Наталья Александрова - Диета против пистолета
Поднявшись на шестой этаж, подруги остановились. Выше вела еще одна лестница, еще более узкая и крутая, больше напоминавшая козью тропинку в горах. Немного передохнув, они совершили последний этап восхождения и остановились перед обитой дерматином дверью, на которой ярко-синей краской был написан номер четырнадцать.
– Вот она! – радостно вздохнула Надежда, поняв, что утомительный подъем завершен.
Она нажала на кнопку звонка, в глубине квартиры задребезжало, и хриплый мужской голос прокричал:
– Заходите, не заперто!
Надежда потянула на себя ручку двери. Она действительно оказалась открыта.
– До чего же здесь живут доверчивые люди! – удивилась Алла. – Или у них просто нечего красть…
– Да ты сама подумай: какой вор не поленится карабкаться на эту верхотуру!
Прихожая, в которой оказались подруги, была завалена старыми свернутыми в трубку холстами, картонными коробками, ящиками, огромными рулонами бумаги и какими-то вовсе непонятными предметами. На невысоком шкафу, выкрашенном зеленой масляной краской, стояли по соседству гипсовая человеческая голова, глиняный кувшин и чучело утки.
– Проходите в комнату и раздевайтесь! – раздался откуда-то из глубины жилища прежний хриплый голос.
Подруги переглянулись. Фраза прозвучала как-то странно: во-первых, сейчас лето, и, приходя в гости, снимать верхнюю одежду не приходится. Во-вторых, в холодное время года тоже предлагают поступать в обратном порядке: сначала раздеться, повесить пальто в прихожей и потом уже проходить в комнату.
Списав эти мелкие странности на экстравагантный характер хозяина, дамы протиснулись между большим кованым сундуком и гипсовой статуей передовой колхозницы с капустным кочном в руках и оказались в довольно большой и очень светлой комнате.
В отличие от прихожей, вещей здесь было совсем немного: холст на подрамнике, продавленный кожаный диван, низенький столик вроде журнального, красивая шелковая ширма и пара перепачканных краской стульев. Еще в дальнем углу комнаты были стопкой прислонены к стене многочисленные старые холсты.
Надежда огляделась. Диван не вызвал у нее доверия, и она присела на стул. Алка решительно села на диван, но тут же подскочила:
– Из него торчат пружины!
В соседней комнате послышались шаги, дверь открылась, и на пороге показался заросший густой бородой невысокий мужчина в потертых джинсах и вымазанной краской клетчатой рубахе.
– Здрасьте! – хором произнесли подруги.
– Здрасьте, – удивленно отозвался художник. – А что вы не разделись?
– Что? – Алла захлопала глазами и повернулась к Надежде. – О чем это он?
– Вы что – первый раз? Можете пройти за ширму, если стесняетесь. – Мужчина подошел к холсту и взял в руки длинную кисть.
– Первый раз – что? – переспросила Алла. – И почему мы должны раздеваться? Надя, мы что – похожи на девушек по вызову?
– Вроде бы мы уже не в том возрасте, – поддержала подругу Надежда Николаевна.
– Женщины, ну что вы время тянете! – недовольно проговорил художник. – Первый раз, что ли, позируете?
– Ах, вот оно что! – догадалась наконец Надежда. – Вы думаете, что мы пришли к вам позировать!
– А разве нет? – удивился хозяин квартиры, откладывая кисть. – Я вроде на сегодня договаривался…
– Только не с нами! – решительно отрезала Надежда. – Мы к вам совсем по другому вопросу!
– Да? И по какому же?
– Вы были знакомы с Ильей Цыпкиным?
Задав этот вопрос, Надежда внимательно следила за лицом художника, однако на нем не отразилось и тени волнения.
– Ну да, я с ним и сейчас знаком, только давно не встречаюсь… как-то наши дороги разошлись…
– У него дома есть ваша картина, она называется «Моховое».
– Ну, не то чтобы картина… так, этюд, подготовительная работа… – скромно проговорил художник. – А что, она у Ильки вывешена?
– Да, – кивнула Надежда. – А что вы можете про эту картину рассказать? Где это место, когда вы рисовали… ну, все что можно.
– Ну… – художник потянулся. – История давняя… Может, мы под нее кофейку выпьем?
– Я лучше чаю, – заявила Надежда. – После восхождения по вашей лестнице сердце и без кофе колотится!
– А мне можно кофе.
Художник кивнул и вышел в кухню. Через несколько минут он вернулся с медной джезвой в одной руке и электрическим чайником в другой. Сервировав на низком столе чай и кофе, он сел рядом с подругами и начал:
– Было это лет двадцать назад, я тогда был молодой и жизнерадостный, отсутствие бытовых удобств меня нисколько не пугало.
