Фредерик Дар - Княжеские трапезы
Старуха расплакалась.
— Так я еще надеюсь, что это временно, — сказала она. — Я говорю сама себе, что поправлюсь…
Эдуар поцеловал старуху в седые волосы, пахнущие, как лошадиная грива. Его обдал резкий и тошнотворный запах.
Рашель была легкой как перышко. Мать и сын развели во всю ширь раздвижные двери вагона, служившего им жильем. У стенок стояли две односпальные кровати, а между ними — походная плитка, раковина, какую используют в автокараванах, складной стол и стулья. Над кроватями были прибиты вешалки, а под кроватями хранились носильные вещи и прочее барахло.
Обе женщины обитали в этом странном жилище уже около года. Получив в наследство от одного своего старого любовника этот обширный пустырь, Розина тут же принялась обустраивать его самым таинственным образом; так как для этого понадобились деньги, она была вынуждена продать свою квартиру в Курбевуа[1] и поселилась вместе с матерью в вагончике без колес, стоявшем у кромки пустыря. Прежние владельцы держали в нем инструменты.
Кресло, где сидела Рашель, Розина и Эдуар поставили к столу.
— Сейчас принесу тебе «Юманите», ба.
Эдуар хмуро поплелся по грязи, не переставая задавать себе один и тот же вопрос: как могут терпеть эту унылую жизнь в полном одиночестве обе женщины? Вдали виднелись газгольдеры и линии высоковольтных передач; небо здесь всегда было свинцового цвета, а сама природа напоминала подыхающего зверя. Всю растительность составляли ежевичные кусты и какие-то корявые деревца непонятного происхождения.
Прошлая зима выдалась довольно суровой, и Эдуар предложил матери и бабке переехать в его двухкомнатную квартирку, расположенную над гаражом-мастерской, но Розина отказалась. По ее словам, стройку ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра, а стоит ей хоть на секунду отвернуться, и папаша Монготье запивает как сапожник. Обе женщины обогревались электрическим радиатором, который Эдуар незаконно подключил к ближайшей линии электропередач.
Постукивая себя по коленкам газетой, он вернулся к вагончику. Какая-то смутная тоска точила Эдуара изнутри, он никак не мог определить ее природу. Может быть, эта связь матери с проходимцем-итальянцем? Может быть, условия существования обеих женщин? А может быть, паралич, разбивший Рашель? На мгновение ему пришла в голову мысль пригласить мать и бабку в ближайший ресторанчик, но он подло отказался от нее: надо было бы наряжать ба, усаживать ее в машину, затем нести на руках в ресторан. Ему не хватило духу.
Рашель получила свою газету, но теперь пропали ее очки, и Розина с Эдуаром были вынуждены заняться их поисками. Наконец они нашлись между кроватью и деревянной обшивкой вагончика. Старуха брюзжала по любому поводу: то ей было холодно, то недостаточно светло, и она не могла читать, потом из-за артроза у нее начинались боли в области шеи. Розина не слишком прислушивалась к этим жалобам, лишь временами ворчала: «Как же ты затрахала меня, мамочка!», получая в ответ поток ругательств. Рашель перебирала их, как бусинки четок, но из-за частого употребления они порядком поистерлись.
— Хочешь, я съезжу за покупками? — спросил Эдуар у матери.
— Не стоит, по утрам папаша Монготье приносит нам все необходимое. А вечером я даю ему список покупок.
Достав из брючного кармана две совершенно измятые купюры по пятьсот франков, Эдуар положил их на стол.
Розина сделала вид, что не заметила денег.
— Тебе самому не хватит! — забеспокоилась Рашель.
— Да нет, дела идут в гору.
Он подумал, что это явно какая-то фатальность: мужчины не умеют посвящать свое время тем, кого любят. И Эдуар поспешно поцеловал обеих женщин, чувствуя стыд за свое бегство.
2
Гараж Эдуара находился в пятнадцати километрах от стройки. Это помещение он снимал у одного огородника; оно примыкало к полям фильтрации, на которых щедро произрастали бобовые культуры, но оттуда, особенно летом, жутко несло экскрементами и капустой.
Квартирку Эдуар обустроил себе на антресолях и, к великому несчастью огородника, соорудил для машин навесы, покрыв их волнистым железом, причем захватил часть пахотной земли. Мало-помалу он обзавелся инструментом, даже выкопал для замены отработанного масла яму, снабдив ее стальной лесенкой. Свет проникал в гараж только через широкую дверь, поэтому Эдуару приходилось работать при электрическом освещении, что в конце концов утомляло его глаза.
