Дарья Донцова - Дама с коготками
– Случайно познакомилась с этой девушкой…
– Где?
Когда врешь, надо ложь переплетать с правдой.
– Глупо, конечно, захотела подшутить над Аркадием, вызвать ему стриптизерку.
– Зачем? – изумился полковник.
– Говорю же, дурацкая шутка. Девушка приехала договариваться.
Я рассказала о том, как пит извалял несчастную в грязи. В общем-то выложила всю правду, умолчала лишь о Раздорове, Рае Лисицыной и Серже.
Полковник слушал внимательно, изредка задавал вопросы, потом хватил кулаком по столу:
– Говори правду!
– Честное пионерское, – испугалась я, – все это правда, чистая правда!
– С трудом верится, что ты вызвала Аркашке проститутку, тем самым поставив Зайку в дурацкое положение!
– Они подсунули мне второго января торт, который взорвался.
Вот я и отомстила – насчет торта не соврала. Вечером второго числа гадкие дети, мило улыбаясь, позвали мать пить чай. В центре стола красовался шедевр кондитерского искусства – гигантский бисквитный замок с кремовыми украшениями. Я обожаю сладкое, и домашним моя безобидная слабость хорошо известна. Дети вручили мне нож, а сами отошли подальше. Ничего не подозревая, я воткнула нож в самую середину кондитерского великолепия. Раздался хлопок, и жирный крем залепил мне лицо, волосы и платье. Домашние просто легли от хохота. Остатки отдали довольным собакам, из холодильника появился новый, на этот раз настоящий «Полет», и я принялась заедать обиду.
Но шутки не закончились. Вечером в спальню вошла, заливаясь слезами, Маруся. Указательный палец правой руки выглядел чудовищно. Ужасающая рана от ногтя до второй фаланги, сквозь запекшуюся кровь проглядывает кость. Ребенок нес конечность, словно стеклянную, всхлипывал и стонал. Сзади маячили Аркадий и Ольга.
– В хлеборезку угодила, – сообщила спокойным голосом Зайка.
От страха у меня пропал голос, и я кулем осела на кровать. Потом заметалась по комнате! Куда ехать? В Морозовскую, в Склифосовского? Голос не вернулся даже тогда, когда хохочущая Маруська стащила с абсолютно здорового пальца резиновый, на котором и была «рана». Я только глазами хлопала.
Оказалось, Аркашка наткнулся на магазин «Смешные ужасы» и накупил разнообразных «приколов». Следующую неделю домашние забавлялись тем, что подсовывали друг другу пенящийся сахар, немылящееся мыло, пластмассовых мух, пукательные подушки и попискивающую картошку. Наконец это развлечение им надоело, и ящик с отвратительными «шутками» сунули в кладовую.
Александр Михайлович внимательно выслушал и вздохнул.
– Значит, решила отомстить? Он тебе торт, ты ему стриптизерку!
– Ну да, – каялась я, – показалось забавно.
– Кому-нибудь другому ни за что не поверил бы, – заявил полковник, – но тебе может прийти в голову еще и не такое.
Я молчала, про себя торжествуя победу.
– Можно узнать, что с Рафаэллой?
– Ну и имечко, – усмехнулся приятель.
– Рабочий псевдоним, имени не знаю.
Полковник стал названивать по телефону, а я отправилась за чаем. Коньяк он ни за что не станет пить на работе и Женьке не позволит.
Из больницы сообщили удивительные сведения. Валентина Петровна Иванова – так, оказалось, звали Рафаэллу – жива. Более того, девушке страшно повезло. Пуля отстрелила ушную раковину. Крови – целый таз, сотрясение головного мозга, но, как говорят врачи, «непосредственная опасность для жизни отсутствует». То ли у киллера рука дрогнула, то ли стрелять не умеет.
Утром пришлось решать сложную задачу. Ехать к нелюбезному преподавателю Федору Степановичу Круглову? Начать следить за шантажистом Иваном Николаевичем Раздоровым? Сунуться снова в «Бабочку»?
Размышления прервал телефонный звонок.
– Даша, – завел Степан издалека, – как до дому добралась?
Странно, никогда раньше Степка не проявлял подобной заботливости.
– Все нормально.
– Как твои поживают?
– Отлично, говори сразу, что надо.
– Дашутка, будь человеком, не рассказывай никому про картину. Мы ее на днях свезем в Пушкинский музей на экспертизу. А тут дурацкое завещание. В общем, не нужно, чтобы Полина знала про Рембрандта.
Пообещав Войцеховскому не выдать тайны даже под пытками, я решила сначала съездить в Институт Склифосовского, проведать несчастную Рафаэллу.
Приехала я очень вовремя. Девушка лежала в тесной шестиместной палате, набитой телевизорами. Два, перекрикивая друг друга, показывали дурацкие ток-шоу, по третьему шел мексиканский сериал.
