Елена Логунова - Молилась ли ты на ночь?
Глава 14
Оцепенев, я молча смотрела, как медики, по-медвежьи косолапя, идут с носилками по протоптанной в снегу тропинке. И только когда их уже загрузили в «Скорую», я очнулась и напрямик, по снежной целине, ринулась к милицейскому автомобилю.
Служивые уже задали свои вопросы, получили на них более или менее удовлетворительные ответы и тоже собрались уезжать. Думаю, высокой скорости проведения опроса свидетелей и осмотра места происшествия немало поспособствовал мороз.
Патрульная машину уже пыхтела и фыркала, готовясь тронуться в путь, когда я подскочила к ней и задергала дверцу.
– Дюха, отпусти их, бензина нам уже дали! – издали крикнул Зяма, неправильно истолковав мое поведение.
– Плевать мне на бензин! – сквозь зубы выдохнула я.
Дверца наконец открылась. Я просунула голову в салон и торопливо сказала:
– Погодите, не уезжайте!
– Гражданочка! – ежась, недовольно сказал немолодой усатый милиционер. – Закрыли бы вы дверь, а? Холодно!
– Сейчас будет жарко! Я вам такое расскажу! – пообещала я и полезла на заднее сиденье.
– Вообще-то я просил вас закрыть дверь с другой стороны, – пробурчал неласковый усач.
Я посмотрела на погоны, украшающие его тулуп, и тихо чертыхнулась. Не умею я разбираться в воинских званиях! Никогда не понимала, почему бы служивым не придумать какую-нибудь более простую и ясную систему демонстрации собственной важности, чем погоны, шевроны и разные там аксельбанты? Папуля неоднократно пытался объяснить мне принцип обозначения воинских званий, но я усвоила только, что у лейтенанта на погонах две звездочки и у подполковника тоже две, но побольше. И еще у кого-то бывает две звезды не поперек, а вдоль погона, не помню, у прапорщика, что ли? Спрашивается, как тут не запутаться? Я бы предложила главнокомандующему спороть с погон подчиненных все эти звезды и полоски и просто вышить там буквы, соответствующие званиям: «л» – лейтенант, «к» – капитан, «м» – майор и так далее. Но папуля, выслушав мое рацпредложение, долго смеялся, а потом сказал, что идея неплохая и даже остроумная, но высшие военные чины ее не одобрят. Генералам не понравится носить погоны с вышитой на них буквой «г», их солдаты и без того разными нехорошими словами называют – за глаза, конечно.
Я же, глядя в колючие глаза усатого милицейского дяди, не знала, как правильно к нему обратиться, и поэтому сказала так:
– Здравия желаю, господа хорошие! Я знакома с покойным и знаю, где он живет, – тут я сообразила, что сморозила глупость, и поправилась:
– То есть где он жил.
– Фамилия?
– Фамилию его я не знаю.
– А свою?
– Свою, то есть мою? Кузнецова, Инна Борисовна Кузнецова!
Посторонним людям я никогда не представляюсь настоящим именем. Индия – это для узкого круга родных и близких.
– Рассказывайте, Инна Борисовна, – вздохнул усач.
– А вас как зовут? – спросила я, желая знать, как обращаться к собеседнику.
Не могу же я бесконечно титуловать его «господин хороший»!
– Прапорщик Грицай.
Я благоразумно удержалась от вопроса, что такое Грицай – имя или фамилия. В данный момент это было несущественно.
– Товарищ прапорщик Грицай, я этого парня сегодня уже видела, – сказала я строго по теме. – Это сосед моей сослуживицы Томочки, она живет как раз в том дворе.
– Адрес?
– Ой, я сейчас точно не вспомню, но могу показать. Давайте туда проедем, а?
Прапорщик Грицай и его напарник не горели желанием совершить автомобильную экскурсию. Я поднажала:
– Видите ли, с той самой моей сослуживицей сегодня утром случилась беда, ее кто-то избил и изнасиловал, прямо в доме, она уже и в милицию заявила, – зачастила я, торопясь объяснить равнодушным мужикам всю важность происходящего. – Этот парень, который теперь покойник, обещал после случившегося приглядывать за Томочкой и никого к ней в квартиру не пускать. Повторяю, это нынче днем было. А вечером что происходит? Парень вылетает из дома в одних тапочках и бежит по улице с криком «Держите!» вдогонку за джипом. А джип разворачивается и сбивает парня насмерть! Я думаю, уж не случилось ли еще чего-нибудь с Томочкой?
Прапорщик Грицай сдвинул на одно ухо теплую шапку и почесал голову.
– Я, наверное, непонятно объясняю, – огорчилась я.
– Да нет, все понятно, – ответил молчавший дотоле водитель. – Васильич, может, подскочим, посмотрим?