Он любил свое логово, где запахи с полей перебивались приятным запахом железа и масла. Здесь Эдуар чувствовал себя в безопасности. Он успокаивался при одном лишь виде инструментов, но больше всего его притягивал зияюще раскрытый мотор, где аппетитно виднелись автомобильные внутренности.
Когда он вошел, Банан, его подмастерье, трудился над картером «Ситроена-11 BL». Весь погруженный в работу, он не услышал приезда Эдуара, и тот на секунду остановился, с умилением глядя на парня в синей куртке. Банану (своим прозвищем он был обязан тому, что до встречи с Эдуаром продавал на рынке фрукты) уже исполнилось восемнадцать лет, но рожица у него по-прежнему оставалась мальчишеской. Несмотря на все замечания патрона, он никак не хотел расставаться со своей африканской прической. В драке на дискотеке ему сломали нос, отчего у паренька был вид сорви-головы.
Эдуар подружился с ним, потому что молодой магрибинец (его настоящее имя было Селим) тоже обожал автомобили, к тому же он ценил его доброжелательность и любезность.
— Ты переработал свое время! — тихо сказал Эдуар.
Банан обернулся.
— Ты уже вернулся, великан?
— Они затрахали меня, — заявил Эдуар, — без конца собачатся.
Он осмотрел мотор, над которым трудился его помощник.
— Он в лучшем состоянии, чем я думал, — сказал Эдуар.
— Да. Я полагал, что накрылся весь картер, а оказалось — только прокладки. Эти мудаки хотят иметь коллекционные тачки, а сами ездят на них раз в год, когда проходит ралли на старых машинах. И все равно они торопятся как можно скорее забрать свою рухлядь из ремонта. Опять звонил хозяин прачечной, спрашивал, когда будет готова его красавица.
— Не спеши, сынок, он подождет.
Сняв куртку, Эдуар повесил ее на гвоздь, затем напялил синий халат с эмблемой «ситроена» на нагрудном кармане. Ему надо было закончить ремонт «Ситроена-11 В Перфо», семейной модели черного цвета с красными колесами и откидными сиденьями. Карбюратор требовал замены, но знания и умение Эдуара позволили сохранить его. Это был подвиг, и Эдуара распирало от гордости, при этом он чувствовал себя хирургом, которому удалось спасти больному ногу, оторванную при аварии.
Какое-то время они молча работали, каждый над своим мотором. Эдуар ценил, что его ученик никогда не смотрит на часы, и часто ему приходилось буквально взашей гнать Банана домой.
Продолжая работать, Эдуар думал о своих «милых дамах со стройки», как он называл мать и ба; он представлял себе, как они сидят при свете тусклой вагонной лампочки на краю таинственной ямы, и его охватывала тревога. Розина не была замужем, и поэтому сын, естественно, получил ее фамилию: Бланвен. Она всегда относилась к Эдуару скорее как к приятелю, чем как к отпрыску — казалось, оттого что ее ребенок был внебрачным, у нее притупились материнские чувства. Она никогда не говорила с сыном о его отце и даже, когда он подрос, делала вид, что просто не знает, кто из ее многочисленных любовников дал ему жизнь. И Эдуар сделал тогда свой выбор. Он ничей сын? Ладно! Он сам станет себе отцом! Он окружил себя уютным коконом эгоизма. Природная мудрость заставляла его всегда быть настороже.
Тишину разорвал яростный шум мопеда «солекс». На пороге появилась девушка.
— А вот и твоя сеструха, — объявил Эдуар.
— Я попросил ее заехать за мной: мой мопед накрылся, а у меня нет времени починить его.
— Ни фига себе! — удивился Бланвен. — Как же вы усядетесь вдвоем на эту тарахтелку?
— Сразу видно, что ты никогда не бывал в Северной Африке! — отозвался Банан. — Там на мопедах ездят по трое, а то и вчетвером.
Восхитительная девушка — сестра Банана — лет двадцати, со светлым цветом лица и горящими глазами, с родинкой на правой скуле поставила «солекс» снаружи на подпорку и вошла в мастерскую. Она занималась на юридическом факультете и могла не беспокоиться о своем будущем. Эдуар пытался подбивать под нее клинья, хотя и знал, что у них с Наджибой ничего не будет, потому что она дитя своей культуры и религии. Ей одновременно удавалось ничем не отличаться от своих французских сверстниц и быть совершенно неприручаемой. Эдуар знал, что когда-нибудь в ее родном Алжире ей предстоит сыграть важную общественную роль.
— Хватит на сегодня, — заявил Эдуар. — Предлагаю всем выпить. Что ты будешь пить, Наджи? Холодный чай или лимонад?
