Юлия Соколовская - Вакханалия
— Банка с огурцами взорвалась. Осколками сухожилия порезало.
— Прости… Мне тоже не везет с заготовками. Постоянно о мамины закатайки спотыкаюсь. Давай к делу. Утром шестого октября, равно как и седьмого, Постоялов навестил в больнице жену, затем поехал на дачу. Первым делом выгреб старый хлам из кладовки и отволок его на мусорку — между Облепиховой и моим гаражом. Мы копались с тобой в этом хламе. Ржавые кастрюли, горшки, челюсть от кукушки. И книги, основательно проеденные грызунами. Никакой антикварной ценности, по словам Постоялова, они не представляли. Читать их было невозможно, а в руки брать противно. В числе прочих он выбросил Грэма Грина — «Нашего человека в Гаване». Сохранилась она неплохо, но оставлять ее он не захотел. Все равно нуднота, говорит. А ведь об этом я знала, Олег. Но забыла! Ты помнишь, чтобы мы выкапывали из мусора эту книгу?
— Не было такой, — согласился Верест. — Была «Женщина в белом», «Капитан Фракасс», Чехов в воспоминаниях современников…
— «Двадцать лет спустя», «Без семьи» Мало, «Сопромат» Беляева… От дождей они раскисли, превратились в жалкое месиво… Но это было потом. А шестого и утром седьмого октября дождя не было, книжки лежали сухими.
— И твоя версия?..
— Очевидная. Тамбовцев останавливается под моим домом, чтобы спрятать (на всякий пожарный) ценный предмет. Неважно куда — лишь бы сухо и надежно. На пару часов, больше ему не надо. Дупло его не устраивает, он проходит десять метров, видит мусорку, груду книг и в одну из них вкладывает свою ценность. Делаем вывод, что ценность плоская.
— И куда же подевалась книга с плоской ценностью? — Верест наморщил лоб, начиная, слава богу, соображать.
— «Вложение» оказалось неудачным — книгу сперли. Я полдня проигрывала варианты. Постоялов врать не станет — зачем? Неважно, убивал он или нет, «утилизация» хлама из кладовки к преступлению отношения не имеет. Следовательно, книга была. И пропала. Я все проанализировала. Дачников в этот момент было с гулькин нос. После обеда под моим окном проскакал Красноперов — к Зойке Макаровой. Рыться на свалке он не будет даже за приличные деньги. Тем более книги подбирать. Доктор Грецкий и Полынники (или Песчаники?) уезжали по нижней улице, на Облепиховой не были. Фигуранты, попади они даже на Облепиховую, аналогично в мусор не полезут. И заметь, Олег, спереть книгу могли только в этот день, пока не начался ливень. Кому она нужна в мокром и вздутом виде?
— В твоих глазах решение задачки…
— Стянуть книгу мог только один человек. Магдалина Ивановна Розенфельд.
Глава 4
— Черт возьми, — прошептал Верест, напрягая лицо. — Доходчиво, однако зыбко как-то, Лида…
— Зыбко, — допустила я. — Но почему не проверить? Розенфельд патологическая скупердяйка, страдающая шпиономанией. Она старая, бедная, охочая до хлама, ей не стыдно рыться в выброшенных книгах. Знаешь, кем она была до выхода на пенсию? Библиотекарем!
— Сильный аргумент, — признался Верест. — Но физическая возможность…
— Легко. В половине четвертого я стою у окна, выходящего на се участок. Розенфельд выгребает из калитки — с телегой, пакетом — и тащится по Облепиховой, мимо меня. Затем она попадает в мертвую зону — я не вижу, что она делает. Но догадываюсь — она замечает на мусорке груду литературы и начинает в ней рыться. Не может библиотекарь пройти мимо потрепанных книг, в каком бы состоянии они ни находились… А потом она выходит из мертвой зоны — я смотрела из другого окна… И знаешь, что она делает? «Молнию» на тележке застегивает!
— Черт, — повторил Верест. — В этом есть своя сермяга. Нужно допросить Розенфельд.
— Нужно поговорить с Розенфельд, — поправила я. — В случае несговорчивости — надавить, пригрозить и уж тогда брать за жабры. А также недурно намекнуть фигурантам, что дело сдвинулось, и посмотреть, кто из них шевельнется.
Верест с сомнением покачал головой:
— Опасно. Тебе не надоела игра в твои ворота? Я, например, ни на минуту не представляю, на что им можно намекнуть и что рассматривать за «шевеление». Фигуранты под контролем — этого достаточно. Красноперов каждое утро занят по работе: с головой в компьютерах либо носится по выставке «Сибэкспо», выискивая, кому бы сбагрить достижения. После обеда возвращается на дачу, идет к Рябининой и пребывает там до утра. По крайней мере, так было вчера и частично сегодня. В двадцать ноль пять Красноперов ушел от Рябининой. Сел в машину и поехал в город. В двадцать сорок пять он уже находился на городской квартире. Видимо, ночует. Рябинина осталась на даче.
