Дарья Донцова - Букет прекрасных дам
– Но мог надеть вечерний костюм!
Неожиданно какой-то бес ущипнул меня за язык, и я, сохраняя полнейшее спокойствие, произнес:
– Понимаешь, я уже ехал к тебе, когда на меня напали грабители, приставили нож к груди и велели раздеться, отняли пальто, пиджак, брюки. Собственно говоря, потому я и опоздал. Пришлось зайти в первый попавшийся магазин и купить вот эти вещи.
Если вы думаете, что Николетта, закатив глаза, принялась возносить молитвы господу, позволившему ее любимому сыну спастись от смерти, то ошибаетесь! Маменька наморщила носик и отрезала:
– В другой раз, когда отнимут костюм, изволь, направляясь ко мне, приобрести приличные вещи, а не одеяние бомжа. Боже мой! И как раз сегодня к обеду приглашена Кока!
Попрошу не путать, Кока – это не Киса и не Лёка, которые присутствовали тут в день моего знакомства с Люси. Кока, или Калерия Львовна Милосердова, законодательница мод. Если Кока похвалила спектакль, все побегут в театр, ежели она взяла в руки книгу, впрочем, это происходит с ней редко, весь бомонд кинется за ней в магазин, ну а ежели скорчит недовольную мину в адрес какого-нибудь несчастного, можете быть уверены, что его перестанут звать на торжественные мероприятия, отныне проштрафившийся начнет получать приглашения только тогда, когда за столом окажется тринадцать человек, если Кока, конечно, не сменит гнев на милость.
– Не волнуйся, – сказал я, – Коку беру на себя.
– Это отвратительно, Вава!!! Но делать нечего, ступай в гостиную.
– Хорошо, мамочка.
Николетта остановилась так резко, словно налетела на стену.
– Как ты меня назвал?
– Мамой, а что?
– Я же просила, никогда не обращаться ко мне подобным образом! Какая муха тебя укусила?
– Но ты же моя мать, – валял я дурака.
– Только Николеттой! – взвизгнула маменька.
– Понимаешь, – проникновенно произнес я, – когда ты зовешь меня милым, детским прозвищем Вава, в моей душе мигом просыпается ребенок, и язык сам собой произносит: «Мама».
Николетта вздернула подбородок:
– Хорошо, ступай к гостям.
Естественно, мое место за столом оказалось между Люси и Кокой. Предполагаемая жена на этот раз красовалась в ярко-зеленом платье, расшитом стразами.
– Вы изумительно выглядите, – шепнула она, – просто на двадцать лет моложе, теперь ходите только так!
Кока же придвинулась ко мне и ехидно спросила:
– Ты записался в хиппи? К такому наряду подошла бы косичка и бисерная ленточка, зря подстригся.
– Ну что вы, – улыбнулся я, – просто пару дней назад я был в гостях у Ады и выглядел там даже не белой, а красной вороной… Явился, как всегда, в костюме…
– И что? – хмыкнула Кока.
– А все в джинсах, – засмеялся я, – теперь стало немодно появляться в вечерней одежде, это моветон, но, естественно, только среди молодежи, люди пожилого возраста носят, конечно, смокинги и все такое. Вот я и решил послушаться Аду.
Ада, или Аделаида Николаевна, давняя соперница Коки, при встрече они целуются и болтают, но ненавидят друг друга до зубовного скрежета.
– Откуда Ада это взяла? – недовольно протянула Кока, поправляя бархатный пиджак.
– Не знаю, но только она говорит, что теперь возраст определяют по одежде. В джинсах и пуловере – молодой, в бархате – пожилой. Кстати, сама Ада была в розовых джинсах с голубой вышивкой.
– С ума сошла, – настороженно протянула Кока, – ей, между прочим, за шестьдесят…
– Не знаю, – ухмылялся я, – в американских джинсах она выглядит прелестно, больше тридцати не дать.
Кока примолкла и стала осторожно отделять цветную капусту от соуса. Могла бы и не стараться избавиться от калорийной подливки, несколько лишних килограммов ей совсем не повредят, честно говоря, Кока сильно смахивает на Кощея Бессмертного.
– Вава, – крикнула Николетта, – ты будешь играть в бридж?
– Нет, мамочка, – как можно громче ответил я, – мы с Люси идем в Большой.
Николетта побагровела, но ничего не сказала. Неизменный гость всех вечеров и обедов Лев Яковлевич весело глянул на меня, но тоже промолчал. Остальные не обратили на мои слова никакого внимания, в конце концов, всем известно, что я являюсь единственным сыном хозяйки дома. Когда подали кофе, Кока предприняла еще одну попытку наехать на меня. Гости уже к тому времени вышли из-за стола и рассредоточились по гостиной.
Кока поманила меня пальцем:
– Вава, поди сюда.
Я почтительно приблизился.
– Садись, Вава.
Я присел на стул.
Кока ткнула пальцем в Люси и нагло спросила:
– Ну, и сия дама тебе нравится? Не знаю, что нашла Николетта в этой особе, она явно не нашего круга. Хотя скажу сразу в качестве твой жены, Вава, я готова принимать ее у себя, но только в этом случае.
Я взял ее тощую, морщинистую лапку и произнес:
– Дорогая тетя Кока, вы всегда были для меня второй матерью.
У нее отвисла челюсть так, что стали видны безупречно сделанные коронки.
– Как ты меня назвал?
– Ах, простите, – пробормотал я, ласково заглядывая ей в глаза, – извините, ради бога, но, когда вы называете меня Вава, в душе мигом оживают воспоминания о счастливых днях детства. Вижу вас, молодую и красивую, лет сорока, не больше… Вы, держите меня на коленях и говорите: «Вава, дорогой…» Это мои лучшие воспоминания, боже, как хорошо быть ребенком! Одним словом, когда я слышу детское прозвище Вава, изо рта помимо воли вылетает: «тетя Кока». Простите великодушно меня, дурака!
Кока побагровела. Лев Яковлевич, стоящий возле нас с фужером коньяка, прикусил нижнюю губу. Но тут, на счастье, подскочила Николетта и начала:
– Ва…
Я улыбнулся ей.
– Слушаю тебя.
– …нечка, – неожиданно закончила матушка, – сделай милость, открой форточку.
– С удовольствием, Николетта, – ответил я ей и пошел к окну.
Резкий, холодный ветер ворвался в комнату, Лев Яковлевич чихнул.
– Вава, – рявкнула Николетта, – просила же, слегка! А ты распахнул всю, немедленно прикрой, мороз ведь.
– Хорошо, мамочка! – гаркнул я.
Матушка просто посинела от злобы и исподтишка показала мне кулак. Я сделал мину идиота: дескать, извини, дорогая, будешь называть меня Вавой, получишь соответственно в ответ «мамочку».
Впрочем, метод оказался действенным не только в отношении маменьки, когда Кока в очередной раз крикнула:
– Вава!
Я тут же отозвался:
– Бегу, тетя Кока!
Одного часа хватило, чтобы милые дамы поняли: теперь лучше звать меня Ваней, Ванюшей, Ванечкой, Жаном, Джоном или Хуаном. Словом, любым производным от имени Иван, но только не Вавой.
Когда я в прихожей подавал Люси шубку, на этот раз не соболью, а норковую, Лев Яковлевич вышел в прихожую и рассмеялся:
– Ну, Вава!
Я искренне люблю профессора Водовозова, он милейший, интеллигентнейший человек, и до сих пор я ни разу не слышал от него дурацкого имени Вава. Понимая, что он шутит, я улыбнулся и бодро ответил:
– Да, дядя Лева…
Водовозов рассмеялся так, что на глазах его выступили слезы. Потом он вытащил из кармана пиджака безукоризненно белый платок и произнес:
– Меня можешь звать хоть дедушкой, ей-богу, мне все равно, но с дамами ты ловко расправился. Тетя Кока! Я думал, она лопнет от злости. Молодец, давно пора было поставить их на место.
Внезапно он обнял меня и похлопал по спине. Я вдохнул запах его одеколона, такой знакомый. Лев Яковлевич всегда пользовался только одним парфюмом, болгарским лосьоном после бритья «Черная кошка». Во времена моего детства это был один из немногих доступных ароматов для советских мужчин. Впрочем, за зеленым флаконом с черной пробкой надо было не один час отстоять в очереди. Но Лев Яковлевич всегда хорошо одевался и имел безукоризненный вид. Странно, однако, что он не женился, хотя, наверное, у него случались любовницы, но к нам в дом он всегда приходил только с шикарным букетом или коробкой конфет, тут же дарил «сувенирчики» маменьке.
Весь вечер я усиленно изображал, что при звуках клички Вава мигом оказывался в прошлом, но на самом деле никаких воспоминаний прозвище не навевало. Зато сейчас, вдохнув аромат «Черной кошки», я незамедлительно оказался в начале семидесятых. Память услужливо подсунула картину.
Вот я, маленький мальчик, в вельветовых штанишках, стою в прихожей, между шкафом и вешалкой. Веселая, смеющаяся Николетта в эпатажных по тем временам черных клешеных брюках распахивает дверь. На пороге появляется Лев Яковлевич с огромным букетом.
Матушка заламывает руки:
– Лева! Шарман! Розы! Где только достал?!
– Ради тебя, дорогая, я способен на все, – улыбается профессор.
Правда, не знаю, был ли он в те годы профессором или простым доктором наук.
– Красота, – тараторит Николетта.
Водовозов наклоняется и целует маменьку, но не в щеку, а чуть ниже, в шею.
– Лева! – багровеет маменька и указывает глазами на меня.
– Ванюша, – ласково зовет Лев Яковлевич, – иди сюда, мой ангел.
