелом; пять коробок с патронами нужного, надеюсь, калибра. Так, кажется, называется соответствие объема талии патрона диаметру дырочки? Ой, вот только умничать не надо, сама знаю, что у ружья не дырочка, а дуло. Но мне это слово не нравится, я туда дуть не собираюсь. «Ствол», кстати, тоже звучит не гламурно.
Впрочем, весь этот арсенал сидел пока на скамейке запасных, поскольку я, повизгивая от радости, вертела в руках тяжеленький «ПМ». Обойма была полнехонька, парень – тщательно смазан и полностью готов к труду и обороне.
Не знаю, откуда у старика пистолет Макарова, мне все равно, главное – он есть. И с ним я дружу.
Зачем мне вообще оружие? Глупый вопрос, учитывая жизненные приоритеты завтрашних гостей. Я почему-то сильно сомневалась в том, что псячий мафиози является действительным членом клуба джентльменов. Больше чем уверена, что он собирается, во-первых, заставить меня перевести на его счет не полмиллиона долларов, а все наши деньги, во-вторых – переписать на него наше имущество, думаю, и нотариус завтра будет в группе сопровождения. А поскольку все это в мои планы не входит, они, мои планы, ограничиваются прибытием сюда одновременно обеих банд – и криминальной, и магической. Предсказать, как станут разворачиваться события, я не могу. Может, сразу хлопнутся уродливым ковром, а может, будут садистски медленно разворачиваться змеиной дорожкой. Но оружие мне понадобится, думаю, при любом варианте.
Я посмотрела на часы, потом – за окно. Ни там ни там ничего хорошего не наблюдалось. Четверть восьмого, метет по-прежнему. Попытка приоткрыть входную дверь и высунуть наружу нос закончилась предсказуемо – снежным щелбаном в этот самый нос. Рассмотреть ничего не удалось. И никого – тоже. Я одна.
Глава 39
