Юлия Соколовская - Вакханалия
Хатынская приветственно загудела. Служивый манерно пошевелил пальчиками — девочки…
Мы въехали. Эмоции нахлынули — в самом черном виде…
— Ходи и думай, — приказала Бронька, — а меня не замечай. Я дышать буду.
Свежий воздух постепенно привел меня в чувство. Черный кофе продвинул процесс, а вспыхнувшие страхи сделали голову неприлично ясной. Я взглянула на часы: рабочий полдень. Дул ветер. Все казалось на местах: облака, типичная октябрьская серость, сырость. Со стороны главной улицы несло горелым — кто-то запоздало жег мусор…
Ключей от дачи я не взяла. Они у мамы, а в общении с мамой — трудности. Я постояла на крыльце, спустилась на пару ступеней и сев, сделала попытку «расширить сознание». Пресловутого альфа-состояния, когда тело максимально расслаблено, а голова безоблачна и полна содержательных идей, я достигла лишь наполовину. Вполне понятные страхи не давали уйти из реалий. Но какой-то взрывоопасный элемент в голове уже присутствовал. Хотя и не всплывал на уровень сознания, тем более не детонировал. Уговаривать собственное подсознание меня не учили. Через пять минут пришлось признать, что я бездарно трачу время. Бронька, шурша галькой, бродила по Облепиховой, не мешая мне самовыражаться. Я встала, прошлась по грядкам. Прогулялась вдоль трубы, отделяющей мой участок от Постоялова. У Бориса Аркадьевича все соответствовало характеру: участок готов к зиме. Пусть не на пятерочку, но вполне удовлетворительно. Помогай ему в этом нелегком деле жена, получился бы идеальный огородный нарез, лишенный чисто мужицких недоделок — вроде оставленных на бельевой веревке подвязок для кольев или неубранной облепихи и брошенной лавочки.
Я вышла из калитки. Бронька курила, пощипывая мою рябинку (ее и Зубов однажды пощипывал).
— Успехи есть?
Я отрицательно покачала головой.
— Плохо, — констатировала Бронька. — Хреновая из тебя детективщица. Между прочим, обрати внимание — ваши соседи здесь.
Не находись под боком Бронька с газовиком на пузе, я бы струсила. И напрасно. Очевидно, она имела в виду Риту Рябинину, чья входная дверь была приоткрыта, а из дровяной будки торчала задница Таньки. Сама Рита не показывалась.
Поразмыслив, я махнула рукой на это открытие. Не такое уж оно открытие. Есть вещи поважнее. Оставив Броньку у калитки, я отправилась направо. Мимо мрачного особняка Рихтера, мимо дачки покойной Зойки (такое ощущение, что она сейчас отогнет занавеску) — дошла до тупика и медленно, стараясь не вспугнуть ворону, обосновавшуюся на голове пугала в огороде Розенфельд (очень похожего на саму мадам), подошла к ее калитке. Мадам, разумеется, отсутствовала. А меня опять посетило необычное чувство. Очень похожее на открытие. Пусть не окончательное решение задачки, но что-то, без сомнения, стоящее, завершающее блуждание в потемках. Почему меня потянуло к этой старой, подозрительной ведьме? Она-то с какого края в наших шарадах?
Неужели интуиция?
Но открытие пока не радовало приходом. Я смотрела на нелепое нагромождение кладовых и сараюшек, на несуразный дом с закрытыми ставнями и, чем дольше стояла, созерцая эту хаотичную недвижимость, тем больше раздражалась. Озарение не шло. Я опять теряла нить. Она пощекотала меня за темечко и унеслась на небо, привязанная к воздушному шарику под названием «факт».
Вместо фактов — голые «факи». Произнеся в адрес хозяйки пугала несколько слов, я побрела обратно.
— Судя по твоей презлющей физиономии, подвижек нет, — догадалась Хатынская. Она находилась на пересечении Облепиховой с Волчьим тупиком и (представляя себя, видимо, Чубайсом), пыталась вскрыть трансформаторную будку. О том, что электричество не игрушка, Броньку в детстве недоучили.
— Не лезь в будку, — проворчала я, — там никого нет, все трупы собраны.
Глотнув для бодрости кофейку, я побрела в Волчий тупик. Дожди здесь окончательно испортили дорогу. В рытвинах стояла вода, мясисто-розовые дождевые черви валялись прямо на земле. В топкой канаве лежала доска — кто-то из водил подсунул (Марышев или Красноперов), чтобы не забуксовать. Француженка Танька в дровяной сараюхе уже не корячилась — пропала с концами. Дверь закрыта, шторы наглухо. Видно, узрев меня на горизонте, Рита решила забаррикадироваться. Я не обиделась: какая мне разница? Пусть думает, что смерть на пороге. Просто удивило немного — откуда такой симбиоз недюжинной отваги и сиюминутной малодушности: жить она, значит, в этом притихшем вертепе не страшится, а от меня — с виду мирной — переполошилась…
Красноперов тоже находился где-то неподалеку — машина «ВАЗ» десятой модели под навесом наличествовала. Других признаков жизни не было, но это ничего и не значило. В своем телесном воплощении этот дамский угодник мог отсиживаться (или отлеживаться) у той же Рябининой. Или рыбачить пошел.
