Кондратий Жмуриков - Следствие ведут дураки
Впрочем, Ивану Санычу не было дела до парижских гурманов и их алкогольных пристрастий. У него был утренний нервный стресс, и стресс нужно было залить. И не квасом или кефиром с ряженкой.
Он выпил добрую половину бутылки, потом поразмыслил и, ткнул Осипа в бок, буркнул:
— Эй, Моржов! Подъем. Приехали, как говорится.
Моржов открыл глаза, потом разинул рот и зевнул, клацнув металлическими пломбами и коронками. Потом попытался подняться, но точно так же, как Иван Саныч двумя минутами раньше, стукнулся о какую-то свисающую с балки дубину и выругался. Спросил:
— И чаво? Где енто мы? В вытрезвителе?
— В Париже, — с явной претензией на иронию отозвался Иван Саныч. — А вот точнее — я и сам не знаю. У меня такое ощущение, что мы, Осип, это самое… провалились.
— Чаво?
— Не чаво, а куда. В ад. То есть в преисподнюю. Да ты не сопи. На-ка лучше выпей. А то всухую тут и свихнуться недолго.
Осип, не заставив себя долго ждать, мигом переправил остатки портвейна в свою глотку, крякнул, засопел, а потом проговорил уже жизнеспособнее:
— Дык это мы не в аду.
— Да ну? — показательно поразился Астахов.
— Енто мы в подвале. У ентого… у Стяпана Семеныча. Тольки сдается мне, Саныч, что дом-от сгорел. Ну да… припоминаю. Ой, е-о-о-о!! — Осип скроил такую рожу, что если бы темнота не скрыла ее от Ивана, то последний в свойственной ему манере незамедлительно посоветовал бы Моржову сниматься в фильмах ужасов без грима. — Вспомнил! Вспомнил, чаво вчерась с нами было-от! А то я было подумал: попритчилось. Ан нет!
Иван Саныч пошевелил последней не забившейся копотью извилиной мозга. В голове, как в грязном мазутном котле, начинало медленно закипать какое-то мутное и еще не совсем определившееся в красках воспоминание.
— А что было, Осип? Я-то подумал, что мы просто вот так нажрались.
— Да лучше бы нажралися! А то вон оно как — тебе какую-то гадость вкололи, и ты им такую чушь нес, наговаривал на себя и на меня, что подумал я: с катушек съехал Ванюша, понеслася в рай душа. А потом, верно, мозгу тебе скосорезило, так что не помнишь ты ничаво.
— Немного… немного припоминаю.
— Вот то-то и оно, что немного! Я вообще не понимаю ничаво. Как мы отделалися, непонятно. Наверно, пол прогорел и мы в подвал провалилися. Ну да. А то сгорели бы, и щас черти нас бы на бифштексы дожаривали.
— Ну ты скажешь, Осип, — поморщился Астахов. — Бифштексы…
— А чаво ж? Ентот Жодле со своим Али любому черту сто очков вперед даст! Вот ведь какие уроды: и Кольку Гарпагина угробили, и Семенычев дом подпалили. Скажи ж, а? Кабы Стяпан Семеныч, дядя твой, не удавился, кады дом увидит и уголья, которы от него остались. Поди, нам же и скажет, что пожгли дом-от. А чаво ж? Ведь и скажет, с него станетси. Дескать, напилися и пожгли.
— Вылезать отсюда надо, — сказал Астахов. — Муторно мне тут, Осип. Душно.
— Вылезать? Вылезать — оно, конечно, дело хорошее, да тольки-от завалило нас. Если всю эту халабуду, что над нами значится, поворошить, то она прямо нам на головы и повалисси. И ничаво.
— И ничаво! — передразнил его Иван Саныч, сознавая, что Осип, верно, все-таки прав. К сожалению.
Он уселся в позе лотоса и начал раскачиваться взад-вперед, словно таким образом активируя пробуксовывающий мыслительный процесс в закопченных пожаром извилинах. А Осип тем временем разглагольствовал следующим замечательным и оптимистическим образом:
— Я вообще не понимаю, Саныч, каким таким манером нас не изжарило, как куриц в духовке? Жарынь тут, поди, жуткая была, когда палило. А ить все потухло, а мы, поди ж, живы. Значить, не такое тухлое наше дело.
— Выход, — пробормотал Иван Саныч, — нужно найти выход из этого дурацкого положения. Выход…
— Выход? — переспросил Моржов. — А поди ж ты! Выход завалило. Хотя погоди… есть второй выход.
— Что такое?
— А выход… помнишь, мы с тобой за винищем сюды лазали! А? Полы разобрали в моей спаленке? Ну?
— А ведь точно! — выговорил Иван. — Есть такое дело! Спальня-то твоя в другом крыле дома, может, она и не так выгорела! Ведь дождь, кажется, шел.
