Михаил Башкиров - Злой ГЕНий, или Сперматозоиды штурмуют…
– Цивилизацию, едрена корень, – кого же еще!
– И правильно!
Я залпом уговорил самогонку.
Брезгливость… Какая, к едрене-фене, брезгливость…
Я отучился от этой причуды слабонервных барышень еще на втором курсе академии выживания. Нашу группу подняли ночью по тревоге и бросили на сбор того, что осталось от разбившегося при неудачной посадке авиалайнера. Черный ящик искали опытные товарищи. Нам же поручили тела – сгоревшие и полусгоревшие, а так же разорванные и полуразорванные. Мне повезло – я единственный, кто наткнулся на почти целехонькую стюардессу… Она, умница, нашла все-таки уголок в гибнущей машине, чтобы предстать на собственных похоронах в приличном виде… Не считая головы, которая была оторвана и держалась на честном слове…
– Еще!
– Сыпь!
Вторым стаканом я помянул четыреста сорок пассажиров, отдохнувших на островном курорте, двенадцать членов злополучного экипажа и один человеческий фактор – второго пилота, самонадеянно промахнувшегося мимо бетонки.
– Ну, а теперь признавайся, клещ шалашный, кто ты такой.
– Я?
– А то выдерну за ноги!
– Только без рук!
Дикарь-самогонщик высунул из шалаша хитрую мордемондию.
– Муж!
– Чей?
– Жены!
– Какой?
– Своей!
– А точнее?
– Стервы махонькой.
– Какой же ты, на хрен, муж?
– Законный!
– Какой же ты, на хрен, муж? Твою женушку поимел какой-то смазливый киношный проходимец.
– Кто сказал?
– Жена!
– Чья!
– Твоя.
Я, на секунду потеряв равновесие, шлепнулся на колени перед шалашом.
Фотоаппарат чиркнул по кромке шалаша беспристрастным объективом.
– Твоя стерва!..
– Что есть, то есть.
– Твоя стерва заявила, что ее…
На четвереньках гораздо удобнее вести дознание.
– Что ее отжарил писаный красавчик.
– Брешет: это был не красавчик.
– А кто?
– Не поверишь…
– Колись.
– Я скараулил его из шалаша!
– Молодец!
– В грозу.
– Здорово!
– Хлестало, как из ведра.
Я вздыбил фотоаппарат, чтобы допрашиваемая мордемондия обрадовала Кремль.
– И тут молния как шандарахнет!
Пытаясь жестом показать зигзагообразную кривую, дикарь-самогонщик вывалился из шалаша наружу.
– Молния! – проорал я ключевое слово. – Молния!
– Ну как шандарахнет!
Икнул.
– Светло, как днем!
Икнул.
– В жизни не забуду!
– Чего?
– Рожи этой исполосованной.
– Какой рожи?
– Ну точь-в-точь как у…
Икнул.
– У торговца велосипедами.
Икнул.
– То есть грузчика.
– Ксюхиного? – переспросил я на всякий пожарный.
– Ейного.
– Точно?
– Точнее не бывает!
Значит, не зря выжрал самогонку… Не зря… Другой бы побрезговал…
– А зачем твоя стерва наплела про Красавца?
– Разве их, баб…
Икнул.
– Зараз этих…
Икнул.
– Поймешь?..
Шмыгнул в шалаш и затих.
Я хотел выпить за брезгливость, но мне больше ни плеснули.
Представил, как в Кремле смотрят на мое пьянство в прямом эфире.
– Пора к доцентше, – сообщил я гаранту Конституции. – Алексею Николаевичу – генеральский привет.
После мерзкой самогонки потянуло на строевое пение.
– Приказы не обсуждаются! – затянул я, фальшивя. – Приказы не обсуждаются!
Внутришалашное храпение провожало меня до самой калитки.
Глава 8 Бухарики
Хотелось добавить – ну хотя бы стопарик.
Я бы вернулся к дорожной проститутке и Чапе, но там уже водку до капли выпили, колбасу слопали.
Да и повторно проявлять интерес к торговцу велосипедами слишком опрометчиво.
И вообще, мне по душе не урод, а Красавец.
Я представил, как генерал заставляет экспертов сравнивать изображение Ванюшки, спасшего меня от импотенции, с фотками голливудских звезд и доморощенными мега-старами.
Представил и рассмеялся прямо в объектив.
– Сегодня в Пнево день всеобщей пьянки! – заявил я Кремлю и потопал в Кронино.
И тут наконец представился случай выпить.
За рабицей.
Под яблонями.
За накрытым столом – бухал пролетариат.
Но прежде чем попросить чуток родимой огненной воды, я организовал прослушку.
Из фотоаппарата и собственных барабанных перепонок.
– На муромской дорожке стояли две сосны!..
– Блин, во-первых – не две, а три.
– А по мне – хоть четыре.
– Какой арифметик выискался!
– Спок, ребя… Пусть поет… Но не стояли, верно!
