Гарри Кемельман - Пятница, когда раввин заспался
Когда он выходил, зазвонил телефон, и Мириам бегом бросилась отвечать. Сказав «алло», она плотнее прижала трубку к уху, немного послушала и добавила:
— Сожалею, но вы ошиблись номером.
— Последние два дня нам довольно часто звонят по ошибке, — заметил раввин.
Взявшись за дверную ручку, Лэниган посмотрел сначала на раввина, потом на его раскрасневшуюся супругу. Что это, неловкость? Раздражение? Злость? В ответ на его вопросительный взгляд Мириам, вроде бы, едва заметно качнула головой. Начальник полиции вышел из дома, улыбнувшись и помахав на прощание рукой.
В круглом зале «Кубрика» каждый вечер собиралась почти одна и та же компания. Иногда — шесть человек, чаще — трое или четверо. Они величали себя рыцарями круглого стола и любили побузить. Хотя Альф Кэнтвелл, хозяин пивнушки, был строг и гордился порядком в своем заведении, он относился к бузотерам терпимо, потому что они были завсегдатаями, а если и ссорились, то между собой и других не задирали. Однажды или дважды Альфу пришлось запретить буфетчику обслуживать эту компанию и просить дебоширов покинуть зал, но на другой день они являлись снова, безо всяких обид и с легким раскаянием. "Мы, кажись, вчера малость перебрали, Альф. Ты уж извини, мы больше не будем".
В половине десятого в понедельник, когда в зал вошел Стенли, за столом сидели четверо. Баз Эпплбери, долговязый тощий детина с длиннющим носом, приветственно взмахнул рукой. Баз работал маляром и красильщиком, имел собственное дело, и Стенли иногда подхалтуривал у него.
— Привет, Стен, — сказал Баз. — Иди сюда и выпей.
— Э… — нерешительно протянул Стенли. Все эти люди стояли на общественной лестнице ступенью выше, чем он. Кроме Эпплбери, за столом были Гарри Кливз, владелец телеателье, Дон Уинтерс, хозяин бакалейной лавки, и Малькольм Ларч, страховой агент и торговец недвижимостью. В общем, дельцы. А Стенли был простым работягой.
— Иди, Стен, садись! — воскликнул Ларч и подвинулся на круглой скамье, освобождая место. — Чего желаешь?
Все четверо пили виски, но Стенли предпочитал эль и, к тому же, не хотел злоупотреблять их щедростью. Поэтому он ответил:
— Я бы выпил эля.
— Молодчина, Стен. Оставайся трезвым. Возможно, тебе придется развозить нас по домам.
— Это я завсегда, — отозвался Стенли.
Гарри Кливз, белокурый исполин с круглой детской физиономией, угрюмо смотрел в свой стакан и не обращал на Стенли никакого внимания, но потом поднял голову и с очень серьезным видом спросил его:
— Ты все ещё работаешь в этой еврейской церкви?
— В храме? Да, работаю.
— Ты там уже долго, — заметил Эпплбери.
— Два… нет, три года, — ответил Стенли.
— А ты носишь эту миленькую шапочку? Ну, какие нахлобучивают евреи, когда молятся?
— Конечно, если у них служба, а я в это время на работе.
Эпплбери повернулся к остальным.
— Слыхали? Когда они молятся, а он на работе.
— А она не превращает тебя в еврея? — спросил Уинтерс.
Стенли быстро оглядел собутыльников. Решив, что они шутят, он рассмеялся и сказал:
— Да ты что, Дон? Как это шапка может сделать человека евреем?
— Никак не может, Дон, — подхватил Эпплбери, нацелив на приятеля длинный нос и устремив на него укоризненный взгляд. — Все знают: чтобы стать евреем, надо кое-что отрезать. Тебе отрезали, Стен?
Стенли по-прежнему был уверен, что его разыгрывают, а посему угодливо рассмеялся.
— Класс! — воскликнул он, давая понять, что оценил остроумие собеседников.
— Берегись, Стен, — продолжал Уинтерс. — От евреев можно набраться ума, а тогда, чего доброго, ещё и работу бросишь.
— Нет, они не такие умники, — возразил Эпплбери. — Я тут работал у одного еврея в Гроув-Пойнт. Он попросил сказать, сколько стоит работа, и я сказал, да только накинул тридцать процентов на тот случай, если они начнут торговаться. А этот еврей и говорит: что ж, давай, работай, только уж постарайся. Да тут ещё его жена подоспела. Подавай ей такие-то и такие-то цвета, и чтобы одна стена была чуть темнее другой. А не могли бы вы подогнать доски поровнее, мистер Эпплбери? Короче, я думаю, что не очень заломил. Славная женщина, маленькая такая, — добавил он, вспоминая. — В черных брючках вобтяжку, кажется, их называют тореадорскими. И так виляла задом, что я забывал о работе всякий раз, когда она шастала мимо.
— А я слышал, что Хью Лэниган намылился в евреи, — подал голос Гарри Кливз. Остальные захохотали, но Гарри, похоже, не заметил этого. Он резко повернулся к Стенли. — Что скажешь, Стен? Не готовятся ли они привести Лэнигана к присяге?
