Елена Логунова - Наследница Шахерезады
А Юра, видимо, уже почувствовал себя морально травмированным и вспомнил о привычном антистрессе.
– Может, выпьем по чуточке? – предложил он. – Я могу сбегать за бутылочкой!
– Отличная мысль, только на этот раз наша очередь угощать, так что сбегаю я! – неожиданно вызвалась Ирка. – Ждите, я скоро!
Подружка подхватилась и умчалась.
Я проводила ее удивленным взглядом – обычно Ирка не склонна соображать на троих за пределами семейно-дружеского круга. Но останавливать ее я не стала, подумав, что капелька огненной воды пойдет мне на пользу, успокоив если не всю меня целиком, то хотя бы моих тараканов в голове.
А то унитазы и трупы, чтоб их, мне уже даже в иноязычных поэтических текстах мерещатся!
24 января, 19.15
Очнувшись в медицинском фургоне, Якоб Шперлинг вспомнил не все и не сразу. Например, он не узнал коллегу Фунтеля, созерцающего его с брезгливой жалостью.
И то сказать, обычно на лицах коллег при виде стажера Шперлинга отображались еще менее благородные чувства.
– Доктор, он очнулся! – Коллега Фунтель заметил возвращение Якоба в реальный мир.
– Проснулся, – без эмоций уточнил врач, даже не посмотрев на пациента.
Он заполнял формуляр на планшете, пристроенном на коленке.
– Я не спал, – слабым голосом возразил Якоб и сделал попытку приподняться, но Йохан его удержал.
– Прекрасно спали, стажер, – сухо хмыкнул бесчувственный доктор. – Немного слишком долго, правда, нормально было бы не больше двадцати минут.
– Но как? – Якоб посмотрел на Йохана.
– Мне бы тоже хотелось узнать, как тебя занесло в гущу драки и почему при этом ты был в пледе, как шотландский горец! – язвительно сказал тот.
– А если вас интересует, как случилось, что в разгаре драки вас сморил богатырский сон, то я могу ответить в двух словах: удушающий прием! – сообщил бестрепетный доктор.
– Какой еще удушающий прием? – не понял Якоб.
– Обыкновенный, прекращающий доступ кислорода в мозг с последующим развитием кислородного голодания, приводящего к потере сознания, – любезно объяснил эскулап. – Если через десяток-другой секунд после потери сознания удушающий захват снимается, то обморок переходит в сон, который длится десять-двадцать минут и заканчивается без последствий. А вот если…
Он потянулся, поднял Якобу веко и заглянул в округлившийся глаз, невозмутимо продолжая:
– Если кислородное голодание немного затягивается, то могут пострадать речь, зрение, двигательные функции, психика…
– Э-э-э… – протянул шокированный Якоб.
– Да, с речью точно начались проблемы, – вставил свои пять евроцентов коллега Фунтель. – А психика у него и раньше была не в лучшем виде.
24 января, 19.20
– Вот. – Ирка торжественно вручила Юре мелодично дребезжащий, как люстра, пакет.
– И вот! – Мне она бросила какую-то мелкую кривульку.
Сначала мне показалось, что это обломок одноразовой вилки (особо модного в этом сезоне цвета грюн-гроу), но кривулька была слишком увесиста для пластмассовой. Я поднесла ее поближе к неудержимо слипающимся глазам, рассмотрела, не впечатлилась и напомнила подружке:
– Ир, если это закуска, то не стоило стараться. Ты же знаешь, я не ем морепродукты.
– Это не закуска, а улика! – заявила подружка и забрала у меня сине-зеленую клешню.
– Какая улика, что случилось? – тут же включился в беседу любопытный Юра.
– Это доказательство того, что я не страдаю никакими галлюцинациями! – Ирка потрясла клешней в воздухе. – Гигантский скорпион действительно был!
– И сплыл, – фыркнула я, жестом попросив отвлекшегося Юру вернуться к процессу организации фуршета.
– Ах, если бы! – Ирка отчего-то прониклась сочувствием к тому членистоногому. – Он вовсе не сплыл, то есть не вернулся в родную водную стихию, а трагически погиб под ногами неуклюжих двуногих! Я все-таки сбегала посмотреть, чем закончилась драка…
– Ой! – Я вспомнила, как что-то хрустнуло под каблуком разбудившего меня придурка. – Так вот что это был за звук!
Ирка кивнула и грустно продекламировала:
Тихо полз по полу рак –
Раздавил его дурак!
– Вот только не надо идеализировать гнусный образ этой твари, – ни капельки не растрогалась я. – Сдается мне, совсем не тихо он полз. Ты помнишь, тетки на полу визжали как укушенные? Я думаю, это рак их щипал.
