Лоуренс Блок - Вор с палитрой Мондриана
Только то, конечно, была никакая не Элспет Питерс, и мне пришлось приглядеться повнимательней, чтобы понять это. И еще я понял, почему мой верный оруженосец так внимательно смотрела тогда на эту самую Питерс — сходство было просто поразительное.
Я также сообразил, отчего мой верный оруженосец никак не может налюбоваться этой женщиной, являющейся, по всей видимости, той самой Элисон, специалисткой по налогообложению. Она была столь же привлекательна, как и ее двойник, но некое воздушное очарование, присущее Элспет Питерс и воспеваемое поэтами старых времен и авторами подержанных книжек, заменяла у Элисон вполне земная, даже несколько агрессивная притягательность. Кэролайн познакомила нас.
— Элисон, это Берни Роденбарр. Берни, это Элисон Уоррен, — и Элисон подтвердила свою принадлежность к кругу политэкономических лесбиянок по-мужски твердым рукопожатием.
— Вот уж не думала, что ты здесь, — сказала Кэролайн.
— Просто заскочил принять душ.
— Ну да, ты же бегал.
— О, так вы бегун? — заметила Элисон.
И мы, философски выражаясь, немного поболтали о пройденных мною милях, а Кэролайн тем временем готовила кофе. Элисон уселась на диван, и тут же, откуда ни возьмись, явился Юби и запрыгнул ей на колени. Я пошел на кухню, где Кэролайн хлопотала над кофейником.
— Ну, скажи, разве она не милашка? — шепотом осведомилась она.
— Потрясающая женщина, — шепнул я в ответ. — Только постарайся поскорее от нее избавиться.
— Смеешься, что ли?
— Нет.
— Но чего это ради?
— Мы идем в музей. К Хьюлетту.
— Прямо сейчас?
— Сейчас.
— Но послушай, мне только что удалось затащить ее к себе. И она так уютно устроилась с котиком на коленях. Могу я хоть чашечкой кофе ее угостить?
— Ладно, угощай, — произнес я все еще шепотом. — А я побежал. Постарайся побыстрее освободиться, встречаемся у входа в музей.
Я протянул дежурному две бумажки по доллару и две монеты по двадцать пять центов, и тот любезно уведомил меня, что галерея через час закрывается. Я сказал, что непременно буду иметь это в виду, и взял протянутый мне значок на булавке. Все эти действия очень живо напомнили покойного мистера Тернквиста, особенно тот пыл, с которым он прочитал нам краткую лекцию об искусстве. Думаю, что, перевозя тело через город и оставляя его в заброшенном доме, я специально несколько деперсонифицировал его образ, иначе бы просто не справился, но теперь он снова предстал передо мной как живой — острый на язык, ехидный, въедливый и смешной — и мне стало страшно жаль, что он умер, и стыдно оттого, что мне пришлось использовать его, уже мертвого, словно куклу в неком постыдном и ужасном фарсе.
Ощущение было не из приятных, и я поспешил отделаться от него, поднимаясь по ступеням на второй этаж, где был выставлен Мондриан. Я вошел в зал, небрежно кивнул охраннику в штатском и уже почти ожидал увидеть пустое место на стене там, где висела «Композиция в цвете» (ну, если не пустое место, то какую-нибудь другую картину), но этого не случилось. Мондриан оказался там, где ему и полагалось быть, и я обрадовался, увидев его снова.
Примерно через полчаса сзади послышался голос:
— Все это, конечно, очень мило, Берни, но неужели ты думаешь, что кругом одни дураки? И что карандашный набросок вряд ли удастся выдать за картину маслом. Чем это ты занимаешься?
— Перерисовываю картин, — объяснил я, не отрывая глаз от блокнота. — И сверяю размеры.
— А для чего эти буковки? О, они обозначают цвета, да?
— Да.
— Но какой смысл?
— Сам пока не знаю.
— А знаешь, тот парень внизу отказался взять у меня деньги. Сказал, что они с минуты на минуту все равно закроются. Но я все-таки всучила ему доллар. Так мы что, все же попробуем выкрасть эту картину?
— Да.
— Прямо сейчас?
— Ясное дело, нет.
— О… Но тогда когда?
— Не знаю.
— И наверняка еще не представляешь, как мы это сделаем?
— Как раз работаю над этим.
— Перерисовывая картину в блокнот?
— Черт! — выругался я и захлопнул блокнот. — Пошли отсюда.
— Прости, Берн. Я не хотела злить тебя.
— Ладно. Идем.
В паре кварталов от музея, на Мэдисон, мы обнаружили бар под названием «Глориоскис». Мягкое освещение, пышные ковры, черный пластик, отделанный хромом, и роспись на стенах, иллюстрирующая сценки из жизни маленькой сиротки Энни. Примерно половина посетителей заглатывала свои первые предобеденные аперитивы, остальные выглядели так, словно еще не совсем очухались от выпитого за ленчем. И все до единого благодарили Господа за то, что уже пятница.
