Дарья Донцова - Камин для Снегурочки
– Гони, опаздываем.
Суперстар отбрасывает цветы и стонет:
– Уберите букеты, у меня аллергия началась.
Ночью уставшего, как ездовая собака после пятидесятикилометрового перегона по льдам, певца заносят в дом.
– Ты спи, котик, – фальшиво-ласково советует администратор, – отдыхай вволю, машина в восемь утра придет.
– Зачем? Сейчас-то три утра уже, – пугается кумир.
– Забыл, зайчик, – укоряет администратор, – мы на Север летим, с гастролями. Тридцать городов за двадцать пять дней.
Едва за ним захлопывается дверь, как звезда рушится в койку. Но сна нет, желудок начинает ныть, усталые ноги гудят, спину ломит, а в голову лезут тяжелые мысли. Может, старость подкрадывается тихим шагом? Редко кто доживает на эстраде до пятидесяти. И кому ты будешь потом нужен? Уйдешь на покой – мигом забудут все. Перестанешь петь, плясать, светиться на экранах и кричать из радиоприемников – публика тут же тебя похоронит. Если потом и вспомнят и позовут лет через пять в какую-нибудь передачу типа «Наши ветераны», зрители с удивлением начнут шептаться:
– Это он? Мы думали, давно умер!
А ведь эстрадный артист зарабатывает ногами и горлом, следовательно, надо успеть до пенсии сделать все, что хочется, обеспечить свою старость. Для этого нужно работать, как вол, ездить по стране, спать в ужасных гостиницах, дрожать от холода или задыхаться от жары в каком-нибудь Энске, где о кондиционерах никто даже не слышал. Семьи, как правило, нет, мало кто способен подстроиться под график звезды. Если же находится супруга среди самых верных фанаток, то даже она не выдерживает и начинает «катить баллоны»:
– Что за жизнь! Ты одиннадцать месяцев в разъездах.
Еще хуже, если в брак вступили коллеги, ничего хорошего, как правило, из такого тандема не выходит. «За все цена одиночество, иначе не получается», – поется в одном шлягере. Но это еще не самое плохое. Отвратительно сознавать, что не можешь полностью реализоваться в творческом плане. Многих певцов подминает под себя продюсер, заставляя петь «кассовые» песни, а не те, которых просит душа. Все надеешься: вот сейчас «напоешь» денег, и можно сделать нечто этакое, нетленное. Но золотые дублоны тают, гениальные мелодии так и не появляются на свет. Кто виноват? Что делать? Вечные вопросы. А еще в душе живет страх: что будет, если придет болезнь? Пропадет голос? Или капризная публика перестанет ходить на твои концерты? Вдруг новая песня «не пойдет»? Как быть тогда?
Но наступает вечер, и ты снова во всем блеске, молодой и счастливый, на эстраде. Партер гудит, воет, топает, размахивает зажженными зажигалками или свечами. Публика хочет видеть звезду. Но и певцу необходим зал, ему до дрожи нужно слышать крики, аплодисменты, чувствовать прилив энергии, который льется на сцену. Ради этого он, в конечном счете, и взошел на нее, из-за этого терпит неудобства, по этой причине лишил себя нормальной жизни, он счастлив в свете софитов, с микрофоном в руке, больше нигде и никогда не испытать подобных чувств, ничто не заменит шквала зрительской непостоянной, но огромной любви. Спросите у певца, доживающего век в честно заработанном гастрольными поездками доме: что он готов отдать, дабы вернуться хоть на короткое время на подмостки? Девяносто актеров из ста ответят:
– Все!
И не надо осуждать обитателей кулис за пьянство и любовь к наркотикам. За стимуляторы и алкоголь тут хватаются в надежде подстегнуть угасающие силы. Запись новой песни, три концерта в день, интервью, телевидение, радио… Вот бы иметь побольше времени, не спать, тут-то и тянется рука к таблеткам и ампулам. Это шоу-биз, в нем выживает самый сильный, самый упорный, самый бешеный, готовый ради успеха пробить лбом бетонные стены, не всегда самый талантливый и умный, но всегда наиболее работоспособный. Лентяю на сцене делать нечего, тут никого не пожалеют. Вон вчера девочки из «Конго» рассказали, как к Гале Богачевой, нашей неувядаемой звезде, в тот момент, когда она собиралась выпорхнуть на сцену зала «Россия», где ей предстояло отпеть огромный сольный концерт, подошел идиот-администратор и заорал:
– Эй, Галя! Ну и горе! Только что умерла твоя мама!
За кулисами замерли все: подпевка, балет, музыканты. В головах у них одновременно мелькнула одна мысль: сейчас певица впадет в истерику, концерт, естественно, сорвется, придется платить неустойку, публика, разозлившись на кумира, проигнорирует следующие выступления – одним словом, хуже некуда.