– Зачем наступать на больную мозоль, правильно.
– На муромской дорожке лежали две сосны…
– Ну и тупой же ты, Валюн: три сосны, три!..
– А можа, елки?
– Скажи еще – кедрач.
– Ну вы, ботаники, я уже разлил!..
– На муромской дорожке сто… сто…
– Стограммились ослы! – помог я закончить фразу.
– Ты, блин, выпить хочешь? – спросил арифметик, закусывая смачно яблоком.
– Не откажусь.
– Тогда слетай мухой в магазин.
– На муромской дорожке валялись три сосны…
– А я говорю – елки.
– Я бы, мужики, слетал, но муха я не местная.
– Лабораторная, что ли?
– Не скажу.
– Нет, скажешь!
Пустая бутылка, кувыркаясь, полетела мне в лоб.
Но гениальность не пропьешь.
Я перехватил твердый гладкий тупой предмет в миллиметре от собственной переносицы и шуганул обратно на стол.
Под яблонями началась пьяная беспорядочная драка.
А я, так и не добавив градусов, свалил в ближайший сад и там чуток дреманул.
Не показываться же мне просамогоненным на ясные очи доцентши, бесстыжие глаза ее племянника Севы и черные очки стыдливой невесты.
Глава 8 Чучело отчебучило
Разбудила меня веселая музыка.
Два часа отдыха протрезвили организм почти достаточно для продолжения марш-броска.
Я опростал мочевой пузырь от сивушных масел и двинулся на звук гармошки, без устали наяривавшей где-то поблизости.
Сегодня мне везло на пьяных мужиков.
Оказывается, в день зарплаты проводить расследование в Пнево – сплошное удовольствие.
Гармонист в рваной тельняшке и вылинявших трусах наигрывал блатное попурри.
– Семь футов под килем! – ляпнул я.
Ничего более подходящего не нашлось в моем репертуаре.
Гармошка замерла с раздвинутыми до упора мехами.
– И вам того же с кисточкой.
– Разговор есть.
– Подгребай!
Гармошка изливалась маньчжурскими сопками, пока я не устроился на грубо сколоченную лавку рядом с моряком.
– Старшина второй статьи Максим Уварченко!
– Авианесущий крейсер?
– Большой противолодочный корабль.
– На Северном?
– На Тихом.
С этим старшиной интеллектуальные баталии с обходными маневрами не пройдут.
– А я – Денис Денисович, из спецорганов.
– Знамо.
– Тогда помоги. Какой день бьюсь с ученым кагалом – и все без толку.
– Я тоже поначалу балдел от их вежливости.
Уварченко сомкнул меха.
– Через каждое слово – «пожалуйста», «извините», «а вас не затруднит?»
Я вернул диалог в конструктивное русло.
– Их баб какая-то гнида каждую ночь дерет и дерет, а они – «снежный человек»! «Хрен на реактивной тяге»!
– Мою тоже чучело отбучило.
– Какое чучело?
– Обыкновенное.
– Повар?
– Для кого Повар, а для меня – чучело.
Итак, я, кажется, пошел на второй круг.
Бывший мореман, похоже, хочет вернуть меня к изнасилованной Вампиранье.
А может, она залетела именно в этом саду?
Наверняка сейчас генерал начнет ее расспрашивать о гармошке.
Ну, а мне остался старшина второй статьи Максим Уварченко.
– Байку травишь?
– Не хочешь – не слушай.
Гармошка подтвердила обиду старшины на печальную кочегарскую судьбу.
– Не бери в голову. Просто я тут за последнее время такого понаслушался… Летун, Красавец, Членорук, Снежный человек…
В знак мира гармошка исполнила ментовский гимн про трудную и опасную службу.
– Почти год аккурат будет, как это хренотень приключилась.
Гармошка пропела о темной ночи.
– Ты этого самого не забыл? – всполошилась морская душа.
– Чего этого?
– Диктофонию включить.
– Она у меня круглосуточно пашет.
– Во техника дает!
Гармошка припомнила дружных танкистов и нехороших самураев.
– И где нынче прячут записывающие устройства?
– Нам их теперь вживляют в мягкое место.
– А микрофон где?
– Догадайся с трех раз.
– На конце?
– На нем самом.
Гармошка прошлась по Заречной улице.
– Отмечали мы тогда с Валюхой, женой, значит, десять годков совместной жизни…
Гармошка затронула свадебную тему.
– Перебрал я малость – с кем не бывает.
Гармошка – про камыш, который гнулся.
– Ну, и закемарил я крепко вон там, где теплица.
Гармошка сообщила об усталых игрушках.
– Продрал зенки посреди ночи…
Гармошка почему-то намекнула на калину, цветущую у ручья.
– Луна светит…
Гармошка исправилась, проталдычив о месяце и несобранных иголках.
– Звезды отборные, звезда к звезде!..
– Да ты поэт.
– А то! Недавно частушку сочинил!
Гармошка выдала вступление.
– Коли палку не бросать, так о чем кручина.