— Смелая, — позавидовала я. — А на вид трусиха.
— У каждого свои странности. Л вот Марышев второй день прилежно ходит на работу, в то время как Сургачева ведет праздный образ жизни. В четверг она была замечена в салоне красоты «Эсмеральда» на Сибирской, в тот же день навестила бутик «Марина Ринальди» и даже приобрела там какой-то платочек. В пятницу бродила по престижным парфюмерным точкам центральной части города, делая незначительные (не дороже пяти тысяч) покупки. Около шестнадцати часов села в такси и была благополучно потеряна Замятным. В четверг вечером вдвоем с Марышевым они ездили осматривать квартиру покойной тетушки, где пробыли в общей сложности час. Вышли довольные. Последний фигурант — Постоялов — тоже ни в чем выдающемся не замечен. В четверг лихорадочно трудился, вечером навестил в больнице супругу — через неделю ее, кстати, выписывают. В пятницу опять просидел у себя в офисе на Ватутина. Часов в шесть вечера, груженный бананами, как пароход, направился в больницу… Ты довольна?
— Не очень, — я пожала плечами. — Это ваша прерогатива — следить за их телами. Мое дело — создавать допущения. Ты меня проводишь до остановки?
— Я тебя до дома провожу, — улыбнулся он.
За чашкой пустого чая он не сказал самого главного — то, что мучило меня ежедневно и ежечасно. Признался только в автобусе — на ушко и нежно, прижимая меня к заднему поручню. Все правильно, молодец, Лидия Сергеевна, ты мыслишь как настоящая, мудрая прокурорша. Убийца обязан прийти на место, где мы с Верестом искали плоский ценный предмет. Или прислать «искателя». Он охотно верит, что мы его не нашли. И не может не считать себя наиболее удачливым. Что абсолютно логично — угробить массу народа и полениться прогуляться по кустикам способен только маньяк вроде Игорька Сабирова, моего давнего приятеля, а не расчетливый, хладнокровный убийца… У милиции имелись аналогичные опасения. Симпатяга Акулов, курирующий Рябинину, был усилен практикантом из юридического (его все равно не знали, куда приткнуть), казаки тоже были проинструктированы. В итоге выловили очень странную личность. Полубомжа-полудурака-полунемого. С полным отсутствием внешних половых признаков. Каким образом это чудо проникло на охраняемую территорию, остается тайной. У охраны был категорический приказ: всех подозрительных личностей… пропускать! (своевременно уведомив Акулова). Но в том-то и дело, что эту подозрительную личность не пропускали! (Впрочем, и летнего киллера, завалившего благородного депутата, тоже не пропускали.) Первым божьего человека заприметил практикант, мирно дремлющий в пустующей даче между Сосновым переулком и Волчьим тупиком. Ворочался с боку на бок и в перерывах между сновидениями узрел шевеление на Облепиховой. Подкравшись поближе, он прикрылся кустиком. И аж увлекся. Божье создание в прошлой жизни явно работало в следственных органах. Или в службе судебных исполнителей. Посмотреть там было на что. Нечто в зачуханном пальтухане, старинном зональном треухе тщательно, миллиметр за миллиметром, выявляя удивительную гибкость, обследовало территорию. От «будки с электричеством» до «Дома с привидениями» и от дачи Фаринзонов до дачи некой Косичкиной. Заново перерыло мусорку — родную стихию. Ощупало каждую штакетнику в ограде. Обнюхало даже вздутости в асфальте, обнаружив трещинку в одной из них и досконально ее, расковыряв (пустая трата времени — на этих вздутиях и стояла машина Тамбовцева). Закончив осмотр, существо повертело головой и недобро нацелилось на дачу некой Косичкиной. Тут его и взяли. Но особого успеха акция не возымела. Подошедших существо встретило алюминиевым крестиком, задранным над головой. Из горла (вернее сказать, из горла) вырывались какие-то устрашающие воинственные звуки. То есть существо с первого же намека на опасность уверенно прикинулось дурачком. Чем и продолжает заниматься второй день. Надежды на прорыв никакой. Существо не восприимчиво ни к угрозам, ни к боли. Готово голодать и сидеть в темноте. Неотапливаемая камера для него — дом родной. Пальчики в архивах не значатся. На каверзные вопросы отвечает мычанием. Поди докажи, то ли правда дурак, то ли прикидывается. Так и сидит в «обезьяннике» на Коммунистической, а опергруппа задумчиво чешет репы, гадая, доколе уместно держать взаперти это недоразумение…