– Ох! А побили за это парня в одеяле! – Ирка проявила присущее ей чувство справедливости и после недолгого колебания зашвырнула клешню в урну. – Так, давайте-ка выпьем… За что?
– За все хорошее! – предложил Юра, успевший откупорить три пятидесятиграммовые бутылочки со шнапсом.
Мне достался абрикосовый.
Он пах точь-в-точь как бабушкино варенье.
Я вспомнила, как булькало в тазу на летней печке несимпатичное с виду коричневое месиво, а я качалась в веревочном гамаке под абрикосовым деревом, вдыхая упоительный аромат…
– За все хорошее, включая крепкий долгий сон без пробуждений по тревоге, – мечтательно понюхав тонкое бутылочное горлышко, добавила я алаверды.
24 января, 20.20
– Проснись! Проснись! Проснись-проснись-проснись! – назойливо гудел мужской голос – не настолько знакомый, чтобы я сразу поняла, что будят именно меня.
– Потише, пожалуйста, вы мне спать мешаете, – пробормотала я недовольно и попыталась перевернуться на другой бок.
– Вот и проснись! – потребовал все тот же голос, и меня чувствительно потрясли за плечо.
Я экономно открыла один глаз.
«Где-то я видела этого бородавочника», – сообщил мой внутренний голос.
– Бородавочник – это дикая африканская свинья, – зачем-то сказала я, открывая второй глаз.
Мужичок с круглой родинкой на подбородке хлопнул белесыми ресницами и глубокомысленно поинтересовался:
– Чаво?
Это уж точно было не по-африкански.
– О, запахло родными овинами, – вздохнула я и неохотно спустила ноги на пол.
– Вставай! Вставай! Вставай-вставай-вставай! – затормошил меня неистовый декламатор простых глагольных императивов.
– Юра, а ты знаешь, что будить мирно спящего – смертный грех? – спросила я, зевая.
– Да ну? Как убийство, что ли? – неожиданно заинтересовался Юра.
– Хуже, – с пугающей убежденностью ответила я, и он отодвинулся:
– Но-но, не надо на меня так смотреть! Ты мне спасибо должна сказать за то, что не проспала свой рейс!
– Мой рейс куда?
– Ты что, не знаешь, куда летишь? В Краснодар, конечно!
– А-а-а.
Я встала, охлопала сумку, огорчительно недолго служившую мне подушкой, еще раз мучительно зевнула и объяснила:
– Были, знаешь, варианты…
Я повесила сумку на плечо, огляделась, не увидела подружку и спросила:
– А Ирка где?
– Не знаю, давай, шевелись, опоздаем! – Юра настойчиво тянул меня прочь от спального места.
Ночь за стеклом потеряла сходство с кипящей манной кашей и сделалась прозрачной и сияющей огнями, как черный хрусталь.
– Так мы сейчас полетим? – спросила я очевидное.
– Если успеем на борт, – ответил Юра и крепко взял меня за руку. – Надо бежать. На старт, внимание… Марш!
Мы побежали, и это был бег с препятствиями пополам со спортивным ориентированием на местности.
Аэропорт Швехат гудел, как растревоженный пчелиный улей.
На мониторах с расписанием вылетов красные отметки задержки рейсов сменялись зелеными приглашениями на посадку. Внутреннее радио, загадочно молчавшее несколько часов, сыпало информацию щедро, как из мешка. Люди суетились, текли во всех направлениях разом, сталкивались, роняли вещи, искали друг друга, детей, чемоданы и смысл жизни – все одновременно.
– Юра, стой! – Тяжело дыша, я согнулась пополам и окликнула вырвавшегося вперед товарища по забегу: – Не спеши так, без меня самолет не улетит!
– А, точно! – Раскрасневшийся Юра хлопнул себя по мокрому лбу. – Экипаж уже принял твои документы, теперь твое присутствие на борту совершенно обязательно!
Я важно кивнула и пошла медленнее, с чинным достоинством, подобающим персоне, ради которой могут задержать целый «Боинг».
24 января, 20.25
– Чертовы сопляки, идиоты и лодыри! – выругал отсутствующих стажеров группенинспектор Борман.
Идти в дежурный обход самому ему не хотелось, но выбора не было.
Группенинспектор направился к выходу из участка, по пути экономно выключая свет в помещениях. И в наступившем полумраке споткнулся о квадратную серо-зеленую сумку у двери.
– Гроу-грюн коффер!
Борман снова включил свет, вернулся в кабинет и нашел в пачке бумаг на столе заявление повышенной, относительно других подобных, художественной ценности: с картинкой.
Перевел взгляд на сумку, кивнул.