— Нет.
— Эй, Гарри, я тоже об этом слыхал, — заявил Малькольм Ларч. — Дело не в том, что Хью хочет в евреи, а в девице, которую убили. Похоже, Хью с ихним раввином вместе судят и рядят, как отмазать раввина и спрятать концы в воду.
— Это как же? — спросил Кливз. — Если раввин и впрямь убийца, каким образом Хью сможет покрыть его?
— Ну, говорят, что он хотел пришить это дело другому еврею, Бронштейну, потому что Бронштейн не ходит в храм. Но потом оказалось, что Бронштейн водит дружбу с одним из ихних деловых, и его пришлось отпустить. Знающие люди сказали, что теперь легавые будут искать козла отпущения на стороне. Хью тебя ещё не достает, Стен? — с невинным видом спросил Ларч.
Теперь Стенли точно знал, что над ним подтрунивают, но ему все равно было не по себе. Выдавив улыбку, он ответил:
— Нет, Хью меня и в мыслях не держит.
— Чего я никак не уразумею, — задумчиво молвил Кливз, — так это зачем раввину было мочить деваху.
— Я в это не верю, но говорят, что их вера предписывает убивать, объяснил Уинтерс.
— По-моему, это ерунда, — ответил Ларч. — Во всяком случае, в наших краях такого не бывает. Может, в Европе или каком большом городе вроде Нью-Йорка, где у евреев есть власть, и можно творить такое безнаказанно. Но только не здесь.
— Зачем тогда он связался с такой сопливой девчонкой? — осведомился Уинтерс.
— Она была на сносях, верно? — Кливз резко повернулся к Стенли. Может, за этим она ему и понадобилась, а, Стен?
— Да вы спятили, парни, — ответил Стенли.
Все заржали, но смотритель храма не почувствовал облегчения. Ему по-прежнему было не по себе.
— Эй, Гарри, ты, кажется, хотел кое-кому позвонить, — напомнил Кливзу Ларч.
Кливз взглянул на часы.
— Поздновато уже.
— Чем позже, тем лучше, Гарри, — Ларч подмигнул собутыльникам. Верно, Стен?
— Надо полагать.
Засим последовал новый взрыв смеха. Стенли сидел с приклеенной к лицу улыбкой и размышлял, как бы ему смыться из пивнушки. Все примолкли и принялись наблюдать, как Гарри набирает номер и бубнит в трубку. Спустя несколько минут он вышел из телефонной будки и сложил большой и указательный пальцы колечком, давая понять, что все в порядке.
Стенли встал, чтобы пропустить Кливза на его место, и в этот миг понял, что ему предоставляется возможность откланяться.
— Ну, мне пора, — сказал он.
— Да брось, Стен, опрокинь ещё кружечку.
— Время-то детское, Стен.
— Весь вечер впереди.
Эпплбери схватил Стенли за локоть, но тот стряхнул его руку и направился к двери.
24
Карл Макомбер, председатель городского совета Барнардз-Кроссинг, был прирожденным паникером. Этот высокий, тощий и седовласый муж сорок лет варился в котле городской политики и два десятилетия входил в совет. Получал он двести пятьдесят долларов в год, на полсотни больше, чем рядовые члены, но, разумеется, это вознаграждение было совершенно несообразно его труду и затратам сил на исполнение председательских обязанностей, которые заключались в присутствии на заседаниях совета. Три часа еженедельно, если не больше, да ещё многие десятки часов, посвящаемых налаживанию городского хозяйства. И сумасшедшие избирательные кампании раз в два года. Если, конечно, он хотел быть переизбранным.
Разумеется, пристрастие Карла к политике наносило урон его предпринимательской деятельности (он владел маленькой галантерейной лавочкой). Всякий раз, когда приближались выборы, Макомбер подолгу спорил с женой, убеждая её, что должен вновь выдвинуть свою кандидатуру. По его словам, эти дебаты были самой трудной схваткой во всей предвыборной борьбе.
— Но, Марта, я просто обязан войти в совет. Ведь будет решаться вопрос об имении Доллопа. Только я знаю об этом деле все, больше никто. Если бы Джонни Райт выдвинул свою кандидатуру, я не стал бы лезть в политику, но он уезжает зимовать во Флориду. Он вел переговоры с наследниками в пятьдесят втором году, он и я. И, если я сейчас умою руки, даже подумать страшно, во что это обойдется нашему городу.
А до имения была новая школа. А до школы — новое здание санэпидемстанции, а ещё раньше — вопрос об оплате труда городских служащих. Или что-нибудь другое. Иногда Карл сам себе удивлялся. Дух несгибаемого янки не давал ему признаться в таком сентиментальном чувстве, как любовь к родному городку, поэтому Карл убеждал себя, что ему просто нравится быть в центре событий, знать, что происходит вокруг. И что держать руку на пульсе — его долг, коль скоро он справляется с работой лучше, чем любой другой кандидат.