Богачева глянула сквозь щель в занавесе в зал и громко возвестила:
– Значит, так, я ничего не слышала! О смерти мамы вы мне сообщите после концерта!
И, сверкая улыбкой, вылетела на подмостки, спела, сплясала, потом рыдала и выла в гримерной. Не знаю, правильно ли она поступила, но именно такое поведение за сценой называют «профессиональным». Наплевать, что с тобой: болезнь схватила за горло, а горе за сердце, работай, это шоу-биз, мясорубка, сцена, которая безжалостно раздавит тебя, но и даст минуты невероятного подъема, ощущение счастья и безграничной власти над тысячами людей. Эстрадные актеры – самые счастливые и самые несчастные люди на свете…
– Эй, Танька, – пнула меня Рита, – чего стоишь с открытым ртом? Живо зашей дырку на юбке, вот тут.
Вынырнув из некстати налетевших на меня философских размышлений, я привела в порядок костюм, приволокла Рите кофе и отправилась искать Ваньку. Он курил, сидя на подоконнике.
– Ну и помойка этот «Рокко», – с возмущением сказал он, увидев меня.
– Не хуже других, – хмыкнула я, устраиваясь около него.
– Тут буфета нет! Только в зале!
– Хочешь бутербродов? У меня есть, и кофе в термосе.
– Потом, – вздохнул Ваня, – если честно, больше всего я хочу спать! Один! Трое суток!
– Отоспишься когда-нибудь, – пообещала я.
– Ага, – мрачно ответил Ванька, – после дождичка в четверг, когда рак на горе станцует!
– По-моему, он там свистеть должен.
– Кто?
– Рак на горе.
– О господи! – дернул плечом Ваня и замолчал.
Я посидела некоторое время молча, а потом спросила:
– Куда деваются те, кто сходит со сцены? Чем они потом занимаются?
Ваня швырнул окурок на затоптанный пол.
– Фиг их знает. Кто-то в бизнес идет, если денег накопил. Иногда в продюсеров превращаются, если очень большим «старом», в смысле звездой, был, то могут на телик позвать или на радио передачку какую-нибудь отстойную вести. А так доживают тихонько, мужики женятся, детей заводят, бабы тоже семью сколотить пытаются.
– Ну не все же в старости сходят со сцены, – возразила я, – вот, например, Настя Звягинцева ушла в расцвете лет.
– Подгнивший с одного бока бутон, – скривился Ваня, – осетринка второй свежести.
– Но ведь она еще и не совсем плохая!
– Ну верно.
– И где она сейчас?
– Фиг знает, небось домой подалась, не москвичка же.
– Помнишь, откуда Настя прикатила?
Ваня почесал в затылке:
– А тебе зачем?
– Очень надо.
– У Свина спроси, он ее вывез.
– Я Семена боюсь, еще заорет.
– И правильно, – одобрил Ваня, – народ только крик понимает, по-хорошему никто шевелиться не станет.
– А где Настя в столице жила?
– В поселке, у любовника.
– У тебя ее телефона нет?
– Ну… имелся номерок.
– Можешь найти?
– Вот пристала, – возмутился Ванька, – отдохнуть не дала перед концертом.
– Поищи, пожалуйста, – ныла я.
Парень вытащил растрепанную донельзя записную книжку и начал осторожно перебирать листочки.
– Пиши, – заявил он, – у меня два телефона.
ГЛАВА 21
Получив заветные номера, я, трясясь от возбуждения, дождалась, пока Рита отправилась на сцену, забилась в пустую гримерку, заперлась изнутри и позвонила.
– Алло, – ответил мужской голос.
– Можно Настю?
– Кого?
– Звягинцеву.
Из трубки полетели гудки. Решив, что разговор прервался по техническим причинам, я еще раз набрала тот же номер, на этот раз ответила женщина:
– Слушаю.
– Будьте любезны, позовите Настю.
– Тебе же сказали, – зло отозвалась незнакомка, – нет тут такой! Чего трезвонишь!
– Простите, но мне дали номер…
– Выброси его!
– А он давно у вас?
– Твое какое дело? – прошипела дама, и трубка снова стала издавать гудки.
Тяжело вздохнув, я решила попытать счастья с другим номером и, набрав его, услышала тихий, робкий голосок:
– Говорите.
– Позовите Настю.
– Какую?
– Звягинцеву.
– Такой здесь нет.
Но я все же не оставляла надежды. В конце концов, Настя могла выйти замуж и сменить фамилию, я ищу Звягинцеву, а она давным-давно Иванова.
– А какая есть? Позовите ее.
– Никакой, тут я живу, Светлана.
Я топнула ногой, ну и люди! Если живет одна, зачем спрашивать: «Какую»?
– Это ваша квартира? – решила я продолжить расспросы.
– Нет, бабушкина.
– Вы тут давно живете?