Он с симпатией поглядывал на меня в зеркальце заднего вида. Я приободрилась: все-таки встретился добрый человек, готовый помочь красивой девушке, попавшей в трудную ситуацию.
– Ну, давай подскочим, – без особой охоты согласился прапорщик. – Но вам, Инна Борисовна, придется с нами прокатиться.
– Конечно, конечно!
Водитель увидел мой энергичный кивок все в том же зеркальце и тронул машину с места.
– Вот туда, под эту арку! – направляла я. – Дом, где парикмахерская и игорный клуб, второй подъезд.
Дверь упомянутого подъезда, невзирая на мороз, была распахнута настежь. Мне это очень не понравилось, и я прыгнула в лифт, не дождавшись неторопливо шествующих милиционеров. Только кабина пошла вверх – затрезвонил мобильник.
– Алло?
– Дюха, мы не поняли, тебя арестовали, что ли? – удивленно и недоверчиво спросил Зяма.
– Нет-нет, не волнуйтесь, я сама сдалась!
– С повинной пошла? – заинтересовался братец. – А в чем конкретно будешь каяться?
– Ни в чем! Я неправильно выразилась, это не менты меня увезли, а я их попросила съездить со мной к Томочке, – объяснила я. – Понимаешь, этот парень, которого сбил джип, ее сосед по дому.
– И что?
– Потом поговорим!
Лифт остановился, я шагнула на площадку и сразу увидела, что обе двери – и Томочкина, и соседская – приоткрыты. Только за Томочкиной никого не было, а за соседской стояла пожилая женщина в домашнем халате и тапках в виде игрушечных собачек. Их можно было принять за щенков бассета Барклая – настолько очевидное сходство.
– Санечка, это ты? – позвала женщина в потешных тапках, подслеповато щурясь.
Я вышла на свет лампочки, и она разочарованно сказала:
– Не ты…
Лифт с укоризненным гудением ушел вниз, за милиционерами. Пусть уж лучше они сами, без меня, расскажут несчастной женщине, где сейчас ее Санечка и что с ним. Ему я помочь уже ничем не могла, а вот судьба Томочки меня живо волновала. Мимо встревоженной женщины я шагнула к другой двери, открыла ее шире и вошла в квартиру, на ходу громко позвав:
– Тома! Ты дома?
Получился смешной стишок, но я даже не улыбнулась. Томочка не откликнулась, я заглянула в комнату – ее там не было.
На лестничной площадке стукнуло и заскрипело: прибыл лифт с прапорщиком и его напарником.
– Инна Борисовна, где вы? – позвали меня.
– Я здесь! – громко крикнула я.
Прапорщик Грицай, тяжело бухая форменными башмаками, протопал в квартиру.
– Ее нет! – растерянно сказала я, выглянув из комнаты.
Прапорщик быстро сориентировался и пошел в кухню.
– Она здесь! – пробурчал он оттуда, добавив к сказанному пару неинформативных, но эмоциональных ругательных слов.
Я поспешно прибежала на голос и уткнулась в широкую милицейскую спину.
– Не подходите, – угрюмо сказал Грицай.
– Но Томочка…
Я встала на цыпочки, поверх плеча прапорщика заглянула в кухню, ахнула и привалилась к стене.
Томочка, похожая на сломанную куклу Барби, лежала на полу, и даже неквалифицированной медсестре гражданской обороны было ясно, что она мертва.
Глаза ее были широко распахнуты, рот приоткрыт, между зубами высунулся кончик языка. Похоже, Томочку задушили.
– А вот и Дездемона, – в шоке прошептала я.
Прапорщик Грицай обернулся и подтвердил мою догадку:
– Девушку задушили и шею ей сломали.
– Это наверняка они, те мерзавцы из джипа! – вскричала я и заплакала, размазывая тушь по щекам.
Прапорщик обернулся, коротко взглянул на меня и не стал спрашивать, почему я решила, что убийца укатил на джипе и был он не один.
– Пройдите, Инна Борисовна, в комнату и подождите там, – сказал он мне и пошел к телефону.
Я послушно прошла в гостиную, села на диван, сложила руки на коленях и тихо заревела. Я оплакивала несчастную Томочку и ее прыщавого кавалера из соседней квартиры, до слез жалела его маму, которая уже билась в истерике, причитая: «Санечка, Саня, как же так?! Я не верю, не верю! Саня!» Звон своего мобильника я за собственным ревом услышала не сразу, а Трошкина, видно, звонила долго и успела разволноваться. На мое «Алло?», произнесенное слабым голосом, она с жаром вскричала:
– Слава богу! Наконец-то! Ну, что там у вас?
– У меня все нормально, а у Томочки шея сломана, – ответила я точно на поставленный вопрос.
– Шея сломана?!
В трубке послышались фоновые шумы, и нервный писк Трошкиной сменил Зямин бас:
