Керри Гринвуд - Снежный блюз
Она была приятно удивлена ужином: отлично приготовленная и прекрасно сервированная еда. Она подошла к хозяйке выразить свое восхищение.
Госпожа Сандерсон улыбнулась:
– Моя милая, когда вы дадите столько обедов, сколько я, вы будете готовы ко всему. Политики половину жизни проводят в разговорах, а другую половину – за едой. Сегодня у нас собралось довольно изысканное общество – среди этих парламентариев попадаются настоящие обжоры. Вам не терпится услышать концерт, мисс Фишер?
– О да. Он устроен в пользу больницы, верно?
– Да, госпожа Мельба сама организовала это выступление, чтобы помочь своим менее удачливым сестрам. Все доходы пойдут на больницу королевы Виктории – им деньги очень даже не помешают. Госпожа Мельба выступит совершенно бесплатно. Она настоящая филантропка.
– Вы с ней знакомы, госпожа Сандерсон?
– Мы виделись только один раз, вчера. Она небольшого роста, полная и властная, но все равно очаровательна, и у нее чудесный голос, даже когда она просто разговаривает. Концерт должен быть весьма интересным. Надеюсь, его посетит и доктор Макмиллан – я отправила ей приглашение в нашу ложу: она сообщила, что не успеет к ужину.
– Доктор Макмиллан? – переспросила Фрина. – Моя доктор Макмиллан?
– Я не знала, что она ваша, моя дорогая. Если вы имеете в виду доктора-шотландку, то да, это она.
– Как вы с ней познакомились, госпожа Сандерсон?
– Я в правлении попечительского совета больницы королевы Виктории. Надеюсь, что в ее гардеробе найдется какая-нибудь юбка. Боюсь, Мельбурн не готов к ее брюкам.
– Если бы я знала, что она придет, я бы сама ее одела, – сказала Фрина. – Она потрясающая женщина.
– Я знаю, моя милая! Ей пришлось ехать в Эдинбург, чтобы получить медицинскую степень. А все эти мужчины, которые не давали ей работать, даже хотели запретить студенткам-медикам посещать занятия по анатомии. Бог им судья. В газетах пишут, что женщин снова пытаются выгнать из больниц под тем предлогом, что теперь есть специальные учреждения – пусть, мол, идут туда и не вмешиваются в дела прочих больниц, где заправляют мужчины. Мужская глупость неимоверно злит меня. Доктор Макмиллан очень предана своему делу, ведь женщине невероятно трудно стать врачом.
Концерт полностью оправдал ожидания мельбурнцев. Ратуша была переполнена, все билеты проданы, и, к радости Фрины, доктор Макмиллан тоже была там; хотя от нее, как и всегда, пахло йодом, она появилась в шляпке и элегантном платье из черного бархата.
– Вы тоже здесь, Фрина? Посмотрите, как я сегодня разоделась. Меня разрядили, как ребенка, и запретили надевать брюки. Я взяла слово со всех своих пациенток никого без меня не рожать, так что все должно быть в порядке. А что, Мельба сегодня в голосе?
– Думаю, да. Тихо, вот она идет.
Певица вышла на сцену под гром аплодисментов, и ее поприветствовал дирижер. На ней было платье из струящегося пурпурного шелка, обильно расшитое бисером на плечах и подоле. Фрина подумала, что Мельба, должно быть, крепкая женщина, если так стойко выдерживает вес своего одеяния. Оркестр заиграл «Прощай и не сердись» из «Богемы», и Мельба запела.
У нее был мощный голос, чистый и переливистый, но не тонкий; каждое слово она выводила старательно и отчетливо. Но что внушало Фрине особую симпатию – так это чувство, которое Мельба вкладывала в каждую ноту. Фрина представила умирающую куртизанку, говорящую «прощай» жизни и любви, и к горлу подступили слезы. Невысокая полная женщина ушла со сцены; потом – томительное ожидание, белый занавес, подавленные поклонники. Певица закончила арию и позволила оркестру продемонстрировать свои таланты в нескольких рондо, затем вернулась и исполнила «Песню об иве» из «Отелло» и «Аве, Мария», чем вызвала слезы у большей части публики.
Под конец концерта, вся в венках и букетах, она вернулась на сцену и спела арию Керубино из «Женитьбы Фигаро» так идеально и мастерски, что зрители поднялись со своих мест и выражали свое восхищение, бросая на сцену цветы и аплодируя до дыр в перчатках.
– Чудесный голос, – сказала доктор Макмиллан, – своим пением она даже тюленей из моря выманит.
– Я хочу вам кое-что сказать, – произнесла Фрина, очнувшись от грез, навеянных музыкой. – Я хотела бы отправить вам кое-что на анализ, проверить на наличие яда. Вы сможете помочь мне?
– Да, во всяком случае, лаборатория точно все сделает. А что насчет кокаина, Фрина? Надеюсь, вы не станете играть с огнем?
– Стану, тем более что он разгорается все ярче. Вот, возьмите эти деньги и отдайте двадцать фунтов из них девушке, которая принесет вам образцы, – ее будут звать Морин или Бриджит. А я приду навестить вас завтра.
Фрина поцеловала доктора Макмиллан, от души поблагодарила хозяйку за чудесный вечер и выскользнула из толпы, чтобы пешком прогуляться до «Виндзора».
«Надеюсь, – подумала она, взбираясь по холму к Парламенту, – очень надеюсь, я знаю, что делаю».
Дот пила чай и читала газету.
– Хорошо провели время, мисс? – спросила она, отставляя в сторону чашку.
– Восхитительно, – бросила Фрина через плечо и прошествовала в спальню раздеваться. – Кто-нибудь звонил?
– Да, мисс. Звонила госпожа Эндрюс и просила напомнить, что вы обещали скоро ее навестить.
– Кто-нибудь еще? – донесся приглушенный голос Фрины уже из ванной.
– Нет, мисс, только тот полицейский. Он очень расстроился, что не застал вас. Просил перезвонить, как только вы вернетесь.
– Позвоню ему завтра, сейчас уже ночь. Дот, пожалуйста, брось мне халат.
Дот сунула в щель двери халат, и Фрина вышла из ванной.
– Еще вам письмо, мисс.
Фрина взяла в руки конверт. В его верхнем левом углу была помещена эмблема отеля «Скотс». Мисс Фишер разорвала конверт.
«Милая Фрина, – гласило письмо, написанное размашистым вычурным почерком. – Позвольте мне еще раз преклонить колени в храме вашей красоты. Завтра в одиннадцать я буду в вашем отеле». И подпись: «Преданный вам Саша».
Фрина фыркнула, скомкала письмо и бросила его в корзину. Корыстная натура Саши была полностью разоблачена. Однако, засыпая, она подумала, что в танцоре все-таки есть очарование.
Она заснула, улыбаясь. Ее тело помнило Сашу предательски отчетливо. Два часа спустя она проснулась, разгоряченная и вспотевшая, и второй раз за вечер приняла ванну – исключительно из-за него.
Глава тринадцатая
В этой тьме восходит яд,
Черным цветом распускаясь
Под дождем из слез.[48]
Уоллес Стивенс «Еще одна плачущая женщина»Офицер полиции Джонс прикрепила к своему тонкому дешевому костюмчику цветок герани и поднялась по ступенькам, ведущим на вокзал. Она приехала сюда без десяти три, а сейчас уже было пять минут четвертого: что если Мясник Джордж почуял неладное и не собирался показываться? Джонс, обнимавшая руками, на которых не было обручального кольца, искусно увеличенную талию, была больше взволнована, чем напугана. Она наблюдала за оживленным движением у вокзала на Флиндерс-стрит и вдруг заметила старенькое такси, которое, она была уверена, уже проезжало мимо пять минут назад. Машина снова проехала рядом с ней. Джонс прошлась по тротуару и уставилась в витрину шляпного магазина, пытаясь успокоиться.
Обернувшись, она увидела, как и было условлено, фургон. Высокий мужчина с короткой стрижкой махал рукой, подзывая ее к себе.
– Ты Джоан Бернард? – спросил мужчина. Джонс кивнула.
– Деньги принесла? Она вытащила кошелек.
– Тогда поехали, садись сзади.
Джонс забралась в отвратительно вонявший фургон и уселась на пол. Из окон ничего не было видно. Ей показалось, что они свернули, потом еще раз и поехали вдоль по длинной улице, несколько раз резко затормозив. Машина скрипела и дребезжала. Водителя констебль так и не смогла разглядеть.
Фургон остановился на шумной улице, пахнущей едой. Дверь распахнулась, констебля грубо схватили за руку и потащили прочь; она успела заметить, что находится на Литтл-Бурк-стрит и что такси, которое она видела раньше, остановилось неподалеку. Ее потащили через обитую железом дверь в гостиную, обставленную очень старомодно: пианино, кресла и стол с букетом засушенных цветов под стеклянным колпаком. В дальнем от окна углу стояли две железные кровати, накрытые старенькими одеялами, которые совершенно выбивались из этой обстановки.
– Давай деньги, – потребовал высокий мужчина с коротко стриженными волосами, протянув грязную руку.
Джонс отдала ему десятифунтовую банкноту, и тот отвратительно ухмыльнулся.
– Снимай белье и ложись на стол, скоро мы приведем тебя в порядок, – сказал он, убирая со стола букет и скатерть. – Ложись, я избавлю тебя от неприятностей. И ты снова станешь девственницей.
Джордж приближался к ней, расстегивая ремень на брюках. Джонс отступала, копаясь в сумочке, пока не наткнулась на стол.