Рафаэлла лежала с забинтованной головой, отвернувшись к окну, от которого немилосердно дуло. На тумбочке стыла холодная, скользкая геркулесовая каша, в этой же тарелке лежал, угрожающе выставив кости, кусок селедки. На табуретке – полное судно и запах соответствующий.
– Валечка, – прошептала я, затаив дыхание, – Валечка!
Марлевый кокон зашевелился и повернулся. Слезы навернулись на глаза. Лица у Рафаэллы просто не было – невероятный багрово-красный синяк, глаза заплыли, губы запеклись. Но девушка узнала меня, потому что пошевелила пальцами и едва слышно прошелестела:
– Привет.
– Как ты? Родственники знают?
– Голова болит, – пожаловалась бедняга, – шумно очень, и пить хочется. А родственников у меня нет, одна живу.
Я повернулась к Рафаэллиной соседке, тучной старухе, самозабвенно уставившейся на павлинообразного Валдиса Пельша.
– Сделайте чуть потише, видите, плохо человеку.
– Здесь бесплатная больница, – отрубила старуха, – мне тоже плохо, притом я – ветеран войны, пенсия – копеечная, так хоть телевизор посмотрю.
И она демонстративно увеличила громкость. Волна злости буквально захлестнула меня. Ну, погоди, бабуля!
Я выскочила в коридор. Слава богу, не прежние времена, когда нужно рассовывать медицинскому персоналу шоколадки по карманам и вымаливать внимание.
Через полчаса Валентину перевезли в одноместную палату и установили индивидуальный пост. Красивая банкнота, и толстенькая санитарка пообещала кормить больную домашними обедами. Еще пара зеленых бумажек, и около раненой засуетился доктор с обезболивающим. Но душа все равно требовала мщения.
Я пошла в прежнюю палату. Глыбообразная старуха глядела боевик.
– Увезли твою в платную палату, – сообщила она, – за деньги все можно, только нам, бедным пенсионерам, с голоду подыхать.
Я оглядела стоящую на ее тумбочке батарею соков, недоеденный кусок осетрины и вздохнула.
– Мы тапочки забыли.
Я наклонилась и вытащила из розетки вилку телевизора.
Старуха заругалась:
– Ты телик из сети выдернула, воткни немедленно.
– Ваш телик, вам и включать.
Бабища слезла с койки и, выставив необъятный зад, наклонилась. В тот же момент я быстренько толкнула банку с цветами, стоявшую на «ящике». Грязная вода спокойно протекла внутрь. Раздался треск, в палате разом погасли лампы и телевизоры. Мило улыбаясь, я пошла к выходу под аккомпанемент заливистого мата, льющегося из уст ласковой старушки.
Федор Степанович Круглов прямо-таки убивался на работе. Лекции шли одна за другой с небольшим перерывом. О чем можно поговорить за десять минут? Пришлось ждать шести вечера. Ровно в 18.00 экономист вышел из колледжа и двинулся в сторону метро. Я открыла дверцу «Пежо» и крикнула:
– Федор Степанович! Вот так встреча, садитесь, подвезу.
Преподаватель недоумевающе посмотрел на меня, но в машину сел. Я спросила:
– Вам куда?
– На Планетную.
«Пежо» покатил в сторону Ленинградского проспекта. Поговорив пару минут о погоде, Круглов осторожно осведомился:
– Простите, не припомню, где встречались?
– Нигде, – радостно сообщила я, – просто привезла привет от Лени.
– Не понимаю, какого Лени?
– Панова. – Фамилия обрушилась на ни в чем не повинного мужика как железная гиря.
Федор Степанович изменился в лице и попробовал открыть дверцу, но не справился с неизвестными ручками и приказал:
– Немедленно остановитесь!
Не замедляя движения, «Пежо» резво катился вперед. Я закурила и стала объяснять Круглову суть проблемы. Федор Степанович оказался не таким понятливым, как Селезнева, пришлось три раза повторить рассказ, прежде чем в его заржавленных мозгах зажглась искра понимания. Мужчина перевел дух и осведомился:
– Значит, не вы шантажировали меня летом?
– Нет, хочу найти преступника. Вам знаком Иван Николаевич Раздоров?
Круглов призадумался:
– Не припоминаю такого студента.
– Почему обязательно студент? Может, просто сын приятелей или знакомый.
Федор Степанович отрицательно помотал головой. Похоже, соображал он туго. Надо попробовать с другой стороны.
– Понимаю, что ворошу неприятные воспоминания, но все же кто мог знать о происшествии с Леней Пановым?
Преподаватель откинулся на сиденье и закрыл глаза, потом усталым голосом произнес:
– Почти приехали, поднимемся наверх, поговорим в спокойной обстановке.