Я добрела до увесистой, увенчанной «кремлевской стеной» дачи Марышева с Сургачевой и, не обнаружив присутствия хозяев, повернула обратно. У дачки Риты намеренно замедлила движение — пусть напряжется. Шторки на веранде аж затряслись от страха. Удовлетворенная увиденным, я изобразила злорадную ухмылку. Тронулась вверх по переулку и минуты через три подошла к своей дачке. Бронька сидела за рулем «кефира» и, позевывая, листала цветастый пошлый журнальчик.
Я села в машину. Она искоса глянула на мои ноги.
— Термос в бардачке. Сигареты там же. Поедем или еще походишь?
Ей тоже надоело это безнадежное мероприятие. Подобно любой женщине без определенных занятий, Бронька легко загорается, еще легче гаснет.
— Загадочно все… — Я потрясла термосом. На дне булькало.
Бронька перелистнула стыдливо прикрывшегося Бандераса. Промолчала.
Я раскрутила термос.
— Ладно, подруга, поехали. У какой-нибудь забегаловки тормознешь, подумаем. Желательно без алкоголя.
На Бердское шоссе Бронька вырулила в своей коронной манере — по зверской дуге, расшугивая мирно переходящих дорогу граждан. Вот тут ей и изменила удача — из-за забитого досками ларька материализовался гаишник в кепке и приветливо махнул палкой.
— Ах ты мать твою, — выругалась Бронька, давая по тормозам. — Приехали, блин…
За ларьком мелькнула машина с надписью «ДПС» и еще двое в погонах, не знающих чем заняться.
— Ты, главное, не нарывайся, — бросила я.
— Да ладно, чего там… — Как-то ловко у нее обернулось: одна рука нырнула в сумочку, другая стянула из-под ветрового техпаспорт, права, в воздухе что-то прошуршало и улеглось между бумагами.
— Наблюдай за выражением его рожи, — шепнула, опуская стекло, Хатынская.
Она остановилась довольно далеко от поста — ладно скроенный дэдэшник подходил не спеша, с достоинством.
— Ах да, — вспомнила Бронька и нацепила на нос свои многодолларовые очки с титановыми дужками — рецидивчик лета. Не спорю, в них она смотрелась поизящнее.
— Добрый день, мадам, — козырнул, широко улыбаясь, лейтенант — молодой, смазливый, но уже нагловатый «хозяин дороги». — Лейтенант Рябцев. Как же вы так неосмотрительно, мадам?
— Мадемуазель, красавчик, — показала Бронька похотливый оскал. — В чем проблема?
— А то не знаете, — лейтенант нагнулся и заглянул в салон. Я как могла улыбнулась. — Ехали на красный, поворотник не включили, про скорость вообще молчу. Права, пожалуйста. И техпаспорт.
— Ну все, Бронька, — пробормотала я, — это лет на десять. С конфискацией.
Милиционер, кажется, не услышал. Бронька, не выходя из машины, отдала ему документы. И правильно сделала, что не вышла: оторви она от кресла свои булки — досада лейтенанта добром бы не кончилась.
Выражение его рожи и впрямь поменялось. Но несильно. Непосвященный не почувствовал бы разницы. Он как бы подобрался, сделался серьезнее. Долго всматривался (уверена, не вчитывался) в документы. Каким он образом выгрузил из техпаспорта купюру, я, конечно, проглядела — очевидно, что отработанным движением, но каким?
— Порядок, — постовой вернул документы и снова козырнул. — Можете ехать, мадемуазель. Но ведите себя на дороге по-человечески, прошу вас.
— Благодарствуйте, товарищ лейтенант, — разулыбалась Бронька. Закрыла окно и со словами «Тамбовский волк тебе товарищ» утопила педаль газа. — А впрочем, чего я на него обозлилась? — пустилась она в философские рассуждения, когда выехала на свободный участок трассы и набрала привычную скорость. — Нормальный парень. Практически наш человек в Гаване. Не окажись он сволочью продажной, я бы его, ей-богу, закадрила. И тебя бы не постеснялась. Хотя нет, — передумала она, — окажись этот мент приличным служакой, Лидок, я бы свою кроху со штрафной стоянки знаешь сколько выкорячивала?.. Последний раз меня тормознули в мае…
— Отдала-то много? — перебила я.
— Двадцать.