— Как славно, — заметила Кэролайн, усаживаясь за столик в кабинке. — Этот приглушенный свет, радостный смех, звон кубиков льда в бокалах и голос Пегги Ли из музыкального автомата! Я могла бы быть счастлива здесь, Берн.
— И чертовски соблазнительные официантки, — добавил я.
— Да, я заметила. Здесь куда симпатичнее, чем в «Бам Рэп». Жаль только, что далеко от лавки.
Возникла официантка и услужливо склонилась над нами, демонстрируя роскошные формы. Кэролайн одарила ее самой сногсшибательной из своих улыбок и заказала мартини. Очень холодный, очень сухой и очень быстро. Я попросил кока-колу и лимон. Официантка улыбнулась и удалилась.
— Почему? — спросила Кэролайн.
— Что?
— Почему кока с лимоном?
— Лимон помогает убрать сладковатый привкус.
— Нет, почему именно кока?
Я пожал плечами.
— О, не знаю. Наверно, просто не в настроении пить перье. К тому же необходимо немного взбодрить организм, а в коке есть и сахар и кофеин.
— Ты что, нарочно придуриваешься, Берн?
— Не понял? А-а… Ты удивляешься, почему я решил обойтись без спиртного?
— Именно.
Я снова пожал плечами.
— Да так. Без особых причин.
— Хочешь попробовать забраться в музей, да? Но это же безумие!
— Знаю. И вовсе не собираюсь пробовать. Но уже предчувствую, что вечер предстоит сложный, и хочу быть в форме. Вот и все.
— А я предчувствую, что мне не мешало бы пропустить пару рюмашек.
— На здоровье.
— Уже не говоря о том, что, если мне сию секунду не принесут хотя бы одну, я просто подохну! А, ну, наконец-то!.. — воскликнула она, и на столе появились заказанные напитки. — Передайте, что они могут начинать смешивать вторую порцию, — сказала она официантке, — потому как интервал не должен быть слишком большим.
— Так вам повторить?
— Только еще один мартини, — ответила она. — А он весь вечер будет посасывать водичку. Ну, скажи, Берни, разве мамочка не говорила, что пить газировку вредно?
Я выдавил лимон в коку, размешал и отпил глоток.
— А ты заметил, как она рассмеялась? — спросила Кэролайн. — Люблю девушек с чувством юмора.
— И с шикарной оснасткой.
— Да, и с этим тоже. Вообще, о разных изгибах и формах написано и сказано просто уйма, пусть даже этот твой Мондриан верил только в прямые линии и цвета основного спектра. Ты считаешь, он был гением?
— Возможно.
— Кто знает, может, и был. Но если уж выбирать, что повесить на стенку, то честно скажу, я вполне довольна моей литографией Шагала.
— Забавно…
— Что забавно?
— Чуть раньше, — сказал я, — ну, стоя перед этой самой картиной, я вдруг подумал: как бы замечательно она смотрелась в моей квартире.
— Где?
— Над диваном. Прямо в центре, над самым диваном.
— Правда?.. — Она зажмурилась, пытаясь представить. — Картина, которую мы только что видели? Или та, другая, из квартиры Ондердонка?
— Которую только что видели. Но и другая тоже, думаю, смотрелась бы неплохо.
— Над диваном?
— Да.
— А знаешь, пожалуй, ты прав. Она действительно будет шикарно выглядеть у тебя в квартире, — сказала она. — И когда вся эта заварушка кончится, знаешь, что мы с тобой должны сделать в первую очередь, Берн?
— Ага, — ответил я. — Отсидеть от одного до десяти.
— От одного до десяти?
— Лет. В тюрьме.
— О-о… — протянула она и пренебрежительно отмахнулась, показывая свое отношение к петенциарной системе в целом. — Нет, я серьезно, Берн. Когда все это закончится, ты сядешь и сам нарисуешь себе Мондриана и повесишь картину над диваном.
— О, перестань!
— Да нет, я правда серьезно! Ну, подумай сам, Берн. То, что в свое время делал этот старина Пит, вовсе не трудно повторить. Ладно, согласна, он был гением, потому что первым придумал все эти полоски и цвета, и пропорции были у него само совершенство и соответствовали целой системе философских взглядов, не знаю, правда, каких именно, но что с того? Ведь если ты задашься одной-единственной целью, сделать копию для своей квартиры, неужели уж так сложно следовать его размерам, скопировать цвета и просто нарисовать ее, и все дела? Нет, я хотела сказать не «нарисовать», никаким рисунком здесь и не пахнет. Никаких полутонов, никаких светотеней. Просто белое полотно, а на нем черные линии и цветные пятна. Неужели для того, чтоб написать такую картину, нужно десять лет проторчать за мольбертом в институте изобразительных искусств?