Надежда Николаевна отметила, что и сейчас, судя по этой квартире, художник не очень гонится за бытовым комфортом, но не стала его перебивать.
– Я путешествовал по Западной Сибири, делал серию пейзажей. Тогда это называлось «творческая командировка». Места там удивительно живописные. Сопки, сосны… И вот, в гостинице маленького захолустного городка Лесогорска я повстречался с ними…
– С ними – это с кем? – спросила Алла.
– С Ильей и Алиной.
– Алиной?
– Ну да, Алина, Аля, Александра – его жена. Когда я узнал, что они тоже из Ленинграда, – наш город тогда еще не был переименован, – естественно, потянулся к ним. Они люди симпатичные, Илья – душа любой компании, остроумный, живой, Алина тоже была очень славная… в общем, подружились. Ну, вместе проводили только вечера. Обычное дело – песни под гитару, разговоры до полуночи, портвейн или что придется… молодые все были. Что они там делали, в окрестностях того городка, я не понял, какие-то у них были общие дела, они об этом не очень распространялись. Кажется, что-то связанное с геологоразведкой. Вот еще у них один знакомый был, Прохор Медведев – он с ними часто в тайгу уходил. Колоритный человек! Настоящий сибиряк, здоровенный, роста огромного, рыжая борода… тайгу знал как свои пять пальцев! И вот, помню, как-то говорили мы с Ильей и Алиной про тайгу, про ее дикую, первозданную красоту, я свои работы новые показывал, а Алина вдруг и говорит – вот бы тебе на Моховое поглядеть! Вот уж где красота – так красота!
Художник ненадолго прервал рассказ, видимо, погрузившись в воспоминания, затем вздохнул и продолжил:
– Мне показалось, что Илья недоволен был ее словами, так искоса поглядел и стал меня отговаривать – мол, далеко это Моховое и дорога туда тяжелая… А я загорелся, ни в какую не отступаю – отведите меня туда, раз там такое место особенное! Если Алина туда ходит, женщина городская, так мне сам бог велел. В общем, согласился Илья, и на следующий день пошли мы в тайгу. Четвертым с нами Прохор шел. Дорога, конечно, и вправду тяжелая, лесными тропками да урочищами, где через бурелом пробиваться, где карабкаться по каменным осыпям, но как вышли мы на место – у меня прямо дух захватило! Вышли мы на вершину холма, и открылась впереди окруженная сопками долина. Дело к осени было, и деревья где золотели, где красным покрылись, а посреди этой долинки озеро, круглое, как тарелка, и синее, как василек. А тут еще туча грозовая наползла, и озеро еще потемнело, стало как темный сапфир… И наполнил все вокруг такой мрачный, торжественный свет… В общем, я так на этом холме и остался, этюдник свой расставил и работал, забыв про время. Не ел, не пил, не до того было. Десяток эскизов сделал, при разном освещении – и при солнце, и в сумеречном предгрозовом свете. А мои попутчики с холма спустились и что-то в долине этой делали, какие-то образцы собирали. Потом, ближе к вечеру, за мной поднялись – я и не заметил, как день прошел.
Художник еще немного помолчал и закончил рассказ:
– В общем, вот и все. Один из тех этюдов я тогда же и подарил Илье с Алиной в память о том дне. Вот такая, значит, история у этой картины… А вы говорите, висит она у них?
Надежда кивнула.
– Значит, и они тот день запомнили… или, может быть, место то для них много значило…
– А больше вы с ними не встречались?
– Нет, – хозяин квартиры помотал тяжелой крупной головой. – Как тогда разъехались, так и все…
Затем он встал, подошел к стене и принялся перебирать составленные там старые холсты. Провозившись несколько минут, вытащил один и принес на середину комнаты:
– Вот, думал найти один из тех этюдов, да не нашел, а зато попался мне под руку портрет того сибиряка, про которого я говорил, Прохора Медведева. Он ведь тогда вместе с нами на Моховое ходил…
Он повернул холст к свету.
Подруги придвинулись, чтобы лучше разглядеть картину.
На ней были изображены двое мужчин. Один был рослым и широкоплечим, огромная рыжая борода обрамляла загорелое, обветренное лицо. Увидев такое лицо, его, наверное, трудно было забыть. Но и второй человек, изображенный на картине, тоже привлекал к себе внимание. Он был старше Прохора, меньше ростом, но в его лице было что-то удалое, дикое, разбойничье. Казалось, что ему самое место в лихой шайке или на капитанском мостике пиратской бригантины. И на щеке у него красовался шрам необычной формы – напоминающий неровную пятиконечную звезду.