— Проливной, — подтвердил Осип. — Может, огонь по всему дому и не занялся. Надо попробовать.
— А тут еще есть бутылки, — сказал Ваня, — вот я нащупал… а?
— Выберемся — выпьем, — коротко и решительно отозвался Осип, и его голос прозвучал глухо и мрачно. — Тем более мы находимся неподалеку от того места, где убили Жака.
Иван Саныч невольно содрогнулся и на немедленном продолжении банкета больше не настаивал. Но тем не менее вынул из ящика две бутылки, еще одну захватил Осип и сунул во внутренний карман своего многострадального пиджака.
Они долго пробирались меж завалов обгоревших досок, осторожно, чтобы не обрушить на свои головы гору хлама, способную стать их могильным холмом, разгребали, раздвигали, разгибали, подлезали, порой проявляя чудеса гибкости и физической силы. Чудеса, обусловленные только экстремальностью ситуации., в которую они попали.
Вот уж где воистину «русский экстрим», а вовсе не в клубе «Селект»…
В конце концов они были вознаграждены: пролом, через который они проносили незаконно взятое вино и который, между прочим, не был обнаружен комиссаром Ружем, осматривавшим подвал после убийства тут Жака Дюгарри, поваро-шофера Степана Семеновича Гарпагина.
Осип оказался почти прав: его спальня не только не выгорела, но и практически не была затронута пожаром, если не считать удушливой спертой гари, стойко удерживавшейся в закупоренной комнате.
Не включая света (если электричество вообще было, касательно чего имелись большие сомнения), Моржов тут же поспешно открыл окна.
Судя по всему, близилось утро. Гроза недавно кончилась, успокоившийся воздух подернулся превосходной сероватой дымкой. Из сада ползли запахи мокрой травы, и Осип несколько раз с наслаждением вдохнул полной грудью благодатный этот воздух.
Тем временем Иван Саныч проник в собственную спальню и начал переодеваться. Застав его за этим занятием, Осип приказал ему не дурить и ничего в комнате не трогать.
— Чего это? — недовольно спросил Астахов.
— А ничаво! Ентот Жодле, поди, думает, что мы мертвые. И пусть думает. А мы до него тем вернее доберемся, чем вернее он нам мертвяками считать будет.
И Осип хитро подмигнул, раскупоривая бутылку портвейна. Выпили. Иван Саныч подошел к музыкальному центру и включил его в сеть. Центр не работал. Осип подозрительно смотрел за манипуляциями Ивана Саныча, а потом спросил:
— Ты чаво?
— А электричества нет. Я хотел свой диск достать, который купил тут. Забрать. А он без электричества не открывается, центр этот.
— Какой диск-от?
— Бетховен. «Апассионата» и все такое. Я вообще классику уважаю, — сообщил Иван Саныч. — Не то что ты, Осип. Ты ничего вообще не знаешь, кроме своего вот этого: «Маррруся в ен-ституте Сикли-фасов-сковвва!..» — довольно удачно копируя Моржова, пропел Иванушка.
Осип махнул рукой, а Астахов, поманипулировав с центром, наконец достал диск и, повертев его в руках, недоуменно произнес:
— Так это не Бетховен.
— А что? — равнодушно спросил Осип. — «Мотор колесы крутить»?
Астахов растерянно пожал плечами. Мини-диск, который он держал в руках, не имел никакого отношения к творчеству великого немецкого композитора, столь чтимого нашим актером-недоучкой. Но тем не менее Иван Александрович смутно сознавал, что этот мини-диск оказывается в его руках не впервые…
* * *Эрик Жодле вставил поставил мини-диск в компьютер и, пробежав пальцами по клавиатуре, откинулся на спинку своего чудесного эргономичного стула, на коем приличествует покоиться заду каждого уважающего себя юзера. Монитор показывал что-то странное.
На лице Жодле промелькнуло плохо скрываемое тревожное недоумение.
— Что за черт?
Али перегнулся через его плечо и спросил:
— Что?
— Ничего не понимаю, — отозвался тот. — Или я снова ошибался?
— В отношении чего? — даже не потрудившись скрыть иронии, отозвался Али.
— Да погоди ты… Пассворд тут сменен, что ли? А кто, в таком случае, менял?
— Да уж, верно, не те ребята, которых ты самонадеянно называл болванами, Эрик, — ответил Али.
Жодле не отвечал: низко склонившись над клавиатурой и сощурив глаза, хотя у него было прекрасное зрение, он старательно работал на «клаве», тщательно удостоверяясь в верности нажатия каждой клавиши. На его лбу проступил пот, как будто на каждое легкое движение пальцем у него уходило колоссальное количество физической энергии.
Али, с трудом смиряя тревогу и растущее нехорошее предчувствие, смотрел на широкую спину напарника и поглаживал только что выбритый подбородок, терпко пахнущий ароматным гелем после бритья.
